Алексей остался один. Прошло несколько минут, хозяин не возвращался. Алексею стало не по себе. А что, если этот Розенблюм оказался предателем и пошел вызывать полицию? Как ему действовать? Выдавать Новикова нельзя. Тогда, где он взял этот проклятый пакет? Нашел на улице? Не поверят. Значит, купил у иностранного матроса. У какого, он не знает…

Пока Алексей лихорадочно придумывал объяснения, вернулся Розенблюм:

— Вот, возьмите деньги. Считать не надо. Тут все, что положено. Передайте привет Кочеткову. — И, пожевав губами, ворчливо добавил: — Очень вы смелый и неопытный, господин реалист. Хорошо, что попали к Розенблюму, а то можно и себе и людям неприятность сделать. Передайте это Кочеткову. Прощайте.

На улице Чибисов облегченно вздохнул. Поручение выполнено. Но почему так сказал Розенблюм? Неужели он допустил ляпсус? Ведь сделал все так, как сказал ему Николай.

5

В воскресенье Новиков ждал Алексея в парке. Он сидел на скамейке у самого пруда в своем праздничном шевиотовом костюме и кормил лебедей, вынимая кусочки хлеба из бумажного кулька.

— Ну как, сходил? — спросил он, когда Алексей, поздоровавшись, сел около него.

— Сходил. На.

Алексей достал из кармана деньги, завернутые в бумагу.

— Я их не считал. Старик сказал, что здесь все, что положено…

— Так и должно быть. Молодец, Леха. Боялся?

— А чего мне бояться? — пожал плечами Алексей. — Только, наверное, я что-то не так сделал…

— А что именно? — насторожился Новиков.

Алексей передал ему последние слова Розенблюма. Новиков потер переносицу:

— Да-а. Это я виноват. Надо было тебе еще одно словцо сказать. Ну, да ладно. Теперь пойдем. Добираться нам далеко.

— Куда?

— Придем — узнаешь. Познакомлю с интересными людьми.

Они долго шли по нарядным улицам Риги, пока наконец не очутились на окраине. Богатые каменные дома сменили деревянные, одноэтажные, с маленькими зелеными палисадничками.

— Ну вот и на месте, — сказал Новиков, останавливаясь у опрятного желтого домика. Он подергал калитку. Она была заперта. Сейчас же раздался громкий лай. Появился большой пес. Он злобно рычал.

— Тубо, Трезор! Свои! — сказал Новиков. — Дурачок! Не узнаешь?

Собака завиляла хвостом, перестала лаять. На крыльцо вышла молодая женщина. Увидя Новикова, она помахала рукой:

— Ты, Коля? Сейчас отопру.

— Здравствуйте, Мария Николаевна, — поздоровался Новиков, когда они с Алексеем вошли в палисадник. — Познакомьтесь. Это Леша.

Женщина окинула Алексея быстрым внимательным взглядом, протянула ему руку, сказала:

— Входите, пожалуйста. Бруно Федорович дома.

В чисто убранной комнате, в стареньком кресле у обеденного стола, сидел человек с газетой в руках. У него были темные с проседью волосы, серые холодноватые глаза, быстро и остро глянувшие на Алексея, и молодое лицо с небольшим шрамом от губы к подбородку. Этому человеку было не более тридцати лет.

— Бруно Федорович Кирзнер, — сказал он, вставая, и Алексей заметил, как он широк в плечах и, наверное, силен. — А вы, значит, Алеша?

Алексей кивнул. Под пристальным взглядом Кирзнера он чувствовал себя неловко, но своих глаз не отводил, глядел ему прямо в лицо. Бруно Федорович улыбнулся, глаза его изменили свое прежнее выражение, потеплели, и он сказал:

— Садитесь, Алеша. Поговорим. Маруся, поставила бы самоварчик! — крикнул он в открытую дверь второй комнаты, где Новиков негромко разговаривал с Марией Николаевной. — Прежде всего так. Друзья Николая — мои друзья. Я все про вас знаю. Спасибо вам еще раз за помощь. Вы нас тогда из большой неприятности выручили. Ну, помните с тем мешком, что Николай вам подбросил?

Кирзнер весело рассмеялся.

— Вас, наверное, интересует, кто мы такие, чем занимаемся и что за таинственные мешки, коробки, пароли? Так? Мы рабочие. Люди, которые решили бороться за свои права, за светлое будущее своих детей, за человеческую жизнь. В общем, Алеша, если вас интересуют наши дела и идеи, приходите ко мне, познакомьтесь с товарищами, послушайте, что пишет Маркс о борьбе рабочего класса. Слышали про Маркса?

— Нет. Я только прочел книгу, которую мне дал Николай, «Что делать?». Там про это тоже написано.

— Приходите в кружок и все, что вам неясно, мы постараемся объяснить, на все ваши вопросы вы сможете в кружке получить ответ. Но должен предупредить: кружок нелегальный, поэтому прежде подумайте. Начнете ходить, сразу поставите себя в опасное положение. Полиция нас не жалует. Поэтому нужно быть очень осторожным, побольше молчать, никому не говорить о том, где вы бываете. Что вы умеете молчать, и не трус, я уже знаю. Вот так для первого раза. Что, напугал я вас, Алеша? Нет, вы подумайте, прежде чем связаться с нами. Нам нужен человек, который за идею готов на все.

— Я хочу понять, как можно уничтожить несправедливость на земле, — смущаясь и краснея, проговорил Алексей. — Я знаю, что она существует. Про это говорил и мой отец, и боцман Круминьш, да и я сам кое-что наблюдал… Дед за это жизнь отдал. Я против несправедливости.

— Сколько вам лет? Восемнадцать? Хороший возраст, и время начать разбираться в жизни. Попробуем помочь вам в этом.

Мария Николаевна внесла самовар, принялась собирать на стол. Чай был крепкий, вкусный, со свежими блестящими баранками. Николай рассказывал смешные истории про своего капитана и судовых офицеров. Алексей сидел молча, почти не слушал, разглядывал Кирзнера. Спокойный, уверенный, какой-то надежный — именно так подумал Алексей, глядя сбоку на Бруно Федоровича, который в это время смеялся рассказам Новикова. Этому человеку можно было довериться.

— Что ж вы молчите, Алеша? — неожиданно повернулся к Алексею Кирзнер. — Рассказали бы что-нибудь про жизнь своего реального училища. О чем мечтаете?

Алексей усмехнулся:

— Все в моем классе думают, как бы скорее закончить реальное, получить свидетельство об окончании. Вот и все мечты.

— Это так, — согласился Кирзнер. — Ну а все-таки? Ведь у вас, молодежь, горячие сердца. Неужели не видят, не слышат о том, что творится сейчас в России?

— Не знаю, Бруно Федорович, — честно сознался Алексей. — Как-то не приходилось говорить с товарищами на эту тему.

— Не может быть, чтобы все были равнодушными, — убежденно сказал Кирзнер, — у нас есть помощники из вашей среды, но вы об этом не знаете.

Еще поговорили о реальном. Кирзнера интересовали самые разные вопросы: что волнует реалистов, каких учителей любят, а каких нет, где думают учиться после реального? На некоторые вопросы Алексей ответить не смог. Кирзнер покачал головой:

— Плохо знаете мир, в котором живете, Алеша. А ведь жизнь многообразна. Надо быть внимательным к окружающему, это обогатит ваш кругозор. Ну да ладно. Все придет со временем. Жизнь заставит… Приходите. Обычно мы собираемся по средам, вечером. Часов в семь. А теперь вы нас извините, Алеша, мне надо поговорить с Николаем с глазу на глаз. Пойдем, Коля.

Новиков и Кирзнер вышли. Алексей остался один и от нечего делать начал рассматривать комнату. Потертый плюшевый диван, такое же кресло, несколько старых венских стульев, высокий комод, разноцветный половичок на дощатом крашеном полу, кадка с фикусом… Над комодом висел портрет Кирзнера, сделанный углем. На нем Бруно Федорович выглядел совсем молодым, был с усами, в косоворотке. На противоположной стене — портрет Марии Николаевны, по-видимому рисованный тем же художником.

— Ну вот и мы, — возвращаясь, проговорил Кирзнер. — Не очень соскучились? Вы уж нас извините.

— Пойдем, Леша, — сказал Новиков и стал прощаться.

Кирзнер и Мария Николаевна вышли проводить их на крыльцо. Когда приятели завернули за угол, Новиков спросил:

— Ну как? Понравился Бруно Федорович?

Алексей без колебания ответил:

— Понравился.

— Иначе и быть не могло. Ты знаешь, какой это человек? — горячо заговорил, матрос. — Тебе бы все рассказать, так вообще… Не видел я таких людей больше. Понял?