На станке — так называют здесь селения, разбросанные по енисейским берегам (через тридцать — сорок километров делали первые русские поселенцы и кандальные ссыльные остановку — стан, и на месте этих станов выросли большие и маленькие поселки — станки), — обычная летняя жизнь. С утра колхозники ездили проверять сети. У каждого рыбака свое привычное место. Прежде такие места были у каждой кетской семьи, их наследовали дети. Сейчас по традиции сохранились названия самых удачных мест лова.

В тридцати километрах от станка, вверх по реке Пакулихе, — такое место у Дагая.

На большой лодке Дагай привозил свой улов, ему помогал рыбачить сын Токуле.

Юного Токуле мы не видели: он все лето жил на угодье в шалаше из гнутых прутьев, покрытых берестой. Вообще сейчас в поселке мало народа. Из колхозных рыбаков двое — Павел и Дагай, остальные с семьями ушли на Енисей неводить селедку, осетров и стерлядь. Шла путина.

Наш отряд прибыл сюда из Ворогова сознательно. Именно здесь мы впервые услышали в легенде о Дохе о Сосновом лбе. Здесь нашим поискам кетского Соснового лба (югский, мы уже знали, находился на реке Сым) мог помочь Дагай, который знал об этом клочке «обетованной земли». Что и говорить — найти старинное стойбище и старинное кладбище было заманчиво для этнографов и антропологов!

Нас в отряде пятеро. Пять разных людей. Женя — начальник отряда, самый большой специалист по истории и этнографии кетов. Она никогда не раздражается, если я или кто-нибудь другой что-либо делаем не так. Чаще всего она переделывает сама, если еще что-то можно переделать. Илья держался степенно: он был нашим главным и единственным антропологом. И я и Женя были виноваты в том, что Илья оказался здесь. Мы убедили его, что открытие первой серии древних кетских черепов — достойный вклад в науку. Пока такого открытия не произошло, и Илью раздражала наша задержка на станке. Всегда спокоен и бодр был самый молодой член экспедиции художник Саша Козлов. Четвертым членом отряда была переводчица Клава Бальдина — культработник из Келлога, самого большого кетского поселения. Она умела удивительно искусно строить наш таежный быт. Пятым участником отряда был я.

Мы рассчитывали, что Дагай пойдет с нами на поиски Соснового лба, но он серьезно и надолго заболел. Когда мы навестили его в медпункте, он просто сказал:

— Вам пора идти на лоб. Завтра идите. До моего рыбачьего стана дойдете, там мой сын Токуле вас ждет. Он проводит.

…Все готово для похода. Нам дали колхозную моторную лодку.

С утра задул южный ветер. По многовековым наблюдениям он приносит ненастье — дождь или снег. Выяснивает небо, как правило, сивер. Тучи сгрудились над поселком, и вдалеке уже повисли дождевые полотнища. На реке, сжатой высокими берегами, только на северной стороне заметное волнение.

Дождь некстати, но все собрано, все в сборе. Откладывать отъезд невозможно. На берегу появляются старики. Скоро в домах никого не осталось. Любопытство и тревога привели людей на берег. Они провожают нас: им небезразлично, куда пойдут «верховские».

В суматохе, беспокойстве мы не обратили внимания, что все эти дни не появлялась переводчица Клава. Ее нет сейчас с нами, нет на берегу. Мы сидим в лодке, ждем ее. Она должна прийти.

К нам спускается дед Лукьян.

— Клаву не ждите. Старики ее отговорили. Не нужна она. Токуле ваш язык лучше, чем она, знает. Северного берега держитесь. На той стороне — мели.

Лукьян столкнул нашу лодку с камней и медленно пошел в гору. Когда он взобрался на берег, Сашка рванул ремень мотора. Лодка пошла против течения, вверх по Пакулихе. Дождь не переставал.

Мы не искали необычных приключений — мы работали. Поездка на лоб была той же работой — может быть, чуть сдобренной романтикой таинственности, но все же работой.

