Следующие воспоминания, связанные со Второй мировой войной, начинаются после эвакуации моей мамы и нас, четверых детей. Сначала мы отправились к бабушке и деду в Исполиновы горы в Силезии. Оттуда в конце 1944 года, после многодневных скитаний, нас забросило в маленькую деревню в Нижней Баварии. Там, со вступлением американских войск, мы встретили окончание войны. Разговоры в это время постоянно велись о «русских». О французах и англичанах, которые также заняли большие части Германии, мы, дети, ничего не узнали. Только позже они попали в наше детское сознание.

Тем не менее со временем у меня появилось размытое представление о том, что внутри Германии есть «границы» (союзников), которые чаще всего можно было нелегально пересечь только ночью или при тумане. Это многократно удавалось моему отцу, оставшемуся в Берлине, благодаря чему он в итоге смог легально перевезти семью из американской зоны оккупации в советскую. Политические соображения не играли при этом никакой роли, просто берлинский район Хоэншёнхаузен, в котором мы жили до войны, перешел под советский контроль.

На обратном пути в Берлин при переходе через границу мы встретили нашего первого «русского», советского солдата. Он был еще почти ребенком, но уже должен был охранять и контролировать важную границу, свою границу. Самое большое впечатление производил его автомат, по-видимому АК.

Окончательная победа союзников над гитлеровской Германией принесла солдатам - это было доступно и нашему детскому восприятию - различные свободы и ограничения. Американские солдаты быстро подружились с немецкими девушками, русские, как правило, появлялись в общественных местах только «под защитой»: чаще всего отрядами, на грузовиках или маленькими группами на спортивных площадках. Нередко еще в 1946-1947 гг. можно было увидеть, как они выступали на публике, играли на губной гармонике и танцевали. Иногда немки также спонтанно присоединялись к танцу. Это мирное сосуществование победителей и немцев выглядело в наших детских глазах совершенно нормальным, ведь оно создавало атмосферу спокойствия.

Как на Востоке, так и на Западе присутствие солдат входило в порядок вещей - во всяком случае, нам так казалось. В Восточном Берлине, где мы снова жили с 1946 года, солдат можно было увидеть довольно редко, поскольку они, как правило, проживали в казармах. Более того, советские офицеры и дипломаты жили в изоляции от населения в специально огороженных районах, куда немцы могли попасть только при наличии разрешения.

Для публики в целом послевоенные взаимоотношения между немцами и союзниками были в принципе ненапряженными, хотя при окончании войны, во время взятия Берлина советскими войсками, большое число женщин стали жертвами насилия. Об этих моментах многие вспоминали с ужасом. Впрочем, зачастую речь шла и о ситуациях, в которых советские солдаты оказывали свою помощь. За любые нападки солдаты вскоре стали строго наказываться.

На наше послевоенное восприятие поначалу сильно влияли негативные оценки советских солдат. По большей части они основывались на случаях, о которых рассказывали наши родители. Фактически именно они на протяжении нескольких лет определяли наши воспоминания, хотя мы, дети, знали «русских» (для многих взрослых они были бывшими «противниками») скорее с их человеческой стороны. Таким образом, в обществе имелось двойственное отношение к русским (советским солдатам). Всё, что происходило наряду с этой «нормой» в ходе советизации восточной части Германии и возмутительных акций произвола при участии правительства СЕПГ и советских сил безопасности, мы смогли постепенно осознать - так же, как и преступления СС и вермахта, - только повзрослев. Однако тот факт, что преобладающая часть граждан ГДР была оппозиционно настроена к собственному правительству и тем самым также к «русским», с конца 40-х - начала 50-х гг. стал оказывать всё большее воздействие и на наше отношение к Советскому Союзу. Поэтому в школах обязательный предмет «русский язык» не пользовался особой популярностью. Мотивации для его изучения не хватало.

Тем не менее летом 1953 года это внешне мирное сосуществование русских и немцев изменилось с моей, еще детской точки зрения школьника радикально: недовольство восточноберлинских строителей на Сталин-аллее[66] увеличением норм выработки сначала вылилось в демонстрации с требованием повышения зарплаты, а затем, 17 июня, внезапно превратилось во всеобщую забастовку, направленную против правительства ГДР. В этой ситуации против протестующих были брошены танки Советской Армии, которая жестко подавила восстание. После этого советских (а не восточногерманских!) солдат еще долго можно было увидеть на улицах Восточного Берлина.

