Январь.

Захват боевиками Салмана Радуева больницы в Кизляре.

3700 человек взяты в заложники.

Март.

Сбор подписей для выдвижения Бориса Ельцина на второй срок.

МВФ выделил России самый большой кредит в истории – 6.9 млрд

долларов.

Апрель.

Чечня. 245-й мотострелковый полк попадает в засаду. 53 погибших.

Июнь.

Москва. В вагоне метро на станции «Тульская» произошел взрыв.

Выборы президента России.

Июль.

Борис Ельцин избран Президентом России.

Август.

Операция «Джихад» – боевики Масхадова захватили г. Грозный.

Хасавюртовское соглашение.

Приведен в исполнение последний смертный приговор.

Сентябрь.

Начался вывод войск из Чечни.

Ноябрь.

Взрыв девятиэтажного жилого дома в Каспийске. 67 погибших.

В дверь подъезда – плечом, сильно, так, что отдалось…

Вот он я, Мир! Принимай!

Мир предстал в виде голых кустов за низенькой железной оградкой, тянущих в стороны корявые ветки, сидящей на асфальте кошки и вереницы машин, припаркованных вдоль проезжей части. Серым был Мир: осенне-бесснежным.

Мне тридцать девять. Отягощен женой и ребенком.

Кошка – черная с белым.

Два шага – быстро. Не думать. Не смотреть по сторонам.

Ногой, с оттягом!

Кошка перелетела ограду, отделявшую кусты, распласталась в воздухе, перекрутилась телом и приземлилась на лапы. На секунду замерла, сжавшись в комок, и метнулась сквозь кусты к цоколю дома, вдоль него, и исчезла.

Только сейчас выдохнул. Что чувствую? Что чувствовал?

Всё-таки сделал, как хотел. Гадливость… к кошке? к себе? Нет… это я сейчас чувствую. А в момент удара? Оборвалось что-то. Пустота. И в этой пустоте – точка ярости. И… заполнение пустоты, будто клапаны открыли – всё могу!

Только сейчас огляделся. Никого рядом. В стороне, по тротуару шли люди. Кто? Какая разница? А если бы стоял кто-то возле подъезда – ударил бы? Если бы соседи?

А ведь тебе кошку жалко… Ну и что? Жалко. Но хотел же попробовать? Хотел что-то почувствовать? Почувствовал? Да!

Если бы ты, как обычно, вышел из дома, погладил мимоходом, ведь ничего бы не почувствовал? А сейчас? Смотри, ты до сих пор тяжело дышишь, словно стометровку пробежал.

С этой кошкой – интересно…

Кошка

Кошка появилась года два назад.

Красавица пушистая. Сразу видно, что домашняя: не шарахается, не убегает, испуганно распластавшись животом по земле. Усядется на спинку лавочки возле подъезда – хозяйка! Все с ней разговаривают, гладят. Марина – жена – её «королевишной» называла.

Почему наш подъезд облюбовала – загадка. Уже и подкармливать начали. На этажах, на лестнице – блюдечки с кормом и молоком выставлять. Потом выяснилось, что у кошки есть хозяева. Живут в соседнем подъезде на первом этаже, окно всё время открыто – вот она сутками и гуляет.

В один прекрасный день её постригли. Голова, как чёрный шарик с белыми пятнами, лапки в мохнатых унтах-сапожках, кисточка пушистая на кончике хвоста, а тельце выбрито до голой кожи. Сидит на спинке лавочки, ну как тут пройдёшь мимо? Весь дом соплями изошёл от умиления.

И тут-то и открылось, что не кошка это, а кот! Вовсе не «королевишна», а Феликс –такая же кличка, как у того котяры из рекламы.

Мне по барабану – кот или кошка. Другое задело. Не захотел народ признать реальность: для большинства соседей Феликс так и остался милой кошечкой, которую можно погладить, шейку почесать. Смотрю я на этого кота – всеобщего любимца-любимицу – и думаю: «Хорошо устроился, собака! Нашел применение своей смазливой морде – и ласка со всех сторон, и пожрать всегда…» А где-то внутри, понимаю, что похожи мы с ним чем-то. Я ведь тоже всех обманываю, стараюсь казаться не тем, кто есть на самом деле. Ладно, пускай и для меня кошкой остаётся…

Капюшон поверх шапочки – и побежали. Давай, втягивай воздух лёгкими, отпихивайся от асфальта. Утренняя пробежка – вот что заряжает на целый день. Профессиональные спортсмены – идиоты. Положить жизнь, чтобы развить в себе единственный навык управлять телом так, как другие не могут? Бред. Зачем?

