– Конечно же, в этой пьесе ожиданий царицы не выполнил простолюдин, – безжалостно продолжал Октавиан. – Но от тебя я такого поведения не потерплю.

– Цезарь, – прошептал Арион. – Цезарь, я этого не просил.

– Птолемей Цезарь мертв и должен таковым оставаться. Если ты будешь жить, то станешь Арионом, сыном Гая. Ты откажешься от своего прежнего имени и статуса и поклянешься никому об этом не рассказывать. Ты уедешь прочь из Александрии, как только представится возможность, и никогда больше сюда не вернешься. Что же касается Родона и Архибия, я сообщу им, что предал тебя смертной казни, а ты, в свою очередь, не будешь искать встреч ни с ними, ни с кем-либо еще, кто знал тебя в прошлом. Ты будешь оставаться в семье Ани, сына Петесуха, который согласился отвечать за твое поведение, поклявшись своей жизнью и жизнью всех членов его семьи. Мы условились, что я отдаю тебя на его попечение, а сам ты никогда не будешь нарушать спокойствия Египта. Ты согласен принять мое предложение?

Арион не сказал ничего. Вместо ответа он удивленно посмотрел на Ани, затем перевел взгляд на Мелантэ, в глазах которой светилась надежда. Из его горла вырвался нечленораздельный звук, он вцепился руками в край хитона и упал на колени. Глаза юноши уставились в одну точку, и в них застыло ощущение беспредельного ужаса.

– Это приступ, – поспешно пояснил Ани, опасаясь, как бы император не оскорбился и не забрал назад свои слова. – Он... его слишком переполнили чувства. Придется подождать, пока это пройдет, господин.

Октавиан отстраненно смотрел на юношу, а когда он начал скрежетать зубами, лицо императора исказилось от ужаса.

– Но он же не упал, – пробормотал Октавиан, не в силах скрыть отвращения.

– У него часто такое бывает, когда он не падает, – сказал Ани, чувствуя некоторый стыд за то, что обсуждает эту болезнь таким спокойным тоном, будто это в порядке вещей. – Такие небольшие приступы случаются с ним гораздо чаще, но они быстро проходят.

Октавиан вздохнул. Оглядевшись по сторонам, он увидел на том же месте на полу, где до этого лежал нож, шелковый мешочек на тонкой золотой цепочке.

– Он сказал, что это лекарство, – сказал он и протянул мешочек Ани.

– Да, это оно, – подтвердил египтянин и поспешил приложить мешочек к лицу Ариона, искаженному страшной гримасой. – Не помню, чтобы это средство когда-нибудь предотвращало приступ, но все же оно как-то успокаивает его.

– Государь, – благоговейно произнесла Мелантэ, глядя на Октавиана своими сияющими от радости глазами. – Вы очень добры, и я бы хотела от всего сердца поблагодарить вас. Я буду молить богов, чтобы вы правили в Египте долго и счастливо. Я надеюсь, мои дети застанут еще ваше правление.

– Он же еще не дал своего согласия, девочка, – сказал Октавиан и снова самодовольно улыбнулся.

Арион закончил читать текст клятвы и убрал руку с небольшой горки печаток и амулетов, на которых были выгравированы символы различных богов, обычно упоминавшихся при совершении клятвы, – в тайном зале для аудиенций не поместился бы алтарь, предназначенный для заклания жертвенного животного. При мерцающем свете лампы юноша посмотрел на свою руку. Она была точно такой же, что и десять минут назад, когда он еще оставался свергнутым царем. Но чьей рукой она только что стала?..

Арион не мог ответить на этот вопрос. Он просто-напросто не знал, и внутренний голос кричал ему, что все это было ошибкой, непростительной ошибкой, что ему следовало принять смерть еще тогда – в Кабалси, или в Беренике, или в Птолемаиде, или же здесь, в Александрии, – но не опускаться до такого унижения, чтобы добровольно отказаться от собственного имени.

В то же время он неожиданно для себя почувствовал удивительное облегчение.

