— Согласен, — не раздумывая ответил Алексей. Это была удача.
— За первый месяц половину жалованья отдашь мне…
Алексей удивленно взглянул на штурмана.
Старпом говорил по-английски отвратительно, но Алексей сразу понял, что тот ему предлагает.
— Не подходит — можешь убираться, — сказал Иенсен и толкнул ногой дверь.
— Подходит, — буркнул Алексей.
Иенсен бросил мореходную книжку в ящик стола, протянул свидетельство Алексею:
— Это не нужно. Я внесу тебя в судовую роль и все оформлю в порту, а ты иди пока к боцману. Впрочем, пойдем вместе, я проведу сам.
Они прошли по чистой палубе к носовым люкам. Матросы открывали трюмы. Старпом подозвал сухого человечка в вязаной шапочке:
— Петер, вот тебе новый матрос. Русский. Как тебя зовут? — обернулся офицер к Чибисову.
Алексей назвался.
Боцман попробовал повторить фамилию, пробормотал что-то нечленораздельное, засмеялся:
— На твоей фамилии язык поломаешь. Имя я могу — Алек, а вот фамилию — нет. Ну, ты такой высокий, что тебя можно звать Лонг Алек. Не возражаешь? Так проще.
Алексей кивнул в знак согласия.
— А теперь, Алек, иди домой, возьми вещи и приходи на судно. Все в порядке, господин Иенсен.
Старпом повернулся и пошел к надстройке. Боцман подмигнул ему вслед:
— Пошел принять еще одну сверх девятой.
Матросы захохотали. Алексей почувствовал, что Иенсен не пользуется любовью экипажа. Ну и правильно. Не должен он нравиться порядочным людям. Может быть, и другие матросы поступили на «Анни Мёрск» на таких же условиях, как и он?
Через три дня «Анни Мёрск» ушла из Херсона в Геную с грузом пшеницы.
Алексей быстро осваивался среди незнакомых людей. Приглядывался к ним и к жизни на пароходе. Они сделали еще два рейса из Греции в Италию и Францию. Теперь «Анни Мёрск» снова шла в Италию, в маленький порт Кротону.
На пароходе Алексей потерял свое имя и фамилию. Все называли его не иначе, как Лонг Алек. Он привык к этому. Ему казалось, что это и есть его настоящее имя. Он сравнивал датское судно со старой «Бирутой». Все было похожим. Как и там, матросы и кочегары жили в носовых кубриках, а боцман — в маленькой клетушке на спардеке, называемой каютой, хотя в ней с трудом можно было вытянуть ноги.
Капитан, еще не старый датчанин, один из родственников судовладельцев, был далек от команды. Вряд ли он знал имена больше трех или четырех человек из своего экипажа. Разговаривал он только со старпомом, старшим механиком и стюардом. Но если все же приходилось обращаться к матросам, капитан вежливо называл их на «вы».
Второй и третий штурманы, веселые молодые люди, относились к команде хорошо и дружно ненавидели Иенсена. Даже с ними старпом держался высокомерно, постоянно бывал мелочно придирчив.
Работали на «Анни Мёрск» по десять часов. Кормили здесь лучше, чем на «Бируте», платили больше. Алексей получал шесть английских фунтов в месяц.
Команда была разноязыкая. Датчане, шведы, норвежцы. Были два англичанина, немец, негр. Кто не знал датского языка, говорил по-английски. Говорили не ахти как, но понимали друг друга отлично.
Алексей быстро запоминал незнакомые слова и уже мог бегло объясняться. Помогла подготовка, полученная в реальном и в мореходной школе. Ему вообще легко давались языки.
Матросы жили дружно, работали добросовестно. Боцмана Олафсена уважали и, если возникали жалобы, обращались только к нему. Говорить со старшим помощником или тем более с капитаном не приходило никому в голову. Только Олафсен имел на это право. Слово боцмана являлось законом. Возражать ему не осмеливались. Боялись потерять место. Но, к счастью, Олафсен был добрым, веселым и справедливым человеком. Он никогда не кричал, не ругался, не ходил жаловаться к старпому. Зато Иенсен ни одной фразы не мог произнести без отборной ругани. Стоящих ниже себя не считал за людей. Матросы его не любили. Он мог выкинуть с парохода любого только за то, что ему не понравилась физиономия.
