Литмир - Электронная Библиотека

Все случилось так быстро, что я не успела подумать о родителях и о том, что я должна была спросить их согласия или хотя бы совета. Что ж, я была уже совершеннолетней и могла сама принимать решения, касающиеся меня. Кроме того, я подумала, что смогу помочь папе, нуждающемуся в деньгах, а когда Алексис приедет, на первых порах я смогу быть для него опорой. Шампанское ударило мне в голову, и я крепко держалась за локоть Павла Петровича, когда мы выходили на улицу.

По пути домой мы с Павлом Петровичем зашли в кофейню, и он заказал для нас турецкий кофе. Меня он посадил на широкий цветистый диван, а сам сел напротив на стул. Мы легко говорили о разном. Павел Петрович расспрашивал меня о нашей семье, о моих интересах и планах. Я решилась рассказать ему об Алексисе, которого я назвала своим женихом, и сказала, что жду его, хотя ничего о нем не знаю. Сказала, что папа и мама не знают об Алексисе и что папа никогда не примирится с мыслью, что я полюбила человека, главным стремлением жизни которого является духовное совершенствование. Потом, спохватившись, что я, как избалованный ребенок, говорю об одной лишь себе, спросила его, как себя чувствует Анна Леопольдовна и почему у нее такой грустный вид?

После этого Павел Петрович сел со мной рядом, и голос его стал другим — вкрадчивым и дрожащим.

Он сказал:

— Дорогая моя Светлана. Есть такие люди, для которых вся жизнь — смерть и весь мир — это море печали. В них нельзя вдохнуть бодрость и радость, для них все горько на вкус. Преданности и любви в них, может быть, много, но той напряженности жизненных струн, которая так изумительна в тебе, этого в ней нет. Такая моя Анна, но я ее люблю несмотря ни на что.

Говоря это, Павел Петрович держал в своих руках мою ладонь, и глаза его говорили о том, что если бы я захотела, он расстался бы с Анной Леопольдовной и стал бы моим верным спутником и слугой, но он не может на это надеяться. Мне было его очень жаль, мне хотелось его поцеловать и погладить, но помочь ему я действительно не могла.

Павел Петрович проводил меня до нашей гостиницы, но зайти к нам отказался. В ответ на мамин вопросительный взгляд я сказала ей, что прослушивание прошло удачно, что я переволновалась и устала и обещала рассказать все подробности за ужином. В детской я вытащила из саквояжа свой дневник и поделилась с ним всем, что со мной сегодня случилось. Я еще не знаю, как я буду отчитываться перед папой и мамой, как я им все представлю и какова будет их реакция. Папа не может запретить мне петь в ресторане, я теперь самостоятельный человек и могу настоять на своем, да и Павел Петрович меня поддержит. Скоро ужин, и мне нужно держать себя с родителями «мягко, но твердо».

27 августа. Поздний вечер

Был ранний ужин или поздний обед. Мы ели гороховый суп и тефтели с рисом, которые нам принесли из гостиничной кухни. Мне повезло: на ужин к нам был приглашен папин приятель Николай Николаевич, и это отсрочило взрыв. Николай Николаевич был чем-то озабочен и первую половину ужина казался отсутствующим и вялым. За кофе он разговорился и говорил о круговороте событий и безнадежности наших жизней, пока каждый из нас не поднимется на новую ступень, а для этого требуется воля, которой у нас нет. Искусство так же безнадежно, как и все остальное, пока оно остается искусством грезящих и усыпляет вместо того, чтобы будить ото сна. После этих слов он опять замолчал и ушел в себя.

Когда я сказала, что подписала контракт на полгода с хозяином ресторана «Риони» и буду петь там каждый вечер, кроме понедельников, за столом воцарилось напряженная тишина. Кока, не совсем понимавший, что происходит, смотрел на меня с интересом. Даже Тома, обычно вертевшаяся за столом, ожидая с нетерпением, когда ее отпустят во двор к ее новым друзьям, сидела тихо и испуганно посматривала на родителей.

Вопреки моим ожиданиям взрыва не случилось. Мама от моих слов как-то вдруг осунулась, ее лоб покрылся морщинами, и она всем своим видом дала мне понять, что оскорблена в своих лучших ожиданиях. Она выглядела так, будто ей сказали, что ее дочь стала проституткой. Побледневшее папино лицо ничего не выражало, он был стоиком и фаталистом, и не терять самообладания ни при каких обстоятельствах было одним из его главных принципов. Он только заметил, что, решив самостоятельно такой важный вопрос, я должна буду и во всем остальном проявлять ответственность и зрелость. Я ответила, что готова, на что папа усмехнулся, после чего перевел разговор на другую тему и стал расспрашивать Николая Николаевича о местной политической ситуации. Николай Николаевич опять оживился и начал рассказывать.

