Губы Ингольва с давно забытой нежностью коснулись моих век, висков, щек. Когда-то это приводило меня в восторг…

А теперь я стояла, закрыв глаза, и обреченно понимала, что не чувствую ровным счетом ничего. Только усталость, бесконечную усталость. Он – мой мужчина, мы вместе прожили двенадцать лет, зачали двоих детей, но… Мы давно чужие, и с этим уже ничего не поделаешь.

Впрочем, муж быстро отошел от неожиданного приступа сентиментальности.

– Мирра, мы не договорили, – сказал он, отстраняясь, и я с трудом сдержала тяжелый вздох. – Почему ты постоянно встреваешь в какие-то неприятности? Неужели так сложно согласиться, что место женщины – в гостиной? Как давно ты не виделась с Гудой? А с Гюльвейг? Все нормальные жены ходят в гости, занимаются хозяйством, ездят в театр. А ты мало того что торгуешь всякими сомнительными зельями, так еще и водишься с хель, с леденцами, с драконами! Тебе хотелось заставить меня ревновать? Это глупо и ребячески, Мирра!

Годы тренировок не прошли даром: мне удалось проглотить крутящийся на языке ответ.

– Дорогой… – Я улыбнулась через силу. – Я же не могу оставить практику ради светских развлечений!

– Ты вполне можешь сидеть дома. Я зарабатываю достаточно, чтобы содержать семью! А эти хель тебя подстрекают!

– Они всего лишь хотят получить то, за что заплатили авансом, – пожала плечами я.

Лицо мужа потемнело. Напоминание о том, что звание полковника он получил отнюдь не за воинские заслуги, никогда не приводило Ингольва в хорошее настроение. Однако от опасной темы он благоразумно ушел.

– Ты так и не сказала, почему общалась с этим драконом!

Скрывать правду я не собиралась. Я так долго балансировала на краю обрыва, что теперь безразлично следила за осыпающимися из-под ног камнями. Сорвусь? Пусть.

Радость от известия, что с Валерианом все в порядке, сменилась прежней решимостью.

– Потому что с его помощью я выяснила, что змею мне подкинула Ингрид! – отчеканила я, глядя прямо в глаза мужа.

– Змею?! – вытаращился на меня он, и я едва не рассмеялась – от облегчения и от того, сколь комично это смотрелось. Ингольв смотрел так, будто всерьез сомневался в моем душевном здравии, а значит, он не знал о планах любовницы. – Мирра, что ты несешь?!

– Ты ведь хотел услышать правду, – пожала плечами я. – А правда состоит в том, что милая Ингрид отчего-то меня невзлюбила. – Я полюбовалась алыми пятнами, которые загорелись на скулах Ингольва, и продолжила: – И вчера она подкинула в «Уртехюс» змею. К счастью, дракон услышал мой крик и поспешил на помощь. Вот и все!

При виде растерянности Ингольва меня на мгновение даже кольнула жалость. Он все никак не мог поверить в столь некрасивые поступки возлюбленной.

– Взгляни. – Я подняла манжету платья и протянула руку запястьем вверх. На белой коже выделялись едва начавшие желтеть синяки, а чуть ниже, у основания большого пальца, – следы змеиных зубов. – Надеюсь, ты не думаешь, что я сама их проделала… скажем, шилом?

Ингольв отрицательно мотнул головой, завороженно глядя на мою руку. Потом заговорил хрипло:

– Ты уверена, что это – она?

Надо думать, он с трудом пересиливал искушение объявить меня обманщицей.

– Уверена, – кивнула я. – Во-первых, ее видел Исмир. А во-вторых, согласись, в наших краях непросто отыскать змею. Не знаю, где она ее раздобыла…

– У доктора Ильина есть несколько ужей для каких-то опытов, – нехотя сознался Ингольв.

Я кивнула, принимая объяснение.

– К тому же на улице холодно, змее полагалось впасть в спячку, а не набрасываться на меня, – заметила я, поправляя рукав.

Ингольв вздохнул с облегчением и наконец сумел отвести взгляд.

– Полагаю, кровь ванов помогла твоей милой Ингрид это устроить!

На шее и висках мужа вздулись вены.

– Не называй ее так! – потребовал он резко.

– Почему? – спросила я легкомысленно, поднимая с пола оброненную во время нашего объяснения шаль. – Тогда как я должна называть твою любовницу?

