– Редко вы, Лена, к причастию ходите. – Матушка спуску не даст!

 Глава 3

 Автобус двигается, останавливается, мы выскакиваем на брусчатую мостовую, ныряем в живи-тельную прохладу мраморных притворов, снова по местам.

– Посмотрите направо, дети, это Castel Sant'An-gelo, – остановка, – а это тот самый колодец, – все свесились в колодец, – а вот здесь – видите развалины? – на этих ступеньках убили Цезаря…

 «Ликует буйный Рим…» Белые кони влекут золотую колесницу по Via Sacra, Цезарь с кроваво-красным лицом поднял руку в триумфальном жесте… Сыплются розовые лепестки с галереи Золотого дворца, накрывая разнузданную толпу, и корчится над своими забавами Нерон… Бегут по сырому рву львы, разбрасывая пену… Ползает по полу, плача и собирая губкой кровь в свой скорбный кувшинчик, дева Праскева… Присел под хрустальной лестницей незнакомец в родительском доме, Алексей, человек Божий… «Камо грядеши?» – вопрошает Петр, и на пыльной Аппиевой дороге навеки впечатываются следы… Бьет источник в зловонной Марментонской темнице, узники припали к ногам Павла… Сверкают на злом июльском солнце латы, качаются орлы на пиках – не легион, нет – 40 тысяч мучеников походным маршем двигаются в бессмертие… Уронил меч Максенций, и замерло войско императора, и поднял коня на дыбы Константин, и плывет над ними огненный крест… и парит над нами огненный крест, и стоим мы, запрокинув головы, посреди толпы в Рафаэлевых станцах, и слышим глас трубный: «Сим победиши!»

 Глава 4

 Привал на Капитолийском холме. Волчийца с острыми сосцами высунула язык: жара. фотографируемся. Заткнув пальцем дырочку крана, пьем струйку из настенного фонтана, брызги летят, кропят и тут же высыхают на разгоряченных лицах, мелюзга (числом двое) собирает шишки у подножия корабельных пиний.

 Глава 5

 Базилика Святого Климента стоит на римской мостовой.

 Придерживаясь рукой за железные перила, спускаемся по тяжелым каменным ступенькам с верхнего уровня на средний, со среднего – на нижний, пролет за пролетом, вниз, в глубь истории, на улицы Древнего Рима, еще один пролет – и нога опускается на неровно подогнанные темно-серые плиты I века от Рождества Христова, на мостовую, «сработанную еще рабами Рима».

 Узкая улица похороненного под слоями эпох города, высокие стены кирпичных многоэтажек с пустыми черными окнами… сыро, чуть слышен шум реки, гул толпы у Колизея.

 Два нубийца с факелами выбежали из-за углового дома: дорогу консулу Титу Флавию! Консул – важная птица, двоюродный брат императора Веспасиана. Прыскают в сторону мальчишки-водоносы, прижимаются к стене торговцы, менялы у монетного двора прибирают ближе к ногам мешочки с драгоценным профилем родственника великого консула. А великий консул благосклонно взирает с носилок на только что отстроенную после Нероновых пожаров улицу – процветает город! – и особенно на свой дом из белого туфа. Однако ни мозаики настенные с дельфинами, ни сверкающий струями фонтан во дворике с пиниями не рассеяли римлянина: был он задумчив, да, пожалуй, и озабочен. Верный человек при дворе эпарха Мамертина донес ему на утреннем приеме, что градоначальник не только подозревает, что он, Тит Флавий, является тайным христианином, но и верное знает, что в доме из белого туфа проводятся запрещенные встречи, и даже про то уже извещен, что богослужения в новом флавиевском приобретении ведет епископ римский Климент.

– Сильно недовольны они, – горячо шептал Титу верный человек, – писцами, которых епископ, на семь частей Рим поделив, направил все гонения на христиан записывать.

 Тит брезгливо отодвинулся, вытер забрызганное слюной ухо и про себя добавил: «Особенно имена гонителей».

 Как скрыть, если на форуме только об этом и говорят? на праздник Пасхи – Тит сам поставил раба-грека счет вести – 424 человека крестились. Грек клянется, что среди толпы видел даже племянников Траяна!

 Над тем, как опростоволосился муж ревнивый и подозрительный, уже в Сенате смеются, через весь зал кричали ему сенаторы: «не в твоем ли доме Сессиний ослеп?» не в его. но историю не только Тит – каждый гладиатор, каждая торговка рыбой на Траяновом рынке могут рассказать.