Он рассказал нам, что год назад грузинские меньшевики Чхеидзе, Церетели и Ной Жордания, нынешний глава правительства, объявили Грузию «независимой республикой». Однако сразу вслед за этим турки заняли Батуми, Озургети, Ахалцихе и ряд других городов, а турецкие эмиссары начали открыто разъезжать по Закавказью и агитировали за присоединение к Турции. Сначала грузинские меньшевики рассчитывали на Германию: между Германией и Турцией был договор, по которому местности, контролируемые немцами, не могли быть заняты турками. Грузия интересовала немцев прежде всего как единственная возможная тогда артерия для транспортировки нефти из Баку. Когда Германия проиграла войну и подписала Версальский договор, в игру вступили англичане. Тридцатитысячный английский экспедиционный корпус охраняет трассу нефтепровода Баку — Батум и идущую параллельно нефтепроводу железную дорогу. Сегодня «независимую» Грузию называют «грузинской нефтепроводной республикой». Ной Жордания заключил соглашение с Деникиным о совместной борьбе против большевиков, однако он уже готов заключить мирный договор и с большевиками, и тогда карточный домик сдует порывом ветра.

Папа слушал Николая Николаевича, не перебивая, вбирая в себя каждое слово и осмысливая его своим критическим умом. Казалось, он полностью забыл о том, что сообщила ему я. Однако когда наш гость раскланялся и ушел, я увидала, что папа стоит лицом к стене и плачет. Я сделала вид, что этого не заметила, и отдала маме толстую пачку денег — аванс, полученный мною от господина Гогуа.

25 октября

Два месяца я не прикасалась к этой тетрадке, а кажется, прошло два года. За это время случилось столько событий, что не хватило бы и месяца, чтобы все описать. Я стала совершенно другим человеком, взрослой и самостоятельной. И в то же время я перестала себя узнавать. Из страха совсем потеряться в суете я вспомнила про тетрадку. Сегодня понедельник, единственный день, когда я не пою. Я сижу в своей комнате — мы уже живем не в гостинице, а квартире, снятой на деньги из моего первого аванса, и у меня своя отдельная комната — без грима, без каблуков, без улыбок, которые я должна посылать публике, одна со своей тетрадкой и с мыслями об Алексисе, от которого по-прежнему ни слуха ни духа.

Теперь, когда судьба бросила меня в сложный и непонятный водоворот, в котором легко утонуть или совершить непоправимый поступок, у меня осталась одна лишь опора, одна пристань, куда я буду причаливать мою лодку хотя бы раз в неделю — эта тетрадь, и тогда я не утону и не потеряюсь. Правда, у меня появилось и другое серьезное занятие: вместе с моей новой подругой Ламарой я провожу много времени в Городской библиотеке, где много прекрасных книг и прежде всего тех, о которых мне рассказывал мой Алексис. Это книги Сент-Ив Д’Альвейдра, Сен-Мартена, Елены Блаватской и особенно Петра Успенского. Я хочу все их прочитать, чтобы быть достойной моего Алексиса.

Попробую вспомнить и рассказать по порядку, как складывалась моя жизнь в эти месяцы. С того самого дня, когда Павел Петрович привел меня в ресторан «Риони» на Головинском проспекте, у меня началась новая жизнь. Мне пришлось составить для себя репертуар, который мне помог подобрать милейший и галантнейший Авет, аккомпанирующий мне на рояле. Этот репертуар включает много современных пьес для моего голоса, часто легкомысленных, изредка грустных песен и романсов. Кроме репертуара мне пришлось продумать свой костюм, и здесь опять понадобились такт и вкус Авета, который обошел со мной модные магазины и ателье Головинского проспекта, терпеливо помогая и подсказывая мне, когда я становилась нерешительной и робкой. Одновременно Авет много рассказывал мне о городе, об его истории и об отдельных людях, многие из которых были посетителями нашего ресторана. О себе он рассказывает мало, только сказал, что живет со старенькой мамой и ее больной сестрой.

32
{"b":"879090","o":1}