— Действуй, действуй, — глумливо произнёс человек в шлеме. — Посмотрим, чем всё это закончится…

Голографический заговорщик испарился, и Карл остался один в окружении напольных канделябров, бордовых штор у входа и задёрнутых окон напротив. Он снял с себя маску — на сей раз будто пытаясь сбросить непосильную ношу — и дал волю слезам.

Глава 26

На перекрёстке

Крупные снежные хлопья, кружась в морозном воздухе, падали во двор Храма Императора-Благодетеля. Там, на присыпанной снегом площади, обнесённой белыми колоннами, стояла Ефросинья Пронина, одетая во всё чёрное — пальто, длинную юбку и платок. Холод щипал пухлые щёки Фроси, отчего они стали румяными.

Охранительница замерла у одного из бессчётного множества гробов из тёмного дерева. Они выстроились в упорядоченные ряды, как сервера в подвале Руденко, как солдаты в армии… Между гробами в сопровождении служек ходили священники. Упитанные, бородатые представители имперского духовенства, облачённые в длинные рясы и носящие медальоны с буквами «I», отпевали умерших.

— Да упокоится душа раба Императорова Дмитрия… — недалеко от Фроси нараспев читал священник, размахивая кадилом.

Она перевела взгляд с колонн на ближайший гроб. Груша безмятежно лежала внутри, почти полностью под парчовой тканью. Её глаза были закрыты. Фрося почувствовала отвращение от того, насколько искусственным выглядело лицо сестры. Скорее всего, то была фарфоровая маска, за которой гробовщики спрятали изуродованные останки.

На щеку Ефросиньи скатилась слеза. Охранительница потеряла сестру, а буквально недавно была готова протянуть руку её убийце, безликому чудовищу… Как она могла, как посмела даже задуматься о предательстве Империи, отречении от своего долга? От чести, семьи, веры… Устами Одержимого её искушал сам Змей. Он умело сыграл на темнейших порывах души, на всех изъянах Фроси. А она этому искушению поддалась — и проведёт всю оставшуюся жизнь в искуплении.

От скорби и ненависти Пронина стиснула борт гроба и заплакала сильнее. К ней подошли священники. Один из них начал читать молитву, водя кадилом в воздухе, а сгорбленные служки положили и заколотили крышку над Грушей — навеки.

— Да упокоится раба Императорова Аграфена… — чинно произнёс батюшка.

Фрося закрыла глаза. Она вспомнила последние мгновения, проведённые с сестрой. Залитую огнями улицу, где радовались люди, не знавшие, что их ждёт. А сама Ефросинья догадывалась — и могла всё предотвратить…

Охранительница покинула двор и отправилась на посадочную площадку для флаеров. Штурмовики, которые сторожили территорию храма, расступились, пропуская Фросю. За спиной Прониной белела непомерно высокая ступенчатая башня, увенчанная золотым куполом-луковицей с буквой «I» наверху — символом Империи. Храм Императора-Благодетеля на самом деле был реликтом совсем другой эпохи, когда вместо высших сил великородинцы верили в недостижимую и противоестественную утопию — по крайней мере, на словах и официальных мероприятиях. Каждый угол колоннады и каждый уровень центральной башни теперь венчали небольшие церковные купола, которых в те времена, разумеется, не было.

Пространство перед храмом выглядело не так помпезно. Трибуны, с которых произнёс речь Раков, стояли до сих пор, хотя взрывы сильно повредили внутренние переборки. То, что высшие чины Великородины тогда выжили, было настоящим чудом. Сотни людей приносили к стендам свечки, фотографии и мягкие игрушки, устроив импровизированный мемориал. Рядом дежурили полицейские, чтобы не допустить новых беспорядков. С другой стороны от трибун развернули биокупол, где врачи лечили раненых, а подальше от чужих глаз гробовщики складывали недавно найденные спасателями тела.

Корабль Пикселя стоял на краю площадки у медицинской станции. Дети то и дело одёргивали родителей, чтобы подойти ближе и рассмотреть многотонную стальную махину с ярким алым носом — подобные бриги входили в атмосферу крайне редко и обычно висели на орбите.

