— Добудем, — убежденно сказал Лещинский. — Рано или поздно попадется.

Подполковник вздохнул. Лещинский был оптимистом и щедрым на обещания.

— Хорошо, Николай Николаевич. — Курьянов встал с кресла, тотчас же вскочил и Лещинский. — Я вас больше не задерживаю. И еще раз, пожалуйста, подумайте о заграничной информации. Может быть, поискать в Лондоне кого-нибудь другого? Или послать человека отсюда? Я могу пойти и на это.

— Пока не нужно. Посмотрим, что получится на этот раз с «Бирутой». Если опять ничего, начнем принимать меры.

— Ну, хорошо. Пусть будет по-вашему.

Лещинский, щелкнув каблуками, вышел из кабинета, а подполковник сел за стол и принялся листать документы.

«Так-с. Серебряный — кличка по третьему отделению… Настоящая фамилия — Гуз Александр Осипович… Эмигрировал в тысяча девятьсот первом году, в связи с делом эсеров… Эсер… Социал-революционер… Плохо. Надо, чтобы был социал-демократ, большевик. Естественно, что этому Серебряному не верят. Менять, менять надо источник в Лондоне…» — раздумывал над зеленой папкой подполковник Курьянов.

12

«Бирута» пришла в Ригу рано утром. Город спал, но солнце уже отражалось огненными пятнами в окнах домов, на золоченых шпилях, куполах церквей. Работы в порту еще не начались. У стенки дремали суда с голыми флагштоками. Время подъема флагов не наступило. По палубам сонно бродили одинокие фигуры вахтенных матросов. На причалах было пустынно и непривычно тихо. Только у одного толпились люди. Туда, к этому причалу, направлялась «Бирута», подчиняясь указаниям лоцмана.

Алексей, боцман Лобода, матросы Линде и Муйжурай швартовались на баке. Чибисов волновался. Он крепко сжимал конец, на котором был подвешен кранец, прислушивался к командам с мостика.

— Ожидают, — тихо сказал ему боцман, когда «Бирута» малым ходом стала подходить к причалу. — Ничего, не дрейфь.

На мостике прозвонил телеграф. Застопорили машину. Теперь судно шло по инерции. Вот оно уже совсем близко, можно рассмотреть лица полицейских и таможенников. Среди них — жандармский офицер…

— Подать носовой! — закричал в мегафон третий штурман. — Кранцы готовь!

Наконец-то! Алексей с усилием поднял тяжелый шар, перекинул его за поручни. Матросы подавали швартовы.

— Кранцы! — скомандовали с мостика.

Боцман подвел свой кранец к причалу, судно, чуть коснувшись его, привалилось к стенке.

— Чибисов! Привяжи свой кранец поближе к носу и пошли ставить парадный трап, — распорядился боцман.

Алексей закрепил кранец там, куда приказал Лобода, приспустил его и теперь уже спокойно пошел на спардек. Через несколько минут они наладили трап, обтянули тали^[8]. Можно принимать «гостей». Боцман стоял на площадке. Лицо его расплылось в угодливой улыбке, как бы говорящей: «Готов служить». Когда мимо него проходил офицер, он почтительно поклонился:

— Здравия желаем, ваше благородие.

Жандарм мельком взглянул на боцмана, небрежно приложил два пальца к козырьку фуражки.

В кают-компании за столом сидел злой как черт капитан «Бируты» Карл Озолинь. Толстый, красный, с большим круглым брюхом, он напоминал перезрелый помидор. Чуть коснешься — брызнет сок. Маленькие серые глазки глядели сердито, густые брови стояли торчком. Как только в дверях показался жандармский офицер, капитан, не здороваясь, спросил тонким раздраженным голосом:

— Когда кончится это издевательство, господин офицер? Можно подумать, что только на моей «Бируте» перевозят контрабанду! Прошлый раз чуть не разломали весь пароход, разворотили обшивку в кубриках и каютах. Ничего не нашли. А кто должен чинить? Кто будет платить за это деньги? Я буду жаловаться в Петербург…

— Успокойтесь, капитан. Не следует говорить глупости, — строго сказал жандарм, бросая свою фуражку и перчатки на стол. — Государственные интересы требуют нашего присутствия здесь. Пора бы это знать. Мы имеем точные сведения, что именно на вашей «Бируте» привезли нелегальную литературу. Было бы лучше, если бы вы помогли нам и сказали, кто из ваших людей может этим заниматься. Или все делается с вашего ведома? Тогда…

Капитан выпучил глаза, сделался еще краснее, чем был. Казалось, что его сейчас хватит апоплексический удар.

