Наконец на палубе раздались негромкие голоса. Алексей прислушался. Говорил боцман. Алексей сразу узнал его бас. А вот тонко засмеялся Пеструхин. Что они говорили, разобрать было нельзя. Прошло еще минут пять. На площадку парадного трапа вышел боцман, помахал кепкой. Пора! Алексей схватил чемодан, добежал до трапа, быстро поднялся и, не говоря боцману ни слова, пошел в подшкиперскую. Поставив чемодан, прикрыл дверь и хотел юркнуть в кубрик, но увидел Пеструхина, стоящего у бачка с водой с кружкой в руках. Матрос ухмылялся.

— Я все видел, — тихо сказал он. — Значит, с драконом спаровался, салага…

9

Тина Подгоецкая вернулась в Ригу в середине лета. Приехала на каникулы. Она очень повзрослела за зиму, выглядела совсем барышней, носила высокую прическу, длинную юбку, лакированные туфельки на каблучке. Тина училась на Бестужевских курсах.

Владимир Николаевич Подгоецкий и его жена Ирина Сергеевна одобряли желание дочери учиться дальше. Вся передовая интеллигенция Риги много говорила об эмансипации женщин и недавно открывшихся в Петербурге курсах Бестужева. Туда стремились поступить дочери из самых образованных семей. Это было модным.

Правда, в глубине души Владимиру Николаевичу эта затея представлялась несерьезной. Не будет же его Тина учительницей в какой-то народной школе. Нет, конечно. Наверное, скоро выйдет замуж за знакомого молодого инженера, родит детей и станет их воспитывать… Но ничего плохого в курсах он не находил. Дочь станет образованнее, только и всего.

Тина переехала в Майоренгоф, где Подгоецкие снимали дачу. Лето выдалось отличное. Пляж был переполнен. Дачники наслаждались. По всему берегу, прямо из воды, торчали плетеные корзинки-купальни с приделанными к ним специальными колесиками. На них загорелые молодые люди и служащие пляжа вывозили дам в полосатых костюмах «джерси» на глубину. Господа посолиднее, в кремовых брюках, соломенных канотье, с биноклями в руках, сидели на скамейках и разглядывали купальщиц. Вот тут-то и встретилась Тина с Буткевичем.

Проучившись год в Юрьеве, Марк приехал на лето к родителям и почти ежедневно ездил на майоренгофский пляж купаться. Он подплыл к Тине, когда она, подпрыгивая, визжала в воде, и, улыбаясь, сказал:

— Какая трусиха! Ведь вода совсем теплая. Ба, да это Тина Подгоецкая, моя первая юношеская любовь. Уж теперь-то мы познакомимся наверняка.

Тина хотела рассердиться за такое развязное начало, но Марк так мило подтрунивал над нею, что девушка тоже начала смеяться.

Когда молодые люди вышли из воды, то уже чувствовали взаимную симпатию. Они выбрали место за песчаным холмиком — он закрывал от ветра — и растянулись на горячем песке. Марк, загорелый, с вьющимися волосами, ослепительной улыбкой, нравился девушкам. Он знал это, а сейчас особенно старался произвести на Тину впечатление. Непрерывно острил, отпускал едкие замечания о купающихся мужчинах, давал шутливые характеристики проходящим мимо дамам. Марк казался Тине непосредственным и искренним.

— А помните, Тина, мою записку? — говорил Марк. — Как это было все смешно. Правда? В ней я написал: «Я объявил тебя своей «обже». Имей это в виду. Другого мальчишки быть не должно, не то будет иметь дело со мной». Помните? Или что-то в этом духе.

— Помню, — засмеялась Тина. — И все-таки, несмотря на ваши угрозы, другой мальчишка нашелся…

— К сожалению. Для меня это было большим ударом. — Марк вздохнул. — Мы даже подрались с Чибисом из-за вас. Он мне расквасил нос, и, по законам училища, я потерял право считать вас своим «предметом». Как джентльмен, отошел в сторону…

— Значит, не очень хотели, чтобы я им оставалась. Разве преданные поклонники уходят после первой же неудачи? — поддразнивала Марка Тина. — Не нравилась я вам, лучше так прямо и скажите.

— Нет, не скажу. И бой этот я проиграл случайно. Был не в форме. Болен, с температурой… Переступить законы училища я не мог. Меня бы стали презирать. А где, между прочим, Чибис?

— Не знаю, — пожала плечами Тина. — Я не видела его целую вечность. Плавает где-нибудь. Он собирался в мореходные классы…

— Скучаете, наверное? Ведь он за вами последнее время ухаживал.

— Скучаю, — с вызовом ответила Тина. — И не будьте слишком любопытным. Я этого не люблю.