Да чтоб тебя! Растопырилась со своей клюкой на всю дорожку, не обежать.

Надо просто чувствовать тело, как сокращаются мышцы, как учащается дыхание и выступает пот на коже. Заставить тело поработать, чтобы потом, стоя под душем, ощутить себя целиком – плечом пошевелить и чувствовать, как напрягаются мышцы, словно волна под кожей прокатывается. Хорошо… Всего лишь требуется обрести гармонию между умом и телом.

Ладно, проехали. Вдох-выдох. Мимо магазина. Блин! Еще не рассвело толком, а синюшные уже возле входа толкутся. Помрут, если не опохмелятся. Ненавижу алкашей! Моя бы воля – расстреливал бы без малейшего сомнения. К стенке этих сук и из пулемёта.

Теперь в проход между гаражами. А-а-а! Грязища какая! Кроссовки опять мыть придется. Здесь – шагом – не разбежишься. Пути железнодорожные. Налево-направо посмотреть, капюшон с головы скинуть, а то поездом сметёт.

Вот он – лес. Осенний, неухоженный, пустой. Листва осклизлая под ногами. Банки пивные, пакеты полузасыпанные – выглядывают. Все равно хорошо. Свежо и сыро. Дышится легко. Ну-ка, боксёрскую двоечку! Подбородок к груди, правой-левой, раз-два. Ветви у берёз черные, голые, капельки повисли. Промокли, бедные, насквозь. Вот и поляна сквозь деревья уже видна. Ещё двоечку: раз-два.

Лес

Лес я люблю. Там, где родился, он не такой – предгорье. Лезут деревья вверх по склону, кажется, до вершины хотят добраться. Не получается у них – голые стоят вершины. Да и какие это горы – так, холмы пологие с голыми макушками. Внизу, у самого подножья, речка течет – мелкая, но широкая. Бурлит вода, облизывая камни, мокрыми горбами выпирающие посреди русла. Чистая, холодная, зачерпнёшь в ладонь напиться – зубы ломит.

Нет, здесь лес не такой… Какой-то он здесь старый, серый, голый. Может, потому что осень? Или потому что елок и сосен нет? Чернолесье. Березы да осины и ещё им подобные… Нет зелени, не радуется глаз. И молодняка нет. Зато светло и просторно среди отдельно стоящих стволов, что тянуться в серое дождливое небо. Тропинки не нужны – бреди куда хочешь, загребая ногами пожухлую листву, перешагивай через поваленные стволы. Я, когда Алиска родилась, часто сюда с ней ходил. Перетащишь коляску через железнодорожные пути (вот жена ругалась-то…), и кати, толкай её перед собой. Зато тихо – никого. Только птица порой вспорхнет.

Блин! Денег же я с собой не взял! Обещал вчера Марине молока купить. Будет опять свои мюсли с утра замешивать. Как это жрать можно?

Возле железки пришлось ждать, пока пронесётся электричка. В Москву – набита под завязку. Лица у людей тусклые, как и сами окна, через которые их едва видно. Вот они – винтики и гаечки. Сложены в железный громыхающий ящик. Повезли к месту работы. Сейчас вставят на места, ввернут куда надо, прокрутится со скрипом механизм, начнёт работать. А вечером – снова в ящик и на полку до следующего утра. И так, пока не сносятся, не изотрутся.

Перешел железнодорожные пути, оскальзываясь на крупном щебне.

Шпалы-то бетонные. Не то что у нас в посёлке – деревянные, грязно-чёрные, креозотом воняют. Ушлые мужики их воровали – на сараи, подсобки, а кто и бани строил. Они же вечные. Не гниют и не горят. А то, что воняют, так ко всему привыкнуть можно.