Лодка представляла собой видавшую виды грязную баржу с парусом, но еще довольно крепкую, с вместительным трюмом и крытыми соломой каютами, расположенными прямо на палубе. Всего на лодке была дюжина пар весел, но Ани решил использовать лишь восемь. На веслах будут сидеть четверо рабов Ани, двое наемных работников и моряки Клеона. Когда Цезарион прибыл на место, жена Ани была уже на борту и занималась обустройством жилья.

Юноша остановился посреди заболоченного поля, по щиколотку в грязи, и в растерянности смотрел на лодку. Было очевидно, что отдельной каюты лично для него на барже не предусмотрено. Цезариону вспомнилось его собственное парусное судно «Птолемаида», на котором он приплыл в Коптос всего два месяца назад, когда Нил был в разливе. На царском корабле было сорок пар весел, пурпурные паруса и нос из чистого золота. На нем хватало места для шестидесяти человек, а его собственные покои располагались в просторной каюте на корме судна, рядом с которой находилась его личная трапезная с золотыми светильниками...

После высадки в Коптосе он отослал «Птолемаиду» вверх по реке. Для отвода глаз капитану было приказано сначала доплыть до Фив, а уж затем вернуться в Александрию. Таким образом, его собственный корабль уже давным-давно ушел, река вернулась в свои берега, и ему теперь приходится возвращаться домой на этой вот... посудине.

– Здравствуй, Арион! – немного стеснительно, но радушно поприветствовала его Тиатрес и улыбнулась. Повернувшись к падчерице, она сказала на египетском просторечии: – Мелантэ, покажи Ариону, где он будет спать.

Цезарион уже успел заметить, что познания молодой женщины в греческом были довольно скудными.

– Я говорю на египетском, – резко сказал он и с недовольной миной побрел по грязи, держа в одной руке сандалии, а другой брезгливо подобрав подол хламиды.

– Неужели? – воскликнула Тиатрес, пораженная его признанием.

Раньше он не упоминал об этом и невольно подумал, что, возможно, не стоило этого раскрывать. Его признание сняло еще один барьер между ним и этими людьми. Однако уже слишком поздно отказываться от своих слов. Тиатрес тут же радостно затараторила на египетском просторечии, объясняя ему, что он может спать и каюте на корме судна, вместе с Ани и людьми Клеона. Помедлив, женщина добавила, что она с детьми и няней разместится в носовой части баржи, ну а все остальные будут спать прямо на палубе, что, в общем-то, совсем неплохо при такой благоприятной погоде.

Как же все это убого и жалко! Однако делать нечего. Цезарион кивнул, не решаясь что-либо сказать в ответ, поднялся по сходням и помыл ноги в Ниле, перед тем как ступить на палубу.

Тюки со специями подвезли к реке на ослах – Менхес с Имутесом уже загнали верблюдов обратно в стойла – и, держа ценный груз на голове и на плечах, пронесли его через заболоченное поле, чтобы осторожно разместить на барже. Работа была закончена, когда уже сгустились сумерки. Ани и все, кто отправлялся в плавание, шумно и многословно попрощались с рабами и наемными работниками, которые оставались дома, после чего те, взяв в руки поводья, повели за собой ослов через грязное поле назад, к усадьбе. Лодка легко покачивалась на волнах, пришвартованная за нос и корму к столбам, вбитым в берег. Звезды становились все ярче на потемневшем вечернем небе. Тиатрес разожгла огонь в небольшом, мнительно огороженном каменном очаге в носовой части палубы, и вскоре в воздухе запахло лепешками и чечевичной похлебкой.

Ани подошел к Цезариону, который с угрюмым видом сидел на корме. Сделав глубокий вдох, Ани потянулся и с довольным видом воскликнул:

– Вот как нужно путешествовать! Цезарион искоса посмотрел на него.

– Я всегда надеялся, что когда-нибудь эта лодка послужит мне по-настоящему, – продолжал Ани, любовно похлопав рукой по деревянному борту. – До сегодняшнего дня я перевозил на ней только лен.

Цезарион презрительно скривил губы.

– А название у нее есть? Ани покачал головой.

