© Одинцова А. К., текст, 2024

© Бигаева Д. Ю., обложка, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Ты должен.

Иначе не спасешься.

Ты ведь знаешь это.

Да, Анатолий Сергеевич знал. И потому протянул ей свою ношу. Жадные серые пальцы сжали плечи Светика и почти без усилия забрали трехлетнюю дочь у него из рук. Горящие ладони все еще чувствовали изгибы исхудавшего детского тела. Складочки давно не стиранной одежды словно отпечатались на коже. Жгли. Призывали действовать.

Но все, что он мог, – это склонить голову и бухнуться коленями в песок посреди полумрака пещеры, полной выступов и сводчатых впадин. Пасмурный оловянный свет, сочащийся от входа, тек над песчаными волнами, наполняя тенями большие и малые каверны, касался жесткой чешуйчатой кожи существа напротив.

Серая Мать – так она себя называла. Анатолий Сергеевич не знал почему. О ее детях он тоже ничего не знал. Не хотел знать. Догадывался только, что они есть, раз она – Мать. Может, потому она и забрала Светика? У ребенка ведь должна быть мать… Или уже есть? Или…

Мысли путались. От них болела голова и делалось страшно. Именно от них, от мыслей. Ему вдруг отчаянно захотелось убежать. Вырвать Светика из этих серых лап, прижать к себе и бежать куда глаза глядят, чем дальше, тем лучше!

Но, даже сгорбившись, уродливая Серая Мать возвышалась над взрослым мужчиной почти на полметра. Ему, разбитому, ослабевшему от голода, побег не по силам. Он не смог бы. Он откуда-то знал, что справиться с ней невозможно.

– Толенька, не надо! – умоляла Маша, червем извиваясь в пылящем от каждого движения песке. – Толенька, я прошу тебя! Толенькааа…

Кричать и плакать – вот все, что оставалось сейчас его жене. Серая Мать велела связать ее, и Анатолий Сергеевич подчинился. Запястья Маши он стянул ремнем, вытащенным из мятых брюк, а ноги – своей засаленной, истрепавшейся рубашкой. Ничего другого у него с собой не было. Серая Мать не приказала ему захватить что-то с собой. Просто распорядилась привести их сюда, в Колыбель. Сказала, что он сможет спастись, если приведет их. А он очень хотел спастись. Больше всего на свете. Он думал об этом каждый час, каждую минуту, с тех пор как оказался здесь. И Серая Мать пообещала ему это.

Теперь ее рука, длинная и узловатая, как ветка старого дерева, прижимала Светика к килевидной груди. Дочка свисала безвольной куклой, и от этого зрелища что-то опять рвалось внутри у Анатолия Сергеевича, но уже так глубоко, что он едва ощущал это. На поверхности все было спокойно. Ладони остыли. Он не должен был бояться за Светика. Она наверняка сейчас видит сны. Серая Мать умеет вызывать хорошие сны.

Большая голова с выпуклыми бельмами глаз повернулась в сторону кричащей и бьющейся в пыли Маши. Вторая рука коснулась жены. Ладонь с шестью паучьими пальцами проползла вверх по плечу и впилась в растрепанные, много дней не мытые волосы, обхватив голову почти целиком.

Крик оборвался на полуслове. Лицо Маши разгладилось, глаза закатились, и вся она как-то обмякла, тоже превратившись в куклу. Серая Мать склонилась к ней. Тонкие веки прикрыли глаза цвета вареной рыбы. Десятки отверстий раскрылись и затрепетали под ними, сделав лицо Серой Матери похожим на ноздреватый метеорит.

Анатолий Сергеевич задержал дыхание, когда Маша снова распахнула глаза. Запавшие, с черными дырами расширенных зрачков, они смотрели мимо него, мимо Серой Матери, мимо всего, на что здесь можно было смотреть. Маша видела что-то свое, и ее новый вопль прозвучал особенно страшно, почти добравшись до живой мякоти, прикрытой искусственной прохладной пленкой спокойствия.

Забудь.

Почти, но все-таки не добравшись.

Ощущение раздираемого на клочки сердца настолько притупилось, что Анатолий Сергеевич практически не чувствовал его. А раз не чувствовал, то было ли оно вообще?

