Если мы сфокусируемся на этих логистических достижениях, то инки (а возможно, некоторые из их предков) выглядят слишком развитыми, чтобы использовать для них мою модель. На самом деле они представляют сложность для любой общей модели. Например, они обладали всеми характеристиками оппенгеймеровского «воинствующего государства», как утверждает Шейдел (Schaedel 1978: 291), однако такое отождествление упускает существенную деталь — они были единственным, примером воинствующего, независимо возникшего государства, это зародившееся государство как продукт военного искусства затем было стабильно институционализировано. Разумеется, все остальные объяснения, помещающие инков в общую схему, также неадекватны. Если принимать их достижения всерьез, они были просто непостижимыми.
Или же можно не принимать инкские достижения настолько серьезно. В итоге империи пришел конец, когда 106 пеших солдат и 62 конника под предводительством Франсиско Писарро (при поддержке занесенных из Европы микробов) оказали давление на Сапа Инка и он отступил. Без своего главы инфраструктура инков оказалась не жизнеспособной социальной организацией, а всего лишь серией массивных артефактов (дорог, каменных городов), скрывающих слабо организованную, нежесткую и, вероятно, по сути доисторическую племенную конфедерацию. Были ли артефакты всего лишь эквивалентами мегалитических цивилизаций, памятники которых также пережили социальный коллапс своих создателей? По всей вероятности, нет, поскольку их озабоченность логистической инфраструктурой власти становится очевидной из самих построек. Это делает их гораздо ближе к более поздним империям, чем к мегалитическим народам. Их власть в действительности оказалась более хрупкой, но она была связана с централизацией и жестокостью, а не с избеганием власти, которое, как я отмечаю в главе 2, было типичным для доисторического этапа. Я признаю, что инки были исключением, где логистически усиленный милитаризм играл как никогда огромную роль в происхождении цивилизации и где цивилизация (по сравнению с другими) была чрезвычайно неоднородна в своих достижениях.
Таким образом, все остальные случаи, за исключением цивилизации американских Анд, свидетельствуют о валидности общей модели. Два социально-экологических аспекта обладали решающим влиянием на возникновение цивилизации, стратификации и государства. Во-первых, экологическая ниша аллювиального земледелия была их ядром. Во-вторых, ядро также предполагало региональные контрасты, и это была комбинация относительно ограниченных друг от друга, от контейнерного ядра и его взаимодействий с различными, но частично пересекающимися региональными сетями социального взаимодействия, которое приводило к дальнейшему развитию. Однажды возникшая египетская цивилизация была исключением из этого правила, став квазиунитарной ограниченной социальной системой. А остальные были результатом частично пересекающихся сетей отношений власти, обычно выстраиваемых на двух уровнях — федеральном ядре небольших сегментарных город-государственных и племенных единиц, существующих в рамках широкой цивилизационной культуры. Эти конфигурации были представлены в различных рассмотренных кейсах и, следует отметить) практически отсутствовали в остальном мире.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ТЕОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Цивилизация была исключительным явлением. Она включала государство и социальную стратификацию, которых на протяжении большей части своего существования люди пытались избежать. Условия, при которых в редких случаях развивались цивилизации, сделали дальнейшее избегание невозможным. Аллювиальное сельское хозяйство, присутствующее во всех «первых» цивилизациях, было территориальным ограничением, сопровождавшимся огромными экономическими излишками, которые оно приносило. Когда аллювиальное сельское хозяйство превращалось в ирригационное, как обычно и происходило, оно также увеличивало социальные ограничения. Население было заперто в «клетку» определенных авторитетных отношений.
Но это еще не все. Аллювиальное и ирригационное сельское хозяйство также запирало в «клетку» окружающее аллювиальные земли население, и этот процесс вновь шел вместе с экономическими возможностями такого запирания. Торговые отношения также запирали в «клетку» (хотя зачастую и в меньшей степени) скотоводов, земледельцев на почвах, увлажняемых дождями, рыболовов, горняков и жителей лесов всего региона в целом. Отношения между этими группами также приводили к установлению определенных торговых маршрутов, рыночных площадок и хранилищ. Чем выше был объем торговли, тем более территориально и социально фиксированной она становилась. Все это не выливалось в одну-единственную «клетку». Я очертил три набора различных в социально-пространственном отношении, но пересекающихся, накладывающихся друг на друга сетей: аллювиальное или ирригационное ядро, ближайшая периферия и регион в целом. Первые два представляли собой небольшие локальные государства, третий — более широкую цивилизацию. Все три фиксировали социальные и территориальные пространства и делали их более постоянными и ограниченными. Теперь населению, заключенному в их «клетке», стало гораздо тяжелее вернуться обратно к истокам развития авторитета (authority) и неравенства, как они делали много раз на более древних доисторических этапах.
Но превращался ли договорной авторитетный правитель в постоянную принудительную власть, а неравенство — в институционализированную частную собственность в рамках этих пространств? Научные источники мало что говорят по этому вопросу, в частности, потому, что они редко отдают себе отчет в том, что эти трансформации были чем-то выходящим за грани нормального человеческого опыта. В научной литературе эти трансформации практически всегда изображаются по сути «естественными» процессами, какими они, разумеется, не были. Самым верным путем к власти и к собственности был путь через взаимодействие нескольких пересекающихся сетей социальных отношений. Прежде всего мы можем начать с применения к этим отношениям довольно нестрогой модели «центр — периферия».
Месопотамская модель развития содержала пять главных элементов. Первый элемент: одна семейная/поселенческая группа обладала землей в центре или землей с необычайным аллювиальным или ирригационным потенциалом, дающей ей больше экономических излишков по сравнению с излишками их периферийных аллювиальных/ирригационных соседей, что давало также возможность первым нанимать на работу вторых, чьи излишки были наименьшими. Второй элемент: все занимавшиеся аллювиальным и ирригационным земледелием обладали одинаковым превосходством над скотоводами, охотниками и возделывавшими земли, увлажняемые лишь дождями, на более отдаленной периферии. Третий элемент: торговые отношения между этими группами концентрировались вокруг конкретных коммуникационных маршрутов, особенно рек, пригодных для судоходства, а также торговых площадей и хранилищ, расположенных вдоль них. Обладание этими фиксированными локациями давало дополнительные преимущества зачастую все тем же центральным аллювиальным/ирригационным группам. Четвертый элемент: ведущая экономическая роль аллювиального/ирригационного ядра была также отмечена ростом ремесел, кустарной торговли и реэкспортной торговли, которые концентрировались все в тех же областях. Пятый элемент: дальнейшая экспансия нашла выражение в обмене сельскохозяйственных и ремесленных товаров из ядра на драгоценные металлы, добытые в горах внешней периферии. Это давало ядру диспропорциональный контроль над относительно генерализованными средствами обмена, над престижными товарами, которые служили для обозначения статуса, а также контроль над производством орудий труда и оружия.
Все пять процессов имели тенденцию усиливать друг друга, давая непропорциональные ресурсы власти семейным/поселенческим группам ядра. Различные периферийные группы могли лишь отступить перед этой властью, но ценой такого отступления были вышеупомянутые экономические выгоды. Достаточно было этого не делать, чтобы государства и стратификация приняли вид постоянных, институционализированных и принудительных. Естественно, детали этого развития различались в каждом конкретном случае, реагируя непосредственно на экологические различия. Тем не менее один и тот же общий набор в каждом случае был очевиден.