— Вы… Вы с ума сошли! Не забывайтесь, молодой человек! С моего ведома! Как вы могли додуматься до такого? Я имею орден за верную службу государю императору. Так вот. Заявляю, что ничего по этому поводу не знаю и знать не хочу. Я уже говорил об этом прошлый раз. Ищите, если имеете точные сведения.

— Кого можно взять из ваших надежных людей для осмотра парохода?

— Берите любого и, черт возьми, делайте, что хотите!

Офицер натянул фуражку, вышел на палубу. Боцман все еще стоял на траловой площадке.

— Пойдешь с нами, — коротко бросил ему жандарм.

— Слушаюсь, ваше благородие, — сказал Лобода и пошел вслед за офицером.

За ним потянулись таможенники и полицейские.

Кажется, никогда они не проявляли при досмотре такого рвения, как в этот раз. Боцман оказался на высоте. Он водил жандарма по самым труднодоступным местам, заглядывал ему в глаза и говорил:

— Сюда еще не смотрели, ваше благородие. Може, тут где-нибудь заховали?

Усталый офицер приказывал:

— Лешаков, ну-ка, залезь посмотри… — И толстозадый, откормленный полицейский, проклиная в душе офицера, литературу, боцмана, втискивался в тесный форпик. Освещая узкое помещение керосиновым фонарем, он обследовал там каждый угол и наконец, перепачкавшись цементом, ржавчиной, краской, вылезал и докладывал, стирая с лица обильный пот:

— Ничего не обнаружил, ваше благородие.

Боцман огорченно разводил руками:

— Може в другом месте где потукаем?

Таможенники, с черными от угольной пыли лицами, острыми щупами насквозь «прошивали» угольные пласты в бункерах. Обыскивали машинное отделение, поднимали слани^[9], залезали под плиты. Кое-что из контрабанды обнаружили, но того, что так тщетно искали, не было.

Всю команду согнали на палубу ко второму трюму и запретили сходить с места. Матросы и кочегары стояли, обмениваясь негромкими ироническими замечаниями. Те, у кого нашли контрабанду, молчали, предвидя неприятности, да и потерянных денег было жаль.

Алексей сидел на люке, неотступно провожая глазами полицейских. Ему казалось, что вот-вот кто-нибудь из досматривающих догадается и вытащит из-за борта кранец. Он старался отогнать от себя эти мысли. А вдруг они на расстоянии передадутся фараонам? Говорят, что так иногда бывает, если упорно думать об одном и том же. Алексей оцепенел, когда один из таможенников перегнулся через поручни на баке, заглянул за борт.

Рылись на «Бируте» больше четырех часов. Команда ворчала. Надоело стоять на палубе. Свободные от вахты рвались домой. Наконец, посовещавшись с таможенниками, жандармский офицер разрешил распустить команду. По кубрикам расходились недовольные, злые. Двух кочегаров и матроса Линде увели в кают-компанию составлять протокол. В их рундуках под сланями нашли контрабанду. Когда все кончилось, команда высыпала на палубу провожать «гостей».

Кто-то крикнул вслед полицейским обидное слово «шкуры», моряки зашумели, и только жест жандарма, схватившегося за кобуру, заставил моряков замолчать.

У дверей своей каюты стоял капитан Озолинь. Он улыбался. Был доволен. Второй раз на его «Бируте» ничего не нашли. Может быть, отстанут теперь, идиоты!

Пеструхин остановил Алексея, шепнул ему:

— Видал-миндал? У меня все цело. Не усмотрели ищейки. Я тебе говорил… А у вас? Не нашли?

— Как будто бы нет.

Не найдут. Думаешь, я не понимаю? Дракон нарочно от своего места их отводил. У Линде целый фунт шпанских мушек взяли. Не повезло. Несколько рейсов на них деньги копил. У Пеструхина бы учились, как прятать, — хвастливо сказал он. — Так пойдем в «Русалку»? С Лилькой познакомлю. Ты свободен?

— На вахте. Лобода предупредил.

Пеструхин прищурил глаза: