Елена Анатольевна Малькова, двадцатипятилетняя учительница истории, была в стабильных отношениях с Вадимом, двадцативосьмилетним менеджером по продажам в сети магазинов техники «Мечта».

Сегодня их роману исполнялся ровно год. По этому случаю Вадим в очередной раз пришел к ней в гости, Елена накормила его специально приготовленным праздничным обедом – это было мясо по-французски, после чего, они отправились по заведенному маршруту: он – в душ, она – стелить постель.

Елена привычно доставала белье из шкафа и снова ощутила приступ меланхолии, которая стала частенько проявляться в последнее время и почему-то именно во время свиданий с Вадимом. «Снова невесело», – отметила она про себя. Она догадывалась, что с любимым человеком надо бы чувствовать себя по-другому.

Девушка разложила диван, приготовила постель и, взглянув на результат своего труда, интуитивно поняла, что сегодняшняя встреча будет не такой как обычно.

В эту минуту пахнущий ее цветочным гелем для душа и безоговорочно уверенный в своей привлекательности, в одном полотенце на бедрах, Вадим, словно огромный грациозный кот, беззвучно переступил порог комнаты. Бросил ленивый взгляд на окно и вдруг увидел там что-то интересное. В несколько резвых шагов Вадим очутился у окна и одним рывком сдвинул в сторону прозрачный тюль. Слегка близорукая Елена рассеянно наблюдала за бойфрендом.

– Глянь-ка, там девка, кажись, спрыгнуть собирается, – удивленно и в то же время безразлично сообщил Вадим. Затем он быстро обернулся по сторонам в поисках смартфона – «успеть бы снять» было написано на его лице.

Елена тут же подскочила к окну – в доме напротив них, чуть наискосок, метрах в ста, на парапете общего балкона пятью этажами выше, на одиннадцатом, стояла одинокая фигурка. От волнения Елена не сразу вспомнила, куда положила очки. Наконец, нащупала их на столике рядом с окном, торопливо надела, словно боялась упустить что-то любопытное, укорила себя за это и, вздохнув, начала смотреть в окно вместе с Вадимом.

– Вадик, что же делать?.. Она же просто стоит?.. – растерянно бормотала Елена, не отрывая взгляда от фигурки. Теперь она видела, что это была девочка-подросток, лет двенадцати-тринадцати в короткой куртке, джинсах, кедах и белой вязаной шапке, великоватой для ее маленькой головки. Вьющиеся русые локоны, придавленные сверху шапкой, небрежно струились по обеим сторонам лица до тоненьких плеч.

Вадик был занят и потому не отвечал – он снимал фигурку на смартфон, то отдаляя, то приближая камеру и был серьезно озабочен качеством видео.

Девочка стояла, не шевелясь, на узком парапете, слегка расставив ноги и безвольно опустив руки. На контрасте с руками был ее взгляд – отстраненный и одновременно решительный, направленный в невидимую точку перед собой. Прошло не более минуты, как Елена, будто завороженная, следила за девочкой, не зная, что предпринять.

Та не двигалась и это было самым пугающим. Вдруг она поднесла обе руки к голове и стала поправлять шапку. Елена приободрилась – в этом действии она узрела заботу о собственном комфорте, значит, все не так уж плохо. Поправив шапку, девочка уверенно шагнула вперед, будто вместо пустоты там была твердь.

Пронзительный крик Елены, вылетевший в открытую форточку и усиленный акустикой двора, мгновенно сорвал всю дремоту с жителей близстоящих многоэтажек. Любой, кто планировал выспаться в то воскресенье, был в один миг разбужен этим страшным звуком и впоследствии долго не мог вычеркнуть его из головы.

Сауина стояла в рыдающей толпе женщин, поддерживаемая с двух сторон за руки тетками со стороны матери.

Мужчины по обычаю выстроились в несколько рядов и стояли спиной к женщинам, лицом к носилкам с покойницей, которые были покрыты темно-бордовой плюшевой тканью.

Мулла, статный мужчина средних лет в чапане1, накинутом поверх легкой куртки из плащевки и в белой высокой тюбетейке, единственный из всех стоял спиной к носилкам и окидывал присутствующих умеренно суровым взором, призывая плачущих на время смолкнуть.