– Я называю ее «моя лодка»». А для всех других она – «лодка Ани». Я приобрел ее два года назад, когда ее последний владелец утонул. Из-за несчастного случая она считалась несчастливой и, понятное дело, продавалась задешево. Я пригласил жреца, чтобы тот освятил ее и вернул удачу. Пришлось лишить лодку прежнего названия, но новое давать не хотелось. Думал, что назову ее по-новому только тогда, когда она действительно послужит мне.

– Ты уже два года назад задумал стать купцом? – с любопытством спросил Цезарион.

– Честно говоря, я думал об этом почти всю жизнь! – искренне ответил Ани. – Вот только деньги и благоприятные условия появились совсем недавно. – Египтянин облокотился о борт и продолжил: – Будучи еще мальчишкой, я постоянно видел, как с рыночной площади отходят караваны, и мечтал о том, что когда-нибудь убегу из дому с одним из них – поеду и увижу весь мир! – Он рассмеялся. – Но последние несколько лет меня больше заботило, как бы этот мужеложник Аристодем не одурачил меня на тканях.

– А такое бывало?

– Милостивая мать Изида, конечно! С самого начала, как только я начал продавать ему свои ткани, и каждый раз, когда: я повышал качество своего товара, он все больше надувал меня. – Бросив снисходительный взгляд на Цезариона, Ани серьезно сказал: – Понимаешь ли, я все время пытаюсь улучшить свой товар и всегда стараюсь производить то, что пользуется спросом на юге. Клеон зарабатывал большей частью на мое товаре, а хитрец Аристодем наживался на том грузе, который привозил Клеон. В результате мне доставались лишь крохи. Я всегда был уверен в том, что Аристодем врал, когда говорил о своей прибыли, и Клеон подтвердил это. Выходит, что благодаря чужому труду этот вор-развратник стал самым богатым человеком во всей округе. А я гнул спину на него!

– Признаться, я считал, что больше всего денег можно заработать на товаре из Александрии, – с удивлением в голосе сказал Цезарион.

– Угу. Это точно. У Клеона есть человек в Опоне, которому нужно олово для отлива бронзы. На этом основана вся его торговля: благовония – в обмен на олово. А весь навар – за счет которого, в общем-то, и выросли его доходы за последние несколько лет, – был с продажи моих льняных тканей. Я ведь начинал с того, что продавал некрашеное полотно, причем в небольших объемах, как делал еще мой отец. Потом я как-то подсчитал, сколько мне приходится платить за лицензию государству. Ведь, как ты знаешь, выращивание льна – это монополия царского дома. В итоге я пришел к выводу, что, занимаясь одним лишь производством тканей, не очень-то разбогатеешь, – я не говорю, разумеется, о самой царице. Поэтому я решил заняться пошивом одежды – на это ведь лицензии не требуется. Заработав на пошиве денег, я убедил некоторых соседей продавать мне свой лен и отбить таким образом те деньги, которые они платили за лицензию. Затем я начал продавать свою продукцию Аристодему и думал, что дела у меня идут неплохо. Купил несколько новых станков, повысил качество тканей, что позволило мне просить большую цену, давал соседским женщинам денег взаймы, чтобы они тоже купили себе новые станки. Потом уже начал окрашивать скани, используя хорошие красители и надежные закрепители. Я предпочитаю яркие цвета, как это любят на юге. И сейчас у меня весь товар очень высокого качества. Клеон говорит, что в Адунисс, Мунде и Опоне все просто с ума сходят по моей одежде, которую можно продать вдвое дороже, чем некрашеное полотно. А от Аристодема я получал лишь маленькую часть всей прибыли, он-то ведь солидный купец-грек, а я всего лишь мелкий крестьянин, поэтому вся прибыль его, хотя только благодаря мне он и заработал свой капитал. Но теперь я сам купец и намерен взять то, что мне причитается.

Цезариону стало немного не по себе. Если все, что рассказал египтянин, правда, понятно, почему Аристодем так разозлился и почему Ани беспокоится по этому поводу. Новая сделка не принесет тех доходов, которые упустил купец. Аристодем наверняка беснуется, жалея о том, что позволил Ани поехать в Беренику.