У «Аркана» прохлаждались неопрятного вида мужчины, за которыми приглядывала полиция. Они громко разговаривали на общеимперском, кто-то курил, и лишь некоторые занимались реальным делом — выносили спасённых раненых из стыковочного шлюза. Этими пиратами руководил высокий привлекательный юноша, у которого из-под вязаной шапки неряшливо торчали светлые волосы.

Но Фросю интересовал не он, а коренастый капитан в красной куртке. Предводитель корсаров был у края посадочной площадки и смотрел куда-то вдаль, погрузившись в свои мысли.

— Ты! — вырвалось у охранительницы. — Почему ты её не спас?

Раздираемая горем, она толкнула пирата, да так, что он чуть не сорвался в пропасть нижних уровней.

— Кого? — на таких же повышенных тонах ответил Пиксель, выпрямившись.

— Сестру мою! — в слезах проорала Ефросинья. — Аграфену, Грушу! Её больше нет!

Корсары и прохожие обернулись на шум.

— А откуда мне было знать? — слова капитана сразили её наповал.

И действительно, откуда? Разве охранительница просила его защитить именно Грушу? Разве Фрося знала, что сестра её не послушает и пойдёт на этот дурацкий праздник? А так… получилось, как рассудил Император. Пиксель уже спас многих, и требовать от него большего не было смысла.

— Прости меня, — притихла Фрося. — Прости.

И обняла Пикселя. Капитан утешающе погладил её по плечам.

— Я всё понимаю, — ответил он, пока она плакала в его куртку. — И соболезную вам.

— Спасибо, Пиксель, — всхлипнула Пронина.

Так они простояли некоторое время под изумлёнными взглядами корсаров. Затем охранительница резко разорвала объятия и отскочила.

— Итак, нам нельзя терять время! — плача, она пыталась взять себя в руки и сохранить рассудок. — Этот… Одержимый должен быть уничтожен любой ценой! Пока его подельники устраивали… — она посмотрела на трибуны, — … это, он сам наверняка достал нужные данные и уже в шаге от своей цели!

— Его цель — кинжал Пастырей, ведь так? — Пиксель понизил голос.

— Точно не знаю, но скорее всего, — Фрося не стала скрывать своих догадок. — И обращайтесь ко мне «госпожа охранительница».

А он не дурак, раз всё понял после встречи в кафе.

— Если так, госпожа охранительница, — Пронину насторожила ехидная интонация пирата, — то Одержимый метит сильно наверх. Я слышал, что эта штука может развалить Империю… Айзенштайн обмолвился. Поэтому согласен, что с этой маской надо покончить. Мы с другом добились многого, чтобы этот кинжал ни за что не попал в руки разрушителей. Он за это отдал свою жизнь, — Пиксель задумался и сделал паузу. — А теперь некие силы снова хотят заполучить артефакт, и мы снова встанем на страже. Ради памяти Карла Птитса, ради памяти вашей сестры завершим дело. Остановим Одержимого.

Карл Птитс? Ефросинья раньше где-то встречала это имя… Но где и когда?

— Я тебя недооценила, корсар — речи ты произносить умеешь, — нехотя заключила она. — Я отправляюсь в штаб-квартиру, займусь поисками. Ты тоже пошерсти по своим пиратским связям — вдруг найдёшь зацепку.

— Сомневаюсь, что получится, но помогу, чем смогу… госпожа охранительница.

— Не подведи, пират, — последнее слово она произнесла с нажимом.

В ответ Пиксель лучезарно улыбнулся.

Через несколько минут Ефросинья летела на борту своей тартаны в штаб-квартиру Охранительного Бюро. Она сидела рядом со штурмовиками Козлова и напряжённо пялилась в пустоту. Мысли Прониной целиком и полностью занимал Одержимый, этот лживый трусливый подонок, который посмел глумиться над Империей…

Зазвенел коммуникатор. Фрося поднесла его к уху и услышала голос отца:

— Привет, дочур. Мы уже купили билеты, сегодня вечером прилетим в столицу.

Афанасий Пронин, сельский врач, говорил сухо и кратко. И охранительница понимала, какую горечь и печаль он пытался скрыть — в первую очередь от себя.