На этот раз Хартман, справедливо полагая, что столь влиятельный и состоятельный клиент не станет обсчитывать мастерскую, ответил без промедления:
– У нас нет оснований вам не доверять.
– Прошу, – проговорил ангельским голосом Никола, тут же вручив заявленную сумму Эрику.
Сразу после безмолвный юноша поспешил удалиться обратно к дверям, словно его присутствие в зале могло быть нежелательным, а предстоящий разговор для него – недопустимым.
– Взаправду польщен вашим доверием к такому дикому зверю как я, чего нельзя сказать о многих других людях, – усмехнулся несколько самодовольный волк, жестом руки приказав своему верному помощнику сесть за руль желтого кабриолета, что тот незамедлительно и безропотно исполнил. – Во всяком случае, каким бы представительным ни был образ партнера, не следует доверять ему слепо: в вашем мире звон монет может решить почти любую проблему
– Я помогу вытолкать его наружу, – обратился теперь уже к Николе Хартман, в то время как Фаренгейт, не сумев отыскать себе места, остался в мастерской, пока ее покидало полюбившееся обоим напарникам изделие.
В помещении остался только Фрэнк и Больцман, которого за его деловитую хватку и внешность было принято называть Большим, хотя это слово могло служить в качестве фамилии. Заказчик оставался предельно наблюдателен, будто бы даже сейчас мысленно решал какою-то задачу, смысл которой был известен только ему, затем он, совершенно точно обратившись к Фрэнку, вполголоса прокомментировал наблюдения:
– Ваш товарищ хорошо понимает, куда дует ветер, с ним, а вернее с вами, можно работать.
– Именно поэтому я здесь.
– Вы ведь условились делить все пополам? – напрямую спросил у героя проницательный Больцман, казалось, словно он понимал людей и их поведение только по запаху, как самый настоящий хищник.
– Разве об этом так легко догадаться? – косвенно подтвердил Фрэнк, наблюдая за тем, с какой грациозностью роскошный желтый кабриолет неспешно удалялся от ворот мастерской по переулку, точно списанное судно в своем последнем параде.
Возле второй машины стоял водитель в лакейском кителе, он курил сигарету и ни на мгновенье не спускал глаз с хозяина, точно размер его жалования напрямую зависел только от этого полного рабской верности взгляда.
– Вы очень похожи, – объяснился коротко человекоподобный зверь.
Вскоре Больцман распрощался с напарниками и удалился прочь, чтобы залезть в салон второго автомобиля, кабриолет вместе с незнакомым водителем заметно прогнулся под весом хозяина. Сделка была закончена. Закончена успешно.
Хартман поспешил закрыть ворота на засов и вскоре облегченно передал обещанную сумму приятелю. Коллеги не скрывали радости от удачной сделки: Эрик вытащил из сейфа мутный коньяк, а Фрэнк почти сразу снял грязный рабочий халат.
Двери в каморку кабинета, как и всегда, оставались открытыми, позволяя каждому гостю разглядеть скудное убранство, а владелец мастерской, усевшись на ящик рядом с героем, с некоторой долей надежды в голосе произнес:
– Думаю, он еще вернется.
– Не похоже, что он часто попадает в аварии, а наша работа в следующее пару лет заставит кабриолет работать безотказно, – не стал обнадеживать мечтательного напарника Фаренгейт.
Эрик уже открыл бутылку с малоприятным напитком, тем самым решив задержаться на рабочем месте лишние полчаса, и сказал устало:
– Вряд ли сегодня к нам с новой работой пожалует кто-нибудь еще.
– Кажется, парой часов ранее ты обещал мне кое-что за победу в гонке, – с легкой усмешкой напомнил про приятельский долг, который и нельзя было назвать долгом из-за своей незначительности, Фрэнк.
Хартман молча вытащил пачку сигарет в смятой упаковке из кармана, любезно предложив герою угоститься одной из них на выбор. Все они были смяты в одинаковой степени, выдавая в себе поделки местных мануфактур.
Взяв одну из предложенных наград, Фаренгейт стянул с полки над своей головой паяльную лампу, пламенем которой он зажег противоположный конец свертка из дешевой бумаги, и следом с шутливым упреком поблагодарил старого приятеля:
– Спасибо, хотя на одно мгновенье я понадеялся на довоенные.
– Не думаю, что ты однажды сможешь отвыкнуть от привкуса клея на губах. Быть может, если конец света имеет какой-то вкус, то он именно такой.