 Сессиний, между прочим не последний в Риме человек, сановник, заметил, что жена его Феодора стала вечерами часто исчезать из дома – то ей к подружке понадобилось, то тетушку двоюродную навестить, то братец с войны вернулся. Сессиний, не будь дурак, решил за Феодорой проследить. Что же он обнаружил? Феодора, оказывается, ходит на тайные встречи христиан и вместе с двоюродной тетушкой, подружкой и вернувшимся с войны братцем вечерами слушает проповеди Климента. Сессиний расшумелся, на увещевания куролесил еще больше. Буян в одночасье ослеп и оглох – не было у Климента, видно, другого способа заставить Сессиния замолчать. Так его, притихшего, слуги под руки и увели. Жалостливая Феодора расплакалась, Клименту в ноги кинулась: «Пожалей мужа, гневлив, но отходчив». Епископ, само собой, пожалел. Сам пришел к Сессинию в дом, простил его, наказание снял. И что же Сессиний? Едва глаза открыл – снова стал скандалить и безобразничать. Слуг поднял: «Тащите, сукины дети, Гозмари и Альбертель, тащите вон. Карвончелле, помогай сзади рычагом», – орет, злится и не понимает, почему вокруг хохочут. А слуги-то вместо епископа обломок колонны тащат, прогибаются.

 До сих пор весь Рим над Сессинием смеется…

 Тит Флавий сошел с носилок и грузно опустился на скамью из каррарского мрамора у высокой корабельной пинии…

 …Дымится на пылающем солнце гулкая грязная улица: пробирается виноторговец с высокой амфорой на плече, несет на палке привязанный за ремешки товар торговец сандалиями, волокут корзины с сушены-ми фигами старухи, замотанные в драные платки, высовывается курчавая головенка с двумя блестящими глазами из мешка, свисающего с могучей шеи красавицы-негритянки, катят телегу с камнями на соседнюю стройку загорелые рабы, вопят торговки рыбой, разливает оливковое масло по кувшинам сириец из угловой лавчонки, торопится лысый писец с длинными пергаментными трубками под мышкой, расталкивая толпу, спешат к Колизею легионеры в кожаных доспехах, истошно орут зазывалы… Ведут по римской мостовой четвертого епископа римского Климента…

– Вот что повелел Великий Император. – Эпарх развернул пергамент и поднял на Климента потяжелевшие глаза: – Либо ты, Климент, принесешь жертву нашим богам, либо быть тебе заточенным в пустынном месте Понта близ Херсонеса…

 Замерла римская улица, затихли торговцы, замолчали солдаты. Тяжело Мамертину, жарко, нещадно жжет солнце слезящиеся глаза.

– Прошу тебя, Климент, оставь свои заблуждения, не хули почтенную Афродиту, не бесчесть Геркулеса! Мы же разумные люди! Давай заколем барашка и разойдемся. Ну что тебе стоит?

– Жаль мне тебя, Мамертин, жаль тебя, эпарх, огорчения твоего жаль и слез твоих. Но сам подумай, как разумный человек: могу ли я приносить жертву идолам бесовским, когда известен мне свет правды?

 Заплакал Мамертин, приказал слугам вывести в Остийскую гавань крепкий корабль, погрузить на него все, что в путешествии надобно, и удалился к себе в покои и сидел там, повернувшись лицом к стене, чтобы не видеть, как сотни римлян потянулись в Остию, как снарядили галеры и как двинулись вереницей к Понтийскому морю вслед за Климентом в пустынное место близ Херсонеса…

  …Низкий свод. Алтарь с престолом, маленькие окошки, выточенные из камня, неровные стены – своими руками вырубил первый храм на Русской земле блаженный Климент. Здесь, в инкерманских камено-ломнях, продолжал он свою проповедь, исцелял, являл воду страждущим, крестил узников…

  …Мчится по римской мостовой всадник Авфидиан, мимо курии, мимо Колизея, мимо дома из белого туфа – дома опального консула Тита Флавия. Долго будет скакать Авфидиан до Остийского порта, долго будет плыть Авфидиан по Понтийскому морю, долго будет терзать Авфидиан инкерманских христиан, долго будет смотреть с берега Авфидиан, как удаляется от края воды лодка, в которой рабы везут блаженного Климента, привязав ему на шею железный якорь…