Русская история есть вообще: I. бесконечно пространная по множеству или совсем не описанных, или недостаточно описанных народов, составляющих части сего великого целого, члены сего исполинского политического тела; II. чрезвычайно важна по непосредственному своему влиянию на всю прочую, как европейскую, так и азиатскую древнюю историю; III. очень верна по богатству своему в достоверных временниках и прочих исторических источниках».

В этом воспламенении делал я обширные начертания, соразмерные величию государства и богатству истории оного; начертания, долженствовавшие объять все, и для выполнения которых нужно было всемогущество Екатерины II; и действительно в самое то время, в царствование сей великой женщины заблистал и новый свет в русской словесности. Но все мои патриотические и космополитические желания подавлялись густым туманом, окружавшим тогда Академию…

В царствование Екатерины и самой ею удивительно много сделано в отношении познания отдаленных народов ее царства, но для отечественной истории – ничего. Даже небольшое число летописей издавалось не всегда надлежащим образом; простое же печатание наполненных ошибками временников, хотя и достойно благодарности, но нельзя назвать обрабатыванием истории.

Неисторик может меня спросить: предлагаемое мною начертание истории есть ли точно лучшее или даже единственно хорошее? Не говоря, что польза, даже необходимость оного очень ясно уже показаны в моем небольшом опыте, у меня готово еще другое доказательство, могущее скорее убедить многих. Это начертание принадлежит не мне, не я изобрел его, но научился от других и приноровил только к русской истории. Все упражняющиеся в истории народы, которые давно уже имеют достойную себя отечественную историю, так и делали и должны были так и делать.

А если и здесь не поверить моему слову, то должен защититься мнением людей известных, из которых привожу одно:

«Как должно обрабатывать и критически употреблять русские летописи, первый Шлецер показал настоящим образом, и его приложение испытанных и давно уже в южной европейской истории употребляемых критических правил к русской истории может, наконец, доставить сей истории достойное основание».

Второе свидетельство. Один геттингский ученый объявил о моей книге вскоре по напечатании оной, в тамошних ученых известиях (я был тогда русским профессором).

Рецензент не только извинил тогдашнее мое мечтание, но сам принял обширное мое начертание и даже распространил его. Он смотрел на это дело с новых сторон, мною не замеченных, и распространил великие идеи, которых я не смел иметь.

Сия прекрасная и, не для одного меня, но для всех полезная рецензия должна была бы подействовать более моей книги; но и та, и другая рецензия теперь верно забыты, по крайней мере, в России.

Первыми доказательствами о бытии древних россиян мы одолжены монахам Бертинского монастыря, что во Фландрии, отличившимся в подробном исследовании. Вот точные сих летописцев слова:

«В 839 году послал император Феофил (к императору Людовику Благочестивому) с ними (с посланниками) несколько из тех, которые утверждали, что они, то есть народ их, называется Рос, и что они от государя своего, по имени Хакана посланы к нему из дружества, прося при том, чтобы император дал и позволение и помощь пройти по всей его империи, поскольку путь, по которому они к нему в Константинополь пришли, лежал между варварскими и бесчеловечнейшими народами, и потому не велел по нему назад возвращаться.

Император, изыскивая причину их пришествия, познал, что они свейского или шведского поколения, и почитая их более шпионами восточной и западной империи, нежели просителями дружества, до тех пор задержать их у себя заблагорассудил, пока точно узнает, справедливая, или нет сказанная ими причина их пришествия».