Наконец, стихли последние стоны. Мулла начал читать молитву, его приятный и достаточно громкий голос обладал какой-то гипнотичностью, он погружал в состояние временной нечувствительности, даже ступора. Это была альтернатива смирению, никому в тот момент не доступному, но которое могло стать лучшим вариантом на будущее. На краткий миг люди смогли примерить чувство покоя.

Тетки, крепко обнимая девушку за руки с обоих боков, продолжали сдавливать локти Сауины своими тяжелыми полными руками, хотя, в этом не было никакой необходимости. Девушка вполне держалась на ногах и выглядела достаточно стойкой и мужественной несмотря на слезы, которые обильно заливали ее лицо.

Чуть повернув голову в сторону, Сауина остановила взгляд на матери. Две немолодые женщины, старше тех, что были возле Сауины, какие-то дальние родственницы, стояли возле матери, также вплотную, с двух сторон. Они не держали ту за руки, но время от времени поворачивали к ней головы, следили, чтобы женщина ненароком не упала в обморок или не случилось еще чего худого.

Найля, так звали мать, была не в себе. С утра ее накачали успокоительным, от которого она ничего не чувствовала, ни с кем не разговаривала и бессильно моргала сухими глазами. Она то смотрела в одну точку перед собой, зависнув словно дисплей компьютера, то медленно обводила глазами присутствующих, будто не понимая, зачем они тут. Лишь глаза-щелки, опухшие от бесконечных слез, пролитых за два дня до этого, выдавали в ней человека, у которого случилось нечто страшное.

Мулла закончил молитву, ряды мужчин снова превратились в толпу, которая тут же слилась с женщинами, среди которых было несколько плакальщиц с громкими душераздирающими голосами.

Как только мужчины взялись за носилки, женщины исторгли первые, самые пронзительные звуки плача, сливавшиеся в один безутешный хор. Самые черствые в эти минуты ощутили царапающую сердце тоску, самые чувствительные зарыдали в голос вслед за остальными.

Мужчины-носильщики с сосредоточенно-хмурыми лицами, не мешкая, погрузили носилки в салон ритуального автомобиля и сами уселись туда же. Остальные быстро разошлись по другим машинам и все они отправились на кладбище.

Женщины, как это принято у мусульман, остались у дома покойницы, там же были и немногие мужчины. Плач постепенно стихал. Люди чувствовали себя подавленными и уязвимыми, но эти похороны были особенно мрачными, потому что умер ребенок – сестренка Сауины, которой через месяц должно было исполниться тринадцать.

Сауина со слегка обветренным лицом, что было неудивительно, ведь она столько раз утирала его от слез на прохладном ноябрьском воздухе, неподвижно сидела на лавке перед домом. Кругом толпились женщины, но тетки, что сдавливали ее локтями, отошли от нее и на скамье, кроме Сауины никого больше не было.

Внезапно все оставили ее в покое. Женщины, стоявшие перед лавкой, повернулись к ней спиной, невольно закрыв ее от людей, другие, что были там же, но в отдалении, и вовсе не смотрели в ее сторону. Они приходили в себя после тягостных минут прощания с умершей девочкой.

Для этого они заводили тихие разговоры, повторяя одни и те же, не дающие никакого утешения и, по большей части, бессмысленные вещи. Например, все повторяли, что случилось невообразимое горе, кошмар.

Так они восстанавливали себя. Эмоциями, диалогами напоминали друг другу о том, что они-то живы и, невзирая ни на что, надо жить дальше. Им это удавалось – не трудно вернуться в нормальное состояние, если до этого ты лишь на время притих, наполнившись всеобщей мимолетной скорбью.

По-настоящему тяжело было лишь одному человеку – сестре покойной.

Сауина ощущала свою боль как невидимый кокон, который все туже и туже стягивался вокруг нее. А еще временами накатывала необъяснимая тревога и трудно было усидеть на месте – хотелось вскочить и бежать прочь, или, хотя бы, ходить кругами, как бы странно это не выглядело.