Мелантэ с восторгом смотрела на него. Юноше очень хотелось поцеловать ее, но ощущение, что он еще злится на нее, – ведь именно она послужила причиной этого сокрушительного падения и нестерпимого чувства утраты, которое охватило его сейчас, – не прошло. Девушка хотела подойти к нему, однако Ани предусмотрительно остановил дочь, угадав, какая борьба в этот момент происходит в душе, гордого юноши. Арион мысленно поблагодарил его за это.

– Надеюсь, что я не пожалею о принятом мною решении, – сказал Октавиан.

– Хотелось бы верить, что я тоже не буду сожалеть об этом, – ответил Арион. – Если ты передумаешь, я не стану сопротивляться.

Агриппа, стоявший рядом, нахмурился. Ему не понравилось, что император решился на этот безрассудный и ничем не оправданный милосердный поступок, и он пытался отговорить своего друга от необдуманного, с его точки зрения, шага. Арион все же не до конца понимал, почему, собственно, Агриппе не удалось переубедить императора. Он предполагал, что Октавиан пошел на этот шаг только ради того, чтобы стать единственным обладателем имени «Цезарь», ведь иначе Цезарион гордо бы унес это имя с собой в могилу. Император не мог отказать себе в удовольствии унизить своего врага дважды: сначала низвергнуть его, а затем заставить признать свое падение.

Цезарион задавался вопросом, согласился бы он на это, если бы собственный мозг, пораженный болезнью, предательски не довел его до такого жалкого состояния, когда он совсем разучился сопротивляться. Бессмысленно, однако, воображать, как бы он себя вел, не будь у него этого недуга. Проклятая болезнь была частью его, и без нее он был бы совсем другим человеком.

– Я тут подумываю, какое объяснение дать сегодняшним событиям, – как бы советуясь с ними, сказал Октавиан, – и не могу придумать ничего, что бы удовлетворяло меня.

Ани закашлялся.

– Может, сказать, что вы приняли нас за кого-то другого?

– Интересно, за кого? – спросил император. – Я, как вы понимаете, предпочел бы не упоминать о царе Птолемее Цезаре.

– Шпионы, – предложил Арион, наконец принявший одну сторону в борьбе, разрывавшей его сердце. – До тебя, скажем, дошли сведения о том, что царь Эфиопии послал шпионов вниз по реке, чтобы те оценили могущество и прочность нового режима. Мы с Ани походили по описанию на шпионов. Однако после тщательного разбирательства и допроса ты пришел к выводу, что мы законопослушные купцы. А предоставленные тебе сведения оказались неточными или заведомо ложными.

– Царь Эфиопии? – с любопытством переспросил Октавиан.

– У Эфиопии с Египтом давний спор по поводу взаимных набегов в приграничных районах, а также из-за земельной собственности и прав на некоторые храмы в Филах и Сиене, – уставшим голосом объяснил ему Арион. – Их царь осторожничал с моей ма... с царицей, но думаю, что в течение следующего года он обязательно решится испытать силы твоей армии.

– Действительно! – воскликнул Октавиан. – Честно говоря, я даже не задумывался о том, как обстоят дела к югу от Египта. И царь Эфиопии на самом деле может заслать шпионов?

– Скорее всего, он уже это предпринял.

– Надо же! Я и не предполагал, что такое возможно. Думаю, такое объяснение удовлетворит всех, а позже я дам указание Галлу тщательно следить за границей с Эфиопией. – Он посмотрел на Ариона и добавил: – Я назначаю Галла префектом провинции и оставляю ему три легиона, которые – надеюсь, ты согласишься с этим – смогут совладать с любой опасностью, независимо от того, будет ли она исходить из Эфиопии или какой-нибудь другой страны.

Арион слегка склонил голову в знак согласия.

– Сам я в начале следующего месяца возвращаюсь в Рим. Как бы то ни было, мне придется рассказать Галлу о тебе, естественно соблюдая строжайшую секретность. Ничто из того, что сегодня произошло, никогда не попадет на бумагу, и даже самые доверенные лица не будут знать об этом. Но если что-нибудь пойдет не так, то Галл без особых усилий сможет найти тебя и твоего друга Ани.

Арион снова склонил голову.

– Марк говорит, что в своем письме Галл пишет, что якобы предлагал тебе должность при своей особе.

– Он звал меня на должность секретаря. По всей видимости, из-за того, что я владею языками. И еще из-за нашего общего пристрастия к поэзии.