Дуняша появилась в квартире Виктора Александровича совершенно случайно. Лохматая, в драной одежонке, с полосатыми носками вместо обуви, она изумленно осматривала свое новое жилище. Большая, тёплая квартира, цветы на подоконниках, ковры на полу, мягкие подушки и уютные кресла – всё вызывало у нее восторг и страх, схожий разве что с реакцией ребенка-маугли, которого вдруг привели в человеческое жильё.

Дуняша, по сути, и была ребенком, жившим в лесу с самого рождения. Вот только не человеческим. Дуняша была лесовушкой. Жила в большом пне на окраине леса, ходила за грибами и ягодами, помогала лесным жителям, белкам да зайцам, спасаться от охотников. Это она очень удачно попала как-то раз шишкой прямо в темечко незадачливому Семену Львовичу, когда тот решил подстрелить утку, это она напугала собаку Валерия Игнатьевича, когда та учуяла след зайца. В-общем, Дуняша отвечала за спокойствие леса и благополучие его обитателей. Упал птенец из гнезда, Дуняша тут как тут, поднимет его, пёрышки разгладит, в гнездышко отнесет. Забудет белка, куда орехи спрятала, лесовушка ей подскажет.

Но вот как-то раз Дуняша, разомлевшая от жары, уснула на ветке старого дуба, да и свалилась прямо в рюкзак Виктора Александровича, который пришел в лес собирать грибы. Упала она и больно ударилась головой, в глазах потемнело.

Дуняша очнулась только тогда, когда грибник пришел домой, устало поставил рюкзак в прихожей и понес корзинку на кухню. Дуняша, побарахтавшись среди каких-то пакетов и коробочек, наконец, смогла высунуть голову наружу и осмотреться. От удивления она даже присвистнула. Такого диковинного жилища она никогда раньше не встречала.

Виктор Александрович, сев на кухне чистить грибы, вздрогнул. Ему показалось, что где-то в квартире пискнула синица. Но звук не повторился, мужчина занялся своим делом, слегка покачав головой.

Лесовушка на цыпочках подошла к двери кухни и заглянула внутрь.

– Ах ты, ворюга! – в глазах ее заплясали злые огоньки, когда малышка увидела, сколько грибов лежит на столе. Она не одобряла привычек людей, а родителей, которые бы рассказали, как относиться к человеку, не было. Их унес сильный ветер еще год назад…

Дуняша хотела, было, ринуться вперед, спасать лесное богатство, но тут почувствовала, что ее кто-то больно схватил за ногу.

Потом завязалась небольшая драка, Дуняшу кто-то затащил в дальний угол под диваном.

– Эй! Ты что это дерешься! – зашипела лесовушка.

– А ты что вообще здесь делаешь? Что это ты на нашего соседа ругаешься? – ответил вопросом на вопрос стоявший перед ней бородатый, аккуратно причёсанный человечек. Брючки, курточка, носочки – всё на нём было тщательно выглажено и пахло лавандой.

Дуняша осмотрела его с ног до головы. Таких она никогда не встречала.

– Ты кто? – на всякий случай сердито спросила она.

– Я домовой, ну, то есть, квартирный. Я сосед ваш, Пантелеймон, – домовой важно поклонился, придерживая конец длинной бороды. – А ты кто ж будешь? Откуда взялась в нашем доме такая грязнуля?

Пантелеймон поморщился и отошел на несколько шажков назад.

– Я вообще-то из леса. Сюда по ошибке попала, а он, этот ваш дядька, что сидит там и режет грибы, вор! Зачем он их из леса украл? – Дуняша сжала кулачки и погрозила куда-то, как она думала, в сторону кухни.

Долго Пантелеймон объяснял ей, как живут люди, зачем собирают грибы и ягоды. Дуняша молча слушала, и глаза ее становились все больше и больше.

– А тебе лет-то сколько? – вдруг по-отечески нежно спросил ее Пантелеймон и погладил взъерошенные волосики на девчачьей голове.

Дуняша отпрянула, уперла руки в бока и с вызовом ответила:

– Мне уже 4 года! Вот так-то!

– А родители твои где? Ищут уже тебя, поди!

Дуняша сразу погрустнела, вся как-то сжалась.

– Нет, не ищут. Их ветер-самодур унес. Как я ни искала их, так и не нашла…

– Не Вакулой да Марфушой родителей твоих звали? – прищурившись, спросил домовой.