Благодаря этому событию мне и моим ровесникам (я уже учился в 10-м классе) впервые по-настоящему стала очевидна реальность раскола Германии, разрыва между западной и восточной оккупационными зонами, а также между очень большой частью общества и правительством ГДР. Отношение к советским оккупационным властям и к Советскому Союзу в целом было,

вдобавок к общей антипатии ко всему «русскому» (на самом деле «советскому»), сильно испорчено. Казалось, что оно уже не сможет когда-либо снова нормализоваться. В такой атмосфере почти никто из школьников не хотел учить русский, смотреть русские либо восточногерманские фильмы или читать русскую литературу. Во многих случаях эта позиция скрытого бойкота была неоправданна. Но всё «русское», прежде всего, в подсознании отождествлялось с «советским» и поэтому изначально представало в негативном ключе. Хотя окончательный захват Берлина, взятие рейхстага и вынужденная капитуляция подавались как заслуги советских войск, в то же время выражением победы над Германией была также встреча с остальными союзниками на Эльбе, которая прочно закрепилась в общественном сознании.

В Берлине эта общая победа нашла воплощение в представленности главных противников, которым было передано управление четырьмя секторами - советским, британским, французским и американским. Так в Берлине появилась возможность в повседневной жизни сталкиваться с разделением на Запад и Восток, которое было усилено сталинской блокадой Западного Берлина в 1948 г. и стало наглядным выражением нового конфликта -холодной войны. При этих обстоятельствах становится понятным, почему большая часть берлинцев (и восточных, и западных) была ориентирована на Запад. «Советы» были уже не только «освободителями» в прошлом, но и противниками в настоящем. Конечно, с советской и гэдээровской точки зрения всё было наоборот: союзники окончательно стали врагами. Берлин стал центром конфронтации и местом сбора - как мы узнали позже - разведывательных служб самого разного происхождения. Будучи в те годы детьми, мы понимали это не так отчетливо. Большинство слушали и смотрели радио- и телепередачи как с Запада, так и с Востока. Однако в случае новостных выпусков большее доверие вызывали западные каналы, в то время как новости из ГДР вызывали раздражение новым типом пропаганды или идеологической индоктринации.

Отношение к гэдээровской системе во многих сферах было более чем напряженным и от года к году приводило ко всё более масштабным волнам эмиграции в Западную Германию. Поток беженцев достиг своего максимума в августе 1961 г. Строительство Берлинской стены Восточной Германией при участии советской армии положило конец эмиграции квалифицированных специалистов.

Хотя я не принадлежал к какой-либо волне эмигрантов, в конце концов, летом 1956 года, я тоже оказался в Западном Берлине. Причиной было не мое критическое отношение к ГДР. Оглядываясь назад, я могу сказать, что жаловаться на свою жизнь в ГДР, то есть до момента получения аттестата, я не имею права. Конечно, до 1956 г. я еще ходил в школу и не сталкивался, как взрослые, с политическими конфликтами на работе. В то же время специалисты, которые всё в большей степени должны были отвечать политическим требованиям, после оказанного на них давления или самостоятельно принятого решения отваживались бежать. Например, отец моей одноклассницы профессор Граупнер, всемирно признанный музыковед из Гумбольдтского университета, которому в 1954 году я помог перебросить его библиотеку из Восточного Берлина в Западный. С моей стороны это было, как я сейчас понимаю, очень наивно. Мы, школьники, в это время почти на каждом шагу узнавали о явно несправедливых доносах и арестах невинных людей как последствиях всеобщей советизации. И хотя в это время мне самому еще не пришлось ощутить на своей шкуре результатов советизации, мне все-таки уже был очевиден глубокий разрыв между народом и властью. 17 июня 1954 года, то есть ровно год спустя восстания в 1953-м, меня ввиду семейных обстоятельств не было в школе. Спустя пару дней два комсомольца из моего класса принудили меня по поручению директора школы, то есть по поручению «сверху», подробно объяснить, почему я отсутствовал на занятиях, предполагая, что я якобы был в Западном Берлине, где отмечали годовщину событий 17 июня. Звучит смешно, но в то же время было понятно, что правительство боялось переворота или пусть даже подспудной подготовки к нему. С этого времени, а особенно после подавления Венгерского восстания в 1956 г., правительство ГДР начало строить в окрестностях Берлина, в Вандлице, собственные, отграниченные «от народа» дома и оранжерейный парк. В середине 50-х гг. уже было ясно, что предпринимаемые государством меры, при формальном сохранении гражданских правовых институтов, всё больше и больше усиливали власть, нарушая при этом конституцию, особенно когда речь шла о политических вопросах.