Двадцать пять лет назад с ним произошел несчастный случай. Несмотря на все мои выпытывания и приставания, подробностей трагического события я так и не узнала. Все что мне было известно: Якову Матвеевичу чуть меньше шестидесяти, он доктор исторических наук, помогает Эрмитажу готовить выставки, коллеги называют его «Стивеном Хокингом от истории»… Он одинок, если не считать рыжего кота Ренуара и приходящей сиделки – дальней родственницы.
И я уже говорила, что он безнадежно в меня влюблен?
– Добрый вечер, Любовь Васильевна, не побеспокоил? – Яков Матвеевич подкатился чуть ближе и учтиво склонил голову. – Я подумал над вашей просьбой – мне кажется, лучше всего арабскую атмосферу вашей спальни дополнят репродукции Анри Матисса. Его марокканский цикл – эти сочные цвета, майоликовая плитка, яркое солнце, мечети…
– Ох, Яков Матвеевич! – перебила его я, схватившись за сердце. – Миленький мой, родной, как бы я хотела сейчас с вами об этом поболтать! Но мне срочно нужно убегать.
– Что-то случилось? – корректно поинтересовался сосед. – Я могу вам как-то помочь?
Из приоткрытой двери его квартиры высунул любопытный нос рыжий безобразник Ренуар, желая тоже поучаствовать в интересном разговоре.
– Да как тут поможешь… – горестно махнула я рукой. – Сама, всё сама! Степочка так и норовит вляпаться в неприятности, нужно предотвратить. А то ведь, не дай Бог, женится еще на этой Пантере! Мне такая криминальная невестушка ни к чему.
– Вы о Катерине с пятого этажа? – удивился Яков Матвеевич. – Не знал, что ваш Степан к ней неравнодушен.
– Пока еще, я надеюсь, равнодушен. Но сегодня вечером все может измениться, и я должна проследить, чтобы этого не случилось! – твердо сказала я. – Поеду в ресторан, где она выступает, и прослежу, чтобы эта девица к моему Степочке не приставала!
– Любовь Васильевна, – поднял брови Яков Матвеевич. – Простите великодушно мою бестактность – но уместно ли это? Вы вырастили хорошего сына, у него есть своя голова на плечах, он отдает себе отчет в происходящем…
– Вот-вот, за такими эти пантеры и охотятся! – отрезала я. – Вам, Яков Матвеевич, не понять материнскую тревогу! За каждым супергероем, как я всегда говорю, стоит его мамочка. Которая правильно направляет его суперсилу и оберегает от всяких хищниц.
– Еще раз простите, – снова склонил серебристую голову сосед, ухватился за поручни кресла и начал его разворачивать. – Не смею больше вас задерживать. Да, и повторюсь: если с моей стороны нужна хоть какая-либо помощь, не медлите ни минуты, обращайтесь, несравненная Любовь Васильевна. Вы знаете наше с Ренуаром искреннее к вам расположение…
Я кокетливо улыбнулась и завернула ему с собой парочку горячих пирожков – а то чем он там, старый холостяк, питается! Сиделка его готовить не умела совершенно.
Закрыв за Яковом Матвеевичем дверь, я побежала обратно в спальню.
Так, какой наряд подойдет для дорогого ресторана, расположенного в непосредственной близости от Невского проспекта?
Пожалуй, вот эта леопардовая кофточка со сборкой на правом плече будет смотреться неплохо. А если сверху еще шелковый шарфик с тигровыми полосками повязать? Ну вот, шикарно получилось. Все лишние килограммы спрятаны. И кто теперь хищница, а, Пантера? Черные брючки – и в пир и в мир годятся. Ортопедические туфли казались грубоватыми, но на ноги все равно никогда никто не смотрит.
Я взбила свои короткие желтые кудряшки, облилась любимыми духами под названием «Персидская гурия», подхватила блестящую розовую сумочку и критически обозрела себя в зеркале. Роковая женщина, фам фаталь! Или фем? Надо будет потом у Якова Матвеевича уточнить. Воркует на французском, как уроженец Прованса, куда он мечтает переехать на постоянное место жительства.
Повинуясь внезапному порыву, я прикрепила на левую грудь большую брошь, усыпанную гранатами, и наконец-то вырвалась на улицу.
Петербург уже накрывали белые ночи. Пик их придется на двадцатые числа июня, но и сейчас, второго числа, вечера были светлыми. В этом фантастическом освещении даже наше Купчино казалось вполне себе романтичным местом.
Впрочем, романтика эта была на любителя, с некоторым криминальным оттенком. Степочка, обожавший американские фильмы, называл Купчино «питерским Бруклином».
Трясясь на трамвае и глядя на побитые фурами дороги, на потрепанные спальные девятиэтажки, на облупившиеся балконы, заваленные разномастным барахлом, от пляжных зонтиков до горных лыж, от мешков с картошкой до дермантиновых чемоданов, – я размышляла о том, почему мне никогда не хотелось переехать в другой район. Меня не прельщал ни просторный Приморский, ни зеленый Выборгский, ни солидный Василеостровский; я оставалась равнодушной к историческому шарму Петроградского района, к морской славе Кронштадтского, к столичным амбициям Московского.
За что же я так любила свое Купчино?
Уж точно не за его репутацию, весьма сомнительную: Фрунзенский район являлся неким анклавом, отрезанным от остального Петербурга многочисленными дорожными путями, малосимпатичным Обводным каналом, несколькими кладбищами. До недавнего времени на полмиллиона человек здесь приходилась всего одна станция метро, которую нужно было брать с боем.
Мировой значимости события, гремевшие в культурной столице, до нас доходили разве что в виде странных, искаженных до неузнаваемости отголосков. И все же – я просто обожала Купчино.
Наверное, дело было в том, что купчинская прописка являлась официальным доказательством стойкости характера. Тюфяки и размазни здесь надолго не задерживались. Район принимал только избранных. Если ты из Купчина – значит, ты истинный боец…
Потолкавшись как следует в метро и переругавшись с какими-то обнаглевшими тетками, которые лезли в вагон без очереди (вторник, будний день, что поделаешь!), я выскочила на станции «Гостиный двор», в самом центре так называемого «Золотого треугольника», ограниченного Невой, Гороховой улицей и набережной реки Фонтанки, где сосредоточены основные городские достопримечательности, самые дорогие бутики и прочие туристические заманиловки. Но мне сейчас было не до неторопливых прогулок по «музею под открытым небом».
Я летела по Малой Садовой, ничего не замечая вокруг.
Бежала мимо порхающего в струе воды каменного шара, мимо гранитных вазонов, из которых выплескивались разноцветные каскады петуний, мимо кованых уличных фонарей, строгими стражниками оберегающими покой петербуржцев. Сверху, с карнизов нарядных особняков елизаветинского барокко, на меня смотрели кот Елисей и кошка Василиса, а слева – бронзовый бульдог, но я не обращала ни них никакого внимания – никогда не любила животных, грязь от них одна.
Найти ресторан оказалось непросто. Я немного поприставала к прохожим, выспрашивая, где тут «Туфелька Екатерины», но мне попадались сплошь одни туристы, и все они отправляли меня в ближайший обувной магазин. Наконец я заметила нашу белую «Ниву» в глубине двора-колодца и только после этого – скромную латунную вывеску на неприметной серой двери.
Я всегда говорю: нечего порядочным людям делать в ресторанах, лучше дома посидеть, оливьешку под телевизор поесть. Тихо, спокойно. А тут – батюшки-светы! (Яков Матвеевич постоянно меня поправляет – говорит, что правильно «святы», но мне так больше нравится). Батюшки-светы, это кто сюда за деньги-то свои кровные пойдет!
Во-первых, музыка. Никакой вам Аллы Пугачевой или, скажем, Софочки Ротару. Низкими басами перекатывается какой-то вражеский рок. Хорошо хоть, негромко.
Далее – закопченные балки на потолке. Ну что у них, денег на белила не хватило? Неужели так сложно как следует отскрести эти деревяшки и покрыть их свежей красочкой – как мы со Степочкой привели в порядок нашу любимую дачку прошлым летом!
Похоже, экономили здесь буквально на всем – ни скатертей, ни даже клееночек на грубых деревянных столах. Вместо приличных стульев – деревенские скамьи. И это я не говорю про освещение! Наверное, специально держат зал в полутьме, чтобы люди не видели, что им на тарелках приносят.