Из сего повествования явствует: 1) что прежде 862 года, когда по свидетельствам летописцев руссы соединились с новгородскими и киевскими славянами, в северной стране жил народ, Рос называемый; 2) что посланные от начальника сего народа приходили в Константинополь из северной страны; что земли, населенные варварами, которым на мучение император Феофил не хотел отдать сих посланных при возвращении их, должны были лежать близ севера нашего полукружия, потому что путь, избранный ими для возвращения в свое отечество через всю немецкую землю, доказывает, что он лежал в какой-нибудь стороне, лежащей к северу от Германии и, следовательно, по ту сторону Балтийского моря; 3) что народ, к которому принадлежали руссы, должен быть один из северных народов, потому что их почитали шведами, взяв, может быть, наименование сие за общее имя, соответствующее имени норманнов, или что гораздо достовернее, основываясь только на том, что по приметам они говорили языком, весьма сходным с шведским, и что можно было от них самих узнать о пришествии их из северной страны и о желании туда опять возвратиться: а сие и заставляло думать, будто бы они хотели чужим именем назваться, называя свой народ Россом, хотя шведы никогда сим именем не назывались.

Возможный портрет Фридриха Генриха Штрубе де Пирмонта (1704–1790) – российского учёного немецкого происхождения, члена Санкт-Петербургской Академии Наук.

Фридрих де Пирмонт – один из авторов норманской теории. Он занимался вопросом о происхождении руссов, результатом чего был его труд: «Dissertation sur les anciens Russes» (S.-Petersb., 1785), который был переведён Львом Павловским и издан под заглавием «Рассуждение о древних россиянах» (СПб., 1791 г.). По оценкам историков, этот труд является наиболее ценным из всего научного наследия де Пирмонта; этим трудом впоследствии пользовались многие русские историки

Историки греческие, писавшие о древних россиянах спустя некоторое время после соединения их со славянами, которые и имя их приняли, имевши случай весьма коротко их знать по причине войны, которой сей народ шел против константинопольских императоров; по причине пленников, отведенных в сей город, и по причине принятого путешествия великой княгини Ольги с некоторыми ее сродственниками в царствование премудрого государя Константина Порфирородного (Багрянородного), которые и сам оставил нам некоторые слова их языка, – заслуживают неоспоримо великое внимание.

К сему объяснению надо еще присовокупить, что те же самые писатели говорили о народе, о котором мы говорим, явно отличая его от славян, с которыми он соединился, в именах, языке и нравах.

А есть ли ко всем сим доказательствам мы присоединим еще свидетельства самого древнейшего нашего летописца, которого на верность не можем не положиться, когда он ее почерпнул из чистых источников, говоря, что 1) руссы [русь] составляли один из тех народов, которых славяне называли варягами; 2) что около половины девятого столетия славяне новгородские вместе с некоторыми своими соседями отправили послов за море для избрания себе начальников между сими российскими варягами, и призвания их поселиться на их землях; 3) что после сего избрания оные начальники пришли туда с своим семейством и со всеми руссами; 4) что сие соединение было причиною, по которой назвали славян руссами, а прежде сим именем они не назывались, – то и явствует из прежде означенного мною происшествия, что россы-варяги особенно существовали.

Но поскольку древние писатели нам не дали довольного понятия о смысле, в каком они понимали слово варяг, а сие опущение принудило многих наших ученых делать на сие мнимые догадки и прибавления, то я и рассудил за нужное при сем случае нечто прибавить и приметить: 1) что греческие и скандинавские писатели нам дали знать, будто в древние времена из северных стран в Греческую империю приходило много военных людей, которые там вступали в работу и были употребляемы смотря по их роду и способностям; 2) что в отечестве их приписывали сим военным людям титло верингиара или ландварнара, что соответствует имени сторожа или хранителя государства; 3) что наименование варянги или варяги, которое греки и славяне им дали, поскольку оно ни греческое, ни славянское, то и могло произойти только от наречия сих военных людей, или от наречия северных народов, и что совершенное и чувствительное сходство сих титлов с титлом верингиаров само собою доказывает, что помянутые норманны сохранили его везде, где бы в службе ни находились; 4) таким образом уже известно, что греки и славяне прилагательное варяги приписывали только северным народам, куда военные люди, о которых здесь говорим, подлинно пришли; 5) пускай, наконец, иностранцы, писавшие о сем, называют их датчанами и англичанами, однако нет сомнения, что между ними заключались шведы и россияне, и что по сей только причине и наш летописец положил их также в числе варяжских народов.