— Хорошо, не буду, Тиночка. Просто я завидую ему…

— Оставьте. Лучше расскажите, как вам учится в Юрьеве. Я слышала, что студенты все время бунтуют? Правда это?

— Да, правда. Наши студенты прогрессивны и понимают, что самодержавие задерживает развитие России. Нужна свобода. Во главе государства должны стоять честные интеллигентные люди и промышленники, — важно проговорил Буткевич. — Тогда мы сможем встать в одну шеренгу с европейскими странами. Посмотрите, как мы отстали.

— У нас на курсах тоже много говорят о самодержавии и революции. Я далека от этого. Зачем что-то менять? Придут к власти грубые, некультурные люди, что тогда будет?

— Нет, нет, вы меня не так поняли, Тина. Конечно, у власти должны стоять не эти чумазые рабочие и вонючие крестьяне. Это было бы ужасно! Только лучшая часть интеллигенции и состоятельные промышленники будут править Россией…

— Не понимаю, — фыркнула Тина, — стоит ли тогда огород городить?

— Стоит. Для того, чтобы двинуть нашу страну вперед. Дать возможность развиваться предприимчивым, талантливым, способным людям. А при самодержавии это невозможно…

— Какой вы скучный, Марк, — зевнула Тина. — Все о политике да о политике. Я ее ненавижу. По-моему, нет ничего скучнее.

— Может быть, для женщин. Сдаюсь, прошу прощения и больше о политике ни слова. Долго пробудете в Риге?

— Не знаю. Должно быть, нет. Папа предлагает поездку на Средиземное море.

— Счастливая! — вздохнул Буткевич. — Нам это недоступно. Но пока вы здесь, я ваш кавалер. Согласны?

— С удовольствием, если не будете говорить о политике.

— Я же дал слово. Только о любви.

— Ну, посмотрим, на что вы способны, — кокетливо улыбнулась Тина. — Это уже интереснее.

10

Когда Алексей увидел ухмыляющегося Пеструхина, он растерялся. Что делать?

— Со мной не захотел войти в компанию, а с драконом связался, — повторил матрос, постукивая пальцами по донышку кружки. — Ну, и чем торговать собрались, а?

Алексей молчал. Напряженно думал.

— Да ты говори, не бойся. Пеструхин еще никого не продавал.

— Отрезы костюмные, — выдавил из себя Чибисов, вспоминая, как один из однокурсников говорил, что в Риге английские материалы ценятся высоко.

Пеструхин засмеялся:

— Дураки, право слово, дураки. И тот старый и этот малый! Кто тебе посоветовал? Дракон? Заработаете от жилетки рукава. Копейку на аршин. Если бы со мной был в паре, кое-чему я тебя бы научил. Вот так, друг.

— В следующий рейс с тобой на пару, Петя… Возьмешь?

— Не следовало бы… Ну да ладно, возьму. Только ты смотри, больше ни с кем… Понял? Рассчитывать буду, — проговорил Пеструхин, ставя кружку на бачок и направляясь в форпик.

Пеструхин знает! Эта мысль не давала покоя Алексею. Надо немедленно сказать об этом Лободе. Он тихо прошелся по палубе, поднялся к трапу. Боцман стоял у площадки, курил. Увидя Алексея, он удивленно спросил:

— Все в порядке? Почему не спишь? Спать надо.

— Пеструхин видел! — прошептал Чибисов.

Боцман со злостью кинул окурок за борт.

— Видел, говоришь? Не может быть! Ну-ка, расскажи все, как было.

Алексей подробно описал свою встречу с матросом, повторил то, что он сказал ему. Лицо Лободы стало хмурым и озабоченным.

— Вылез из форпика попить воды… — проговорил боцман. — Думаю, что случайность. В форпике на час-полтора работы… Он поверил тебе?

— По-моему, поверил.

— Значит, так, — после некоторого раздумья сказал Лобода. — Будем придерживаться этой сказки. Ты ему, если зайдет еще разговор, скажи, что у боцмана заказ есть на материалы в Риге, поэтому ты и согласился. Заказ — дело верное, да и как боцману откажешь? Он, мол, сам предложил. Вот так… — Лобода несколько секунд подумал. — Ну, а если попадемся… Ты знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь. Врет, мол, Пеструхин. Утром я мешки из чемодана выну и начну оплетать их смоленым концом, как будто новые кранцы^[7] делаю. Ни один черт не догадается! Придем в Ригу, при швартовке кранцы за борт, и вся недолга. Тебя на оплетку завтра поставлю. Работать нужно быстро. А сейчас иди спать. Вот-вот Петька вернется.