Мир тогда разделился на две неравные части: маленькую «до» и пока не имеющую конца – «после», будто чьей-то волевой рукой была проведена черта, граница, демаркационная линия и навешена полосатая красно-белая запрещающая лента. С отвратительным чмоком разделилось и время. Новое, опять начавшись с нуля, стало жестко отсчитывать секунду за секундой, которые больше никогда не были потрачены впустую: на всякие «сюси-пуси», созерцание, восхищение, любование и прочие проявления безделья, расслабленности и слабоволия. Все ее действия были взвешены и рассчитаны с аптекарской точностью. Ничего лишнего. Только то, что нужно. Ненужное безжалостно отбраковывалось.

Алла Константиновна Белозерова уже прошла от своего НИИ к метро почти целый квартал, когда около нее взвизгнула тормозами машина. Алла повернула голову, увидела в окне нарядной белоснежной «Ауди» приветливо махающего ей рукой Петра Николаевича Башлачева и в некотором замешательстве остановилась.

– Алла Константиновна! Садись, подвезу, – зазывающе промурлыкал Башлачев.

– Я ненавижу иномарки, – ответила она.

– Вот еще новости! Почему?

– Меня в них тошнит.

– В смысле… укачивает… или из принципа?

– Укачивает. Без всяких принципов.

– И что? – Башлачев задал этот смешной вопрос, будто не он, а Алла приглашала его покататься в иномарке, а он отказывался.

– И ничего. Я пойду домой пешком, а ты, Петя, – поедешь на своей снежной красотке.

На лице Петра Николаевича проступило такое огорчение, какое бывает у первоклассника, который возомнил себя уже совсем взрослым, а его жестоко отправляют спать как раз в то самое время, когда по телевизору начинается потрясный фильм.

Несмотря на детское выражение лица, огорчение Башлачева было весьма взрослым. Задуманное мероприятие с самого начала шло наперекосяк. Если Алла не сядет в машину, то хорош же он будет со своим букетом, который стоит в трехлитровой банке прямо позади его сиденья. Не вручать же его ей здесь, с бухты-барахты. Надо же, чтобы со смыслом!

– Знаешь что, – обрадовался он неожиданно пришедшей в голову блестящей мысли. – Давай проедем всего несколько метров до «Пируэта»! Не успеешь укачаться!

– Это еще что такое – пируэт?

– Кафе! Давай посидим там! Я угощаю!

Алла посмотрела на Башлачева, который уже на полтела вылез из окна машины, рассмеялась и сказала:

– Ну что ж, Петя, давай посидим! Не люди мы, что ли!

Алла села к нему на переднее сиденье. Интересно, что Башлачев задумал. Неужели станет банально соблазнять? Похоже на то. Не зря же он в обед подсел к ней за столик и даже пытался укладывать ладонь на ее колено. Алла с интересом и ожиданием уставилась в лицо Петра Николаевича. Он смущенно крякнул и, вместо того чтобы тронуть машину с места, где явно была запрещена парковка, вдруг с неожиданной для его большого тела пластичностью перегнулся назад, вытащил откуда-то из-под сиденья крупный букет в гофрированной лимонно-желтой бумаге и смело протянул его Алле.

– Что это? – сморщившись, спросила она, будто он вручил ей не букет, а, к примеру, разводной ключ, которым она совершенно не умела пользоваться.

– Цветы, – терпеливо объяснил ей Башлачев и подумал, что баба совсем зарвалась. Когда он своей жене Вике на Восьмое марта и дни рождения приносит по три занюханных гвоздики в фольге, она целует его взасос и не знает, в какой красный угол их пристроить. А тут одна бумага с рюшками чего стоит! А лакированный бантик! О самих цветах и говорить не стоит! Вика таких не видела никогда и вряд ли когда удостоится.

– Зачем? – пожала плечами Белозерова, брезгливо отодвинув букет от себя. С цветоножек капала вода, а низ гофрированной бумаги размяк и отваливался хлопьями. Нет, решительно сегодня был день не Петра Николаевича Башлачева.

– Так… От души… – пролепетал он и носовым платком, любовно отглаженным Викой в виде треугольника, вытер низ букета, окончательно разорвав бумагу и развязав лакированный бантик. – А может… ну ее… бумагу… вообще? – Башлачев уже раздраженно сорвал с букета лимонно-желтое великолепие, и на колени Алле посыпались бело-красные колокольцы на коротких ножках. То, что составляло основу букета, на котором он, собственно, и держался, представляло собой жесткие стебли травы с жалким хохолком листьев на макушке, очень похожие на обглоданные павлиньи перья.

– Вот мерзавцы! Халтурщики! – вскричал взбешенный Петр Николаевич. – И ведь какие деньги берут за такую бодягу!

Алла от души расхохоталась и с трудом заставила себя остановиться. У Башлачева было такое растерянное выражение лица, что ей стало его жалко. Вытирая выступившие слезы настолько осторожно, чтобы не размазать косметику, она сказала:

– Петь! Поскольку ты и так уже здорово потратился, может, ну его и «Пируэт» твой заодно?!

– Знаешь, похоже, что я не в ударе, – согласился он. – Судя по этому букету, в «Пируэте» сегодня наверняка санитарный день или какой-нибудь переучет тарелок!

– Ладно, поехали ко мне! – неожиданно вдруг предложила Алла. – Потерплю твою «Ауди», так и быть. У меня дома как раз все есть. Думаю, посидим не хуже, чем в «Пируэте».

Потрясенный неожиданным везением среди тотального невезения, Башлачев даже проехал на красный свет, чуть не сбив на переходе старушку с ручной тележкой. А Алле действительно становилось плохо. Сначала она побледнела, потом позеленела, а на висках проступили капельки пота.

– Остановить машину? – спросил встревоженный Башлачев.

– Не надо, – прошептала она. – Сейчас повернешь направо, въедешь во двор, и мы – приехали.

– Располагайся, Петя, – сказала она ему уже в квартире. – Посиди пока, музыку послушай или фильм какой-нибудь посмотри, – она кивнула на компьютер и полочку с дисками. – А я в душ. Минут через пятнадцать приду в себя. Уже проверено.

Алла ушла в ванную, а Башлачев огляделся. Надо же, какое безликое жилище! Сразу и не поймешь, женщина тут живет или мужчина. Проклятые унисекс и минимализм! До чего же они его раздражают! Вот у Вики всюду цветы в горшках, вазочки, какие-то мягкие собачки, а на стенах – панно с инкрустацией и картины с водопадами. На кресла брошены яркие тряпочки, на низенький столик – колечки, цепочки, щетки для волос, разноцветные тюбики помады. Сразу ощущаешь присутствие в доме женщины. А у этой! Белые голые стены. Телевизор, компьютер, диски, книги да журналы. Как можно так жить? Как в офисе! Как в библиотеке! Не собираясь ничего ни слушать, ни смотреть, он от нечего делать включил компьютер. На рабочем столе красовался самолет совершенно новых, обтекаемых форм. Ну и баба! Нет чтобы цветочки поместить на экране или кошечек в корзинке. Раздраженный самолетом Башлачев как раз выключил компьютер, когда в дверь позвонили. Из ванной раздавался только шум льющейся воды. Петр Николаевич решил, что не случится ничего плохого, если он откроет дверь. Не Вика же там, в самом деле!

Это действительно была не Вика. Это была тучная расплывшаяся почтальонка.

– Белозерова Алла Константиновна здесь живет? – спросила она.

– Здесь, только она в душе, моется, – ответил Башлачев.

– Тогда вы распишитесь. Заказное письмо. – Почтальонка сунула ему под нос бумажку с ручкой.

Башлачев взял письмо и с удовольствием расписался недавно выработанной начальнической росписью с гнутой верхней перекладиной заглавной Б и решительным росчерком в конце. После ухода женщины, которая погрозила ему пальцем и, перейдя на «ты», строго сказала: «Смотри, передай!», Петр Николаевич вернулся в комнату и посмотрел на обратный адрес. Киев. Украина. До востребования. Николай Щербань. Интересно, что это за «самостийный» мужик! Явно не родственник, раз до востребования! Наверняка любовник! Переписываются на почтовое отделение, чтобы жена не застукала! Ловкачи!

Петр Николаевич положил письмо рядом с компьютером и подошел к окну, чтобы обозреть окрестности. Ничего хорошего, кроме домов на противоположной стороне улицы, он не увидел и почувствовал, что здорово разозлился. Если бы он узнал, что его Вике приходят подобные конвертики, он ее убил бы. Именно убил! Башлачев решительно вернулся к компьютеру, жадными руками схватил конверт и надорвал бумагу. Нечего церемониться с этой бабой, у которой любовники по всему СНГ. Он всего лишь стоит на страже обманутой украинской жены Николая Щербаня.