– Ах, Шон, как ты догадался, что мне очень нужно посмеяться? Смерть Катрины совершенно выбила меня из колеи. Я едва держусь на ногах, а мне нужно выступать сегодня утром, примерно в то же время, что и тебе.
– Знаю. Я уже хотел было пропустить конференцию, учитывая все, что произошло, а теперь я пропущу твой доклад, который был практически единственной причиной, по которой я решил приехать. Ну, и чтобы повидаться с тобой.
– Ты должен выступить с докладом! И я очень рада видеть тебя. Где Мейрид? – поинтересовалась я.
– Опоздала на рейс.
– Очень жаль.
– Она успела на следующий, надеюсь, что не опоздает к своему выступлению. Берти и Дэнни искали предлог, чтобы пропустить конференцию, поэтому они остались, якобы чтобы помочь с расследованием. – Мы снова обнялись, пожелали друг другу удачи и разошлись в разные стороны.
Я прошла через стеклянную галерею с терракотовым полом и вошла в комнату, где должно было состояться мое выступление. Она была похожа на школьную аудиторию, но с фресками эпохи Возрождения на потолке. Добро пожаловать во Флоренцию.
К половине девятого в комнате набралось всего несколько человек. Я пролистала заметки, проверяя, все ли в порядке. Подняв голову, я увидела Эндикотта, который уже сидел в первом ряду. Мы с другими докладчиками заняли свои места за столом, лицом к аудитории. Мое выступление было последним, это давало немного времени, чтобы успокоиться и замедлить учащенное сердцебиение. Я подумала о Шоне и мысленно пожелала, чтобы он был здесь.
Двое других участника представили свои доклады, но я не услышала ничего, кроме пары слов, поскольку быстро просматривала первую страницу своей работы, обливаясь потом под шарфом.
– Доброе утро. Меня зовут Изабель Хенли, и сегодня я буду выступать вместо Розы Брюстер с докладом, название которого немного отличается от того, которое напечатано в ваших буклетах. – При упоминании имени Розы я услышала шепот и шуршание в аудитории и, подняв голову, увидела, что Эндикотт шикает на кого-то позади себя. Я выпила немного воды и начала читать доклад, напоминая себе говорить медленно.
Мой доклад был встречен щедрыми аплодисментами, и, похоже, никто в аудитории не заснул.
Когда пришло время вопросов и ответов, в последнем ряду поднялась рука. Грегори Пратт. Рядом с ним сидел мужчина со светлыми волосами и в безупречном, сшитом на заказ сером шерстяном костюме. Фон Кайзерлинг.
Грегори встал и откашлялся.
– Спасибо за ваш доклад, Изабель. Вы проделали замечательную работу за короткое время. Верите ли вы в то, что представили сегодня?
Я сделала глоток воды.
– Верю ли я? Не уверена, что правильно поняла ваш вопрос. Но да, в меру своих возможностей я стараюсь излагать историю достоверно.
– Рассмотрим ваше утверждение, что Федерико Фальконе неоднократно поступал неэтично. Несомненно, по меркам того времени он был удивительно проницательным и дальновидным, и он провел французскую корону через неспокойные времена, не так ли?
– Я бы сказала, что Екатерина Медичи, фактическая правительница Франции в течение тридцати лет, была искусна в государственном управлении. Она привлекла Федерико в свой круг случайно, лишь потому, что жила в системе, где шансы скорее были против нее. Потому что она была вдовой. И итальянкой. И женщиной. – Я продолжила: – Федерико не всегда давал ей мудрые советы. Она неоднократно стремилась к примирению, даже собрала протестантских и католических лидеров для диалога в Пуасси. Федерико выступал против мирных договоров и призывал Екатерину всякий раз занимать бескомпромиссную позицию.
Грегори кивнул:
– Ваши исследования основательны, хотя временами ваш доклад приобретает довольно… субъективный тон. Может быть, такая предвзятость против Федерико является результатом ваших собственных взглядов?
– Предвзятость? Я старалась оставаться объективной. Но кто из нас не знает, что история издавна ставила во главу угла жадных колонизаторов, готовых эксплуатировать других, будь то коренные или даже самые близкие им народы, для достижения своих целей – богатства или власти, или и того, и другого? Буквально кровь коренного населения обеих Америк финансировала расцвет капитализма в Европе.