– Да, так и звали! А вы откуда знаете? – разволновалась Дуняша.

– Так это родственники мои дальние. Если б знал я, что дочка у них осталась, я б тебя сразу к себе взял! Ай-ай-ай! Как же так! Ребенок один в лесу живет, позаботиться о нем некому! – запричитал Пантелеймон.

Дуняше вдруг тоже стало себя так ужасно жалко, что она, сев на пол, тихонько заплакала.

Виктор Александрович поднял голову и прислушался. Опять какие-то звуки… Вроде, кошка где-то мяукает? Нет, показалось…

– Тише, тише! Не реви! Теперь со мной жить будешь, всему научу, станешь домовая! – Пантелеймон потрепал девочку по голове.

– А как же лес? Что с ним будет-то? Я ж за него отвечаю!

– В лесу и без тебя хватает защитников, а тебе забота нужна! Пойдем ко мне, тетя Стеша тебя вымоет, накормит. А там посмотрим, куда тебя пристроить! Да вон у Виктора Александровича домовенка нет, будешь ему помогать?

Дуняша колебалась, не спешила отвечать. Жить в тепле, сытости, с родными – что может быть лучше? Но лес… Его оставлять тоже не хотелось…

Пантелеймон, чувствуя ее сомнения, прибавил:

– Давай так договоримся: поживешь, присмотришься, не понравится – уйдешь обратно в лес. Я тебе помогу.

– Угу, договорились! – ответила Дуняша…

Прошло несколько недель. Дуняша, чистенькая и причесанная, сидела на табуреточке и рассматривала кухню Виктора Александровича. Лесовушка теперь жила в его квартире, учась всем премудростям работы домового. И у нее это неплохо получалось. Сначала, правда, пришлось проучить соседских домовят, которые повадились воровать спички у хозяина. Ох, и досталось же им от новой домовой! Долго еще домовята обегали ее квартиру стороной.

Потом были долгие пререкания с Вакулой, домовым из квартиры напротив. Там решался вопрос, кому убирать коридор. Нахальный Вакула, решив, что девчонка из робкого десятка, свалил, было, на нее всю работу. Но Дуняша была не из таких простачков. Она быстренько «поставила его на место».

Ее полосатые носочки, теперь обутые в новенькие лапти, так и мелькали, когда девочка, дождавшись ухода хозяина, наводила порядок в квартире. Подружившись с соседями-домовыми, она многое узнала о жизни людей.

Прижилась Дуняша на новом месте. И Виктор Александрович ей нравился. Добрый, тихий, только какой-то грустный всегда. Сядет вечером в кресло, возьмет фотоальбом и все листает страницы, вздыхает, рассматривает снимки. Потом идёт к телефону, но не набирает номер до конца. Слабой рукой кладет трубку обратно на аппарат, снова вздыхает и идет на кухню пить чай со смородиновым вареньем.

– Дядя Пантелеймон, а чего это он всегда грустный такой? – просила как-то Дуняша, придя в гости к родственникам.

– Да любовь у него была. Риммочка была хорошенькой, весёлой. Много лет назад это было. Они вроде уж пожениться собрались, но она вдруг ушла, не пишет, не звонит. Не знаю уж, что у них случилось, но ушла. А наш-то скучает. Видно по нему, что весь извёлся. А позвонить гордость не позволяет. Так и мучается. Уже который год…

Пантелеймон тяжело вздохнул, вспомнив, как когда-то давно, в один из тёмных осенних вечеров, в соседней квартире раздался стук захлопнувшейся двери, всхлип молодой женщины разнёсся по лестнице и улетел на чердак.

– А из-за чего она ушла-то? – тихо спросила Дуняша и посмотрела на дядю.

Тот поднял на неё свои карие, добрые глаза и, немного помолчав, ответил:

– А кто же её знает… Не помню я. Давно это было! Да и нечего нам, домовым, в человеческие дела соваться!

Пантелеймон погладил бороду, почесал затылок и махнул рукой.

– А она, что, Риммочка эта, совсем-совсем теперь хозяина моего не любит?

Пантелеймон только пожал плечами. Тяжело домовому разобраться в том, что творится в сердце человека…

Они еще молча посидели в уютной каморке дяди Пантелеймона, потом Дуня ушла к себе. Она всю ночь ворочалась, не могла уснуть. Все думала, как это так, уйти и не вернуться…