Сосновый лоб имел особое значение в жизни здешних людей, но мог быть и просто местом древнего поселения, исследовать которое входит в нашу задачу. Те, кто часто бывает в экспедиционных походах, любят повторять совершенно справедливую фразу: «Приключения начинаются тогда, когда нет достаточной организации и порядка».

Мы собрались вполне организованно. Без приключений одолели первый участок пути. Мошка, отставшая от нас на реке, напала на берегу. Даже дождь ей не мешал.

Токуле ждал нас. Он заякорил лодку и задал всего один вопрос:

— Как отец?

В прутяном шалаше было просторно, чисто. Никаких вещей, кроме чайника и ружья. Токуле уже собрался в поход. На реке капли дождя пузырились — будет вёдро… Стоило переждать. Перед входом в шалаш стояла железная печурка. Молча кипятим традиционный чай.

Юный Токуле одет, как все юноши поселка, в темные шерстяные брюки и вельветовую куртку.

Церемония знакомства показалась нам несколько необычной. Токуле спросил, так ли каждого из нас зовут, как он думает. И не ошибся: он узнал нас по описаниям отца.

Токуле уже два года учился на подготовительном отделении Красноярского мединститута и через год переходит на основной курс. Последние годы он видится с отцом только летом — сначала интернат, теперь институт.

Сможет ли Токуле провести нас на лоб, куда люди постарше его не знают дороги?

Я спросил его об этом.

— Я там не был, но отец мне рассказал путь.

Юноша отвечал уверенно, и я счел за благо не делиться своими опасениями с товарищами. Я не встречал еще в здешних местах ни одного человека, малого или старого, который бы не сделал того, за что брался.

Дождь перестал.

Можно двигаться дальше.

Все заняли свои места в лодке. Ветер стихал, небо очищалось от туч. Большими разорванными хлопьями они перемещались на каменную сторону — на восток.

Крутые берега Пакулихи медленно отступали за корму. Чем дальше вверх, тем сильнее течение, и скорость моторки падала. Росшая на берегу осина пожелтела, у черемухи опадали листья, а на рябинах пунцовели гроздья ягод. Конец августа здесь, считай, середина осени.

Кажется, приключения все-таки будут. Надо же было умудриться забыть вторую канистру на станке, на берегу. Бензин кончится, мотор заглохнет… и останутся только весла. Против течения грести на тяжелой лодке трудновато.

Что предпринять? Внезапно наступившая тишина отвлекла от раздумий. Началось! Приехали!

Лодка глубоко уткнулась в вязкий илистый берег. Токуле, отворачивая ботфорты бродней, пролез на нос и спрыгнул в ил. Увяз по колено. Сильно дернул цепь, втащил нос лодки чуть выше.

— Саша, ты в броднях, вылезай. Остальные подождите, сейчас тальник наломаем, — распоряжался Токуле.

Вдвоем с Сашей они сломали несколько кустов тальника и сделали нечто вроде настила по самому вязкому краю берега.

Я подошел к проводнику.

— Мотор заглох. Наверное, бензин кончился. Дальше на веслах придется.

— Почему заглох? Я его выключил. Пока приехали. Дальше на моторке нельзя, на ветке-долбленке надо. Узко очень, и коряжин много. Вашу лодку здесь оставим.

Забрав всю поклажу — она уместилась в двух массивных рюкзаках, — мы пошли по самой кромке береговой вершины. Метров через двести берег перерезала узкая протока, в ее горловине стояли две осиновые лодки-долбленки — знаменитые кетские ветки.

Кеты ветку делают из осины, а их соседи селькупы — из кедра. От толщины деревьев зависит и размер ветки. Из прямого, ровного по толщине ствола вполобхвата может получиться ветка на одного человека, а чтобы делать на целую семью в три — пять человек, нужно выбрать ствол в два обхвата! Найдя в тайге подходящую осину, кет срубает ее, отмеряет нужную длину, отрубает вершину и снимает кору. Затем топором он заостряет на бревне нос и корму, придает округлую форму днищу.

Мастер выбирает сердцевину и постепенно выравнивает толщину стенок-бортов.