Забудь.

Нет, конечно же, нет. Ничего не было.

– Теперь я спасусь? – полушепотом выдавил он, осмелившись поднять взгляд на Серую Мать.

Мертвые глаза открылись и уставились на него. Длинная рука, отпустив глухо воющую Машу, указала на выход.

Спасайся.

И тогда он, оскальзываясь на сыпучем песке, поспешил наружу: то на четвереньках, то, горбато пригнувшись, на двух ногах. Выбравшись из Колыбели, Анатолий Сергеевич бросился прочь.

Какой-то ком в кармане спадающих без ремня брюк мешал ему бежать. Не останавливаясь, он выдернул его из кармана и отшвырнул в сторону, а затем нырнул в пропитавший все вокруг туман. Розовая собачка – любимая игрушка Светика – осталась валяться в пыли посреди серой пустоши.

Анатолий Сергеевич бежал все дальше и дальше, увязая ботинками в песке цвета пепла и обливаясь холодным потом. Он бежал прочь от Колыбели, от Серой Матери, от самого себя.

И тем спасся.

– Пошел вон отсюда! – непривычные, злые слова срывались с языка через силу.

Ничего подобного Олеся Полунина никогда раньше не произносила. К двадцати двум годам она, воспитанная флегматичными родителями и интеллигентным дедушкой, и голос-то толком повышать не научилась, но сейчас…

Сейчас все шло наперекосяк. Катилось под откос. Старая двушка, где предыдущие хозяева сделали перепланировку, из безопасного угла превратилась в поле боя.

– Это моя квартира! И ты здесь больше не живешь! – Непривычный к крику голос Олеси подрагивал.

Эта дрожь исходила из глубины груди, где по-птичьи неистово трепыхалось сердце, и распространялась по всему телу. Особенно сильно она ощущалась в руках и ногах. Казалось, сделай Олеся хоть полшага вперед, и трясущиеся ноги сразу подломятся, не выдержав тяжести тела.

Но отступать было нельзя. Она и так постоянно отступала. Молчала, оправдывалась перед самой собой, глушила тревогу поиском «позитивных» моментов. Хватит! Если снова смолчать, как обычно, то… Все. Дальше будет еще хуже.

И потому Олеся держалась. Стиснув руки в кулаки (не будь ее ногти коротко подстрижены – впились бы в ладони до крови), она застыла на границе маленькой кухни, совмещенной с гостиной, где сейчас царил мерзкий, устроенный чужими людьми беспорядок. Ворот любимого джемпера душил, челюсти были сжаты почти до боли. Родители вложили дедушкино наследство в покупку этой квартиры, и превращать ее в притон она не позволит!

Возле дивана, обитого искусственной кожей, переминался с ноги на ногу долговязый Вася. В воздухе витал сладковатый запах травки и какой-то еще, более резкий. Набитый продуктами пакет оседал, привалившись к стене в коридоре – там, где Олеся выпустила его из рук. Она собиралась приготовить запеканку на ужин, но теперь это не имело значения.

– Собирай свои вещи и уходи!

Кровь стучала в висках, щеки пылали, выбившаяся из-под заколки рыжая прядь щекотала ухо, но сейчас Олесе было все равно, как она выглядит. Она хотела лишь одного: отстоять свой дом.

– Котенок, ну ты чего? – Вася протянул к ней тощие, сплошь забитые татуировками руки. Выразительное лицо сложилось в заискивающую гримасу, мутноватые глаза настойчиво ловили Олесин взгляд.

И как она раньше всего этого не замечала? Замечала, конечно замечала! Но как могла не придавать этому значения? Как ей вообще могли нравиться эти клешни в наколках, эти дикие наркоманские глаза? Наивная идиотка! Повелась на смазливое киношное лицо и пустые обещания!

– Собирайся и уходи!

– Котенок, ну не горячись… Ребят я выставил. Да, был неправ. Но зачем вот так-то?

Ребята – дрищ с красными дредами, развалившийся на ее диване прямо в ботинках, и две размалеванные девицы с пирсингом – действительно уже ушли. Ушли сразу после того, как Олеся, вернувшаяся с учебы пораньше, пригрозила вызвать полицию.