– Возможно, вы выбрали не тот век?
– Это явление вряд ли уникально для шестнадцатого века, – ответила я, с трудом сглотнув. – Я уверена, вы согласитесь, что можно изучать ужасы деспотизма, рабства, Холокоста и тому подобное, не испытывая симпатии к виновникам преступлений. Историю нужно изучать, даже если она причиняет боль. Особенно, когда она причиняет боль.
– Вы смело отстаиваете свои убеждения, – отметил он, присаживаясь, когда другие руки поднялись вверх. Я взглянула на Эндикотта, который приподнял одну бровь.
После нескольких вопросов о нашей методологии, ни один из которых, слава богу, не был адресован мне, и очередных аплодисментов мы встали и начали выходить из зала. Эндикотт подошел ко мне.
– Ты прекрасно справилась, Изабель. Жаль, Уильяма не было здесь, чтобы послушать тебя. Боюсь, его задержали в Париже.
– В самом деле? – с недоумением произнесла я, поправляя шарф.
Еще одна группа собралась у соседней комнаты.
Грегори Пратт стоял рядом с ведущим экспертом по технологиям в Испании шестнадцатого века. Он откинул голову, искренне смеясь над чем-то, что она сказала. Его взгляд скользнул мимо меня, как будто я была настенным светильником, и он снова сфокусировал внимание на профессоре.
Часы показывали начало двенадцатого. Вторая утренняя сессия только началась, и я решила посетить секцию по истории дипломатии. Но когда я толкнула дверь, внутри было так много людей, что я не видела и не слышала выступающих. Я на цыпочках вышла и подошла к другой секции – «Роль женщин-иностранок при королевских дворах раннего Нового времени». Я узнала о других семьях иммигрантов, которые боролись с теми же предрассудками, с которыми столкнулись Фальконе. После дискуссии мы обменялась визитками с одним из докладчиков.
Во время обеденного перерыва я просматривала новые издания на стенде в зале продажи книг, когда мужчина с бейджем, указывающим, что он продавец книг, попросил меня рассказать, над чем я работаю. Я вкратце рассказала, добавив, что нахожусь только на первом году аспирантуры.
– Из этого могла бы получиться отличная книга, – сказал он. – Я рецензент издательства. Вот моя визитка. Пожалуйста, свяжитесь со мной, когда у вас появится рукопись.
– Спасибо. – Я положила карточку в карман кофты, чувствуя, как она согревает мне душу.
Я встретилась с Шоном за чашкой кофе на площади. Через двадцать минут к нам присоединилась Мейрид. На ней был толстый слой косметики, а руки дрожали. Мы с Шоном сделали все возможное, чтобы она успокилась, и проводили ее в комнату, где она выступала. Мы сели в первом ряду, чтобы она могла видеть несколько дружелюбных лиц.
Она выступила более чем достойно – лучше, чем кто-либо другой в ее секции, и большинство вопросов аудитории было адресовано ей. С ответом на первый вопрос она задумалась, но потом взяла себя в руки.
Поздравив Мейрид, я вернулась к книжной выставке и на некоторое время мысленно отстранилась от конференции, наблюдая за ее участниками, как это мог бы сделать посторонний человек.
В неловкой аспирантке, случайно столкнувшейся со мной в толпе, я узнала себя. Она протискивалась между людьми и повторяла вопрос, который собиралась задать известному профессору – его я раньше видела только на развороте пыльной обложки. Я заметила раскрасневшиеся от волнения лица ученых, которые обсуждали свои исследования с другими единомышленниками.
Через некоторое время я вышла в сад. Пока я смотрела на ряды стройных кипарисов – до тех пор, пока солнце не скрылось за горизонтом, головная боль утихла. Я повернулась, чтобы вернуться внутрь, и заметила фон Кайзерлинга, стоявшего в одиночестве в нескольких футах от меня. Мы встретились взглядами, и он подошел ко мне:
– Благодарю за ваше выступление сегодня. Надеюсь, вы не сочли вопрос Пратта призванным развести полемику. Мне интересна ваша тема, и я хотел бы лучше понять глубину вашей заинтересованности.