– Мирра! – рявкнул Ингольв, выходя из себя. Пахло от него колкой злостью лимонной травы, напоминающим бензин чайным деревом обиды и кислой клюквой смущения.

Он только зыркнул на меня исподлобья, тяжело дыша. А меня несло, словно поезд между станциями. Только стучали колеса (нет, это кровь стучит в висках) и свистели слова, бьющие в лицо не хуже встречного ветра.

– Прости, – развела руками я и притворно повинилась: – Я позабыла, что жене не положено замечать такие вещи!

– Прекрати! – велел Ингольв, не выдержав. Больно схватив за плечи, встряхнул. – Слышишь, прекрати! Иначе…

– Иначе – что? – спросила я бестрепетно, глядя прямо в голубые глаза навыкате, сейчас испещренные красными прожилками, должно быть, из-за бессонной ночи.

Боги, милосердные мои боги, ради чего я терпела эти два года?! Ради сына? И что это дало? Несмотря на мое сопротивление, Ингольв устроил все так, что я смогу видеть Валериана не чаще нескольких раз в год. А ведь пройдет всего несколько лет, мой мальчик вырастет и совсем перестанет во мне нуждаться! Сердце защемило, протестуя против этой почти кощунственной мысли.

Так ради чего?! Приличия, долг, супружеские клятвы? К йотуну! Я чувствовала себя волчицей, отгрызающей себе лапу, чтобы освободиться из капкана.

Ингольв и раньше не слишком со мной считался, а теперь… Стоя рядом с мужем, я отчетливо понимала, что дальше будет хуже. Ингрид не перестанет настраивать Ингольва против меня, и он рано или поздно всерьез задумается, как чудесно бы ему жилось без опостылевшей жены. А Валериан окажется в жерновах. Быть может, лучше сразу вычеркнуть себя из его жизни?

– Послушай, я приструню ее. Увезу отсюда, сегодня же. Слышишь? – Ингольв так просительно заглянул мне в глаза, что сердце мое оборвалось. Он не переживал, что я могла пострадать, волновался только, как бы я не заявила в полицию. И ради Ингрид он готов был меня просить – гордый Ингольв, который не просил ни о чем и никогда!

– Спасибо, хоть не стал лгать, что бросишь ее, – произнесла я с иронией. И, будто бросаясь с головой в море: – Ингольв, я хочу уйти.

– Уйти? Куда уйти? – не понял он.

– Куда-нибудь, – проговорила я легко, словно речь шла о каких-то мелочах. – От тебя.

Раздельное проживание по взаимному согласию – это выход. Права мужа при этом по-прежнему будут всецело принадлежать Ингольву, но можно договориться, что он не станет ими пользоваться. В конце концов, что ему за дело до меня, когда у него есть Ингрид?

– Ты с ума сошла! – Судя по кисло-сладкому запаху неспелых вишен, слова эти никак не умещались в его голове. – А как же хель?! И что подумают люди?

Я горько усмехнулась. Значит, первая мысль Ингольва была о хель, точнее, о том, что предпримут они, если мы с мужем будем жить порознь. Вдруг отберут дом, звание, должность? Разумеется, в наши семейные отношения или, скажем, в вопросы опеки над Валерианом ледяные вмешиваться не будут. «Людям – тепло, а хель – лед!»[1], как гласит известный принцип. А вот собственные подарки они вправе отнять в любой момент.

Смешок мой от Ингольва не укрылся. Муж нахмурился и резко сказал:

– Я против. Об этом не может быть и речи! А тем более сейчас, когда… – Он оборвал свою речь, будто спохватившись, и нервно хрустнул пальцами. – В конце концов, подумай о сыне!

– Два года, – произнесла я тихо. Тошнота накатывала волнами, то отступая, то подбираясь к самому горлу. – Целых два года я думала только о нем. Когда ты бегал за каждой юбкой, когда позволял своему отцу и даже слугам меня унижать, когда запрещал мне заниматься тем, что составляет смысл моей жизни. Я думала только о том, что не могу оставить Валериана. А потом оказалось, что ты легко и просто можешь отобрать его у меня и так. И я ничего, ровным счетом ничего не смогу с этим поделать!

Я чувствовала, что меня трясет. Все невысказанные слова, все невыплаканные слезы вытекали наружу, как гной из вскрытого нарыва.