Старший помощник много пил и, когда напивался, становился особенно жестоким. Придирался ко всем и ко всему. Однажды пытался ударить матроса, но спокойный голос боцмана отрезвил его:
— Чиф, не советую лезть с кулаками. Может кончиться плохо…
— Но нельзя же работать такими дырявыми руками, — проворчал Иенсен, но драться больше не пробовал. Сразу все понял…
Он имел две странности, о которых знала команда. Иенсен любил кур. На корме стояли клетки, где жили самые породистые птицы. Он покупал их во всех странах, куда заходил пароход. Сам кормил, ухаживал и, когда никого не было вблизи, ласково разговаривал с ними, называл по именам. Среди кур у него были фаворитки.
Не менее сильно он ненавидел негров. Не было еще случая при стоянке в порту, чтобы пьяный Иенсен не оскорбил или не ударил негра. Каких только эпитетов не находилось у него для них!
Единственного негра на «Анни Мёрск», матроса по имени Джакоб, он совершенно терроризировал. Джакоб, не в пример своим обычно рослым и сильным соотечественникам, был маленьким, худым человеком. Матросское дело он знал отлично, и боцман Олафсен поручал ему самые ответственные работы, но зато Иенсен его терпеть не мог. Даже удивительно было, почему у старпома такая ненависть к неграм.
Правда, как-то третий штурман под секретом рассказал, что в молодости, когда Иенсен выступал на ринге в любительских соревнованиях, какой-то негр победил его и богатая невеста отказала штурману. Не будет же она жить с человеком, которого побил черный! Вот с тех пор якобы появилась эта ненависть. Никак он не может простить своего поражения и мстит. Может быть, версия не соответствовала действительности, Даниельсен любил пофантазировать, но факт оставался фактом.
Эта «особенность» старпома часто служила причиной всяких неприятностей, жалоб, штрафов, вмешательства полиции, наказания за нарушение общественной тишины и порядка. Но Иенсена это не останавливало. Достаточно было ему вылить, как он начинал драки с неграми. Сами негры редко давали ему отпор. Знали, что всегда окажутся виноватыми. Лучше уж не связываться и уйти. Не то, чего доброго, угодишь в тюрьму за избиение белого.
Джакоб тоже всегда отмалчивался, когда Иенсен начинал придираться к нему. Отвечал одной фразой:
— Хорошо, чиф.
Он, пожалуй, больше всех остальных матросов боялся потерять место. Когда Иенсен бывал в дурном настроении, а это случалось часто, он обязательно отыскивал работающего Джакоба и начинал «добрый» разговор:
— Ну, ты, дохлятина, долго еще будешь торчать здесь? Ехал бы к себе в Африку или откуда ты есть? В Америку. Может быть, угодил бы в петлю. Хороший парень был этот Линч, знал, что вам нужно! — хохотал Иенсен. — Работай, работай. Я пошутил. Ты прекрасный парень, Джакоб. — И, повернувшись спиной к побледневшему негру, шел дальше. Почему он не рассчитал Джакоба, держал его на пароходе? Наверно, потому, что негр был лучшим матросом на «Анни Мёрск», ну и, может быть, для собственного развлечения. Есть, на ком безнаказанно выместить раздражение, когда голова раскалывается с похмелья.
Алексей подружился с напарником по вахте, норвежцем Сигурдом Бьёрном. Сиг, как все звали матроса, был одного возраста с Алексеем и даже чем-то походил на него. Высокий, сильный, светловолосый. Бьёрн не пил. Это, вероятно, и послужило первопричиной их дружбы. Норвежец копил деньги. Упорно, фунт за фунтом. В Аалезунде, шхерном норвежском городке, у него осталась невеста. Она ждала его уже два года. Ему надо было собрать на маленький домик и моторную лодку. Тогда он бросит плавать и заживет со своей Сольвейг — так Сиг называл невесту за ее белокурые волосы.
Алексей и Бьёрн ходили на берег вместе, бродили по улицам, ездили купаться на пляж, в Генуе посетили знаменитое кладбище Кампо Санто. Остальная команда, за малым исключением, проводила время так же, как и моряки с «Бируты». Пили, устраивали потасовки в тавернах, ходили в публичные дома.
Алексея удивляли ограниченность людей, отсутствие всяких интересов, кроме выпивки и драки. Он с горечью думал о том, что не они виноваты в этом, а все та же проклятая система. Тот, что стоял наверху, имел многое, тот, кто гнул спину, не имел и сотой доли. В мире ничего не изменилось.