– В крайнем случае, промочу довоенные местным клеем, пусть даже за это варварство меня можно будет на вполне законных основаниях приставить к стенке в ближайшем рейде, – стиснув зубы, усмехнулся от безрадостной действительности Фрэнк, его старый галстук стыдливо лежал в кармане рубашки, словно служил неким напоминанием об ушедшем времени.
– Электрические лампы так неумело прорезают едкий сигаретный дым, точно утопая в нем, – отвлеченно выговорился Эрик, всматриваясь куда-то в потолок. – Всегда находил это довольно изящным.
Фаренгейт осторожно поднес паяльную лампу к его лицу, тот чуть склонился, и вскоре к сияющему полотну электрических ламп потянулось сразу два столбика дыма.
Спустивший курок коротким нажатием, точно бы сделав предупредительный выстрел, что предшествовал мнимому огню на поражение, герой искренне заявил:
– Вот уж не знаю, что в этом изящного.
– Может, я просто пьян, как и всегда после успешной сделки, – с легкой усмешкой заверил Фрэнка коллега, когда до них донесся повторяющийся рев лопастей вертолета, проносящегося всего в паре сотен метров над кварталом, герои предпочли не уделять этому никакого внимания.
– Куплю себе пару новых туфель: мои уже порядком износились. Потом схожу в ресторан, – рассказал Фаренгейт, посмотрев на свои заношенные, но все еще блестящие ботинки.
В незамысловатой пепельнице с песком прибавилась еще пара окурков.
Прошло немного времени. Довольный герой повесил затертый халат на гвоздь у входной двери и надел на себя привычное черное пальто вместе со шляпой, чтобы вскоре оказаться в тихом переулке 17 округа Парижа, совсем неподалеку от которого в извечном тумане проглядывались трубы ближайших мануфактур. Газовые фонари, лампы многих из которых налились копотью, уже погасли, чтобы в короткий перерыв до пяти часов вечера предоставить бремя городского освещения холодному солнцу, затаившемуся где-то за свинцовыми тучами.
Немногословный Фаренгейт остановился и вновь взглянул в окно дома напротив, где на подоконнике красовались ярким фиолетовым пятном увядающие цветы, с переходящим в детский восторг удивлением обнаружив, что оно было приоткрыто. Этого было вполне достаточно, чтобы Фрэнк услышал тихое дрожание струн скрипки, необычайно тонкая мелодия которой даже сквозь синтетическую дымку антидепрессантов и розового сахара трогала его до глубины души, словно заставляя его сердце биться в ее медлительный такт. Именно по этой причине герой в прекрасном июне так часто задерживался в мастерской до позднего вечера.
Фигура Фрэнка стояла посреди переулка неподвижно. Чуткий мужчина вслушивался в каждый новый звук, мелодия менялась не часто, должно быть, неизвестный музыкант старательно разучивал произведения по несколько часов в день или попросту находил в этом процессе душевный покой. С неба сыпались пожелтевшие листья, принесенные сюда из ближайшего парка, на провода прямо над головой Фаренгейта уселись любопытные вороны, точно они тоже прилетели сюда послушать чудную мелодию.
– Как бы я не хотел, мне еще никогда не удавалось увидеть того, кто скрывается за этой скрипкой, – признался сам себе герой, после чего направился к оживленному проспекту, где рассчитывал без труда отыскать подходящий обувной магазин.
Вновь заморосил привычный для обывателя дождь, согнав дьявольских птиц с насиженных мест. На асфальте быстро образовались первые лужи, а в тени среди грязи и мусора зашуршали крысы.
Последнее наблюдение навеяло Фрэнку воспоминания о временах пребывания в карантинном лагере. Где бы он ни находился: в Берлине, во Франкфурте, в Лионе, там всегда царила подобная атмосфера. И до них всюду никому не было дела, ведь мир в хаосе последней войны рушился, переживая самый настоящий конец света. К полному удивлению, европейцев он оказался совсем не таким, каким его описывали в книгах и фильмах. Повсеместный крах, боязнь всякого чужака, шпиономания и доносительство. Всего за считанные недели цивилизованные горожане стали напоминать скорее первобытные племена, отгораживаясь от окружающего мира стенами из бетона и колючей проволоки. Грандиозный периметр Парижа был далеко не единственным. В хаосе набирающей обороты войны власти каждого крупного города озаботились созданием укреплений, не считаясь с нуждами фронта, пока белый туман ступал по континенту. Государственная власть пала ближе к первой зиме после конца света, а солдаты и все остальные, кому не посчастливилось укрыться за городскими стенами, оказались брошены, и лишь по доброй воле эльфийского воинства не были истреблены.
