Кваху: «Ну да… Это вы сами по себе такие прозорливые и удачливые … А страны – Йемен остался Йеменом, а Германия стала Германией… вы были и там и там веками… и занимались своей специализацией… Как ты говоришь…»
Охитека: «Отец… Может, пора…»
Кваху: «Да… заболтались … другие были проще… избранные…»
Охитека, подталкивая Сару и Келли: «Идите… Завтра вы все узнаете… Власти мира всегда были одни и те же, хотя представление могло быть разным … По крайней мере, у нас так…»
Группа индейцев, Сара и Келли идут вдоль пирамиды, а потом поворачивают за угол. Келли идет сама, а Сара через несколько шагов падает. Ее берут под руки пара рослых мужчин, и вся компания направляется к двери в помещение под трибунами.
Мрачное помещение под трибунами, разгорожено на отдельные большие клетки, освещение тусклое. Приговоренные к жертвоприношению сидят в разных камерах — мужчины отдельно, отдельно женщины и отдельно дети. Сара и Келли поначалу переглядываются, но сказать Саре нечего, и потом они сидят молча. Рядом с Сарой сидит белая женщина средних лет, что-то бормочет. Лицо у нее спокойное. Сара некоторое время смотрит на соседку.
Сара: «Вы что-то постоянно бормочете…»
Соседка: «Молюсь … так легче…»
Сара: «А кому?»
Соседка: «Христу конечно… И ты помолись, станет легче…»
Сара: «Я и не знаю, как это делать… Слушала только раввина иногда, но было это давно….»
Соседка: «А… Тогда повспоминай что-нибудь…»
Сара сидит некоторое время молча, вспоминает. Потом она начинает говорить сама с собой шепотом, но внятно.
Сара: «Власть мира всегда была одна и та же… И требовала всегда одного и того же… Были и у нас жертвоприношения, и даже страшные, детские… Но потом-то этого не было… Берегли, чтобы не выделялись?.. Для чего?!»
Сара сидит какое-то время молча, сосредоточенно вспоминает.
Сара: «Ах да… Парень перед синагогой рассказывал, хвастался… Революция в России… И главный теоретик наш, и основные исполнители наши… И должна была быть всемирная власть, такая теория была… Какое счастье… Столько людей погибло!… Неужели этого мало?! Должна была быть всемирная душегубка?!»
Соседка: «Ну, Ленин был русским… главарь…»
Сара: «Отнюдь… Мать у него была еврейка, а раз так – то еврей первого класса, просто записался русским…»
Соседка: «Может, вера что-то дает, у русских тоже христианство…»
Сара: «Не было у него никакой веры, священников сжигали живых…»
Соседка: «Тогда да, конечно… Там еще какой-то грузин важный был, видела фотографию…»
Сара: «Был. Это мы, фанатики, поставили его у власти, сам бы он этого не смог… А потом да, он продолжил дело… Необходимости быть умным уже не было… Те, кто могли что-то изменить, были уже мертвы…»
Соседка: «Хоть у нас этого не было…»
Сара: «Если и было то немного…»
Соседка: «Разобралась? Подремли… до утра еще далеко…»
Сара: «Не разбиралась… Так сложилось…»
Сара сидит еще некоторое время.
Сара: «Джейсон, если ты слышишь… Прости меня… Ты был прав, это мы, еврейки, делаем евреев, а потом им на все наплевать… только я, я, я превыше всего, дай теорию и все — хана… Береги Майки…»
Сара продолжает бормотать.
Сара: «Власти мира… Может, есть кто-нибудь еще?! Какие-то светлые силы… Помогите нам… Нас так задурили…»
Сара впадает в забытье. Во сне она вздрагивает. Под утро ей мерещится огромная человекоподобная фигура в костюме из кусков человеческой кожи, из порванных рукавов торчат длинные руки, уже не человеческие.
Раннее утро. Охранники тюрьмы – все рослые индейцы заходят в камеры и дают попить заключенным. Потом им связывают всем руки электрическими хомутами. Некоторых отводят в туалет и приводят обратно. Все происходит молча. Индеец высокого роста заходит в камеру к Келли и начинает по одному вытаскивать детей в коридор. Там их строят парами и ведут по коридору на выход к пирамиде. После детей выводят женщин. Сара идет рядом с соседкой, состояние полного отрешения. Соседка спокойна, смотрит на Сару.
Соседка: «Мы не первые, сначала дети, до нас очередь, может, и не дойдет сегодня. Палач один… Никому больше не доверяют ….»
Сара: «У меня еще дочь здесь, вместе приехали, насмотрелись снов…»
Соседка: «Дочь? Это плохо… Дети им особенно нужны… А нас здесь просто ловят, как зверей, уже… Выхода из города нет…»
Сара: «Гетто?»
Соседка: «Почти… Все уже знают свою судьбу, в принципе…»
Сара: «И давно так?»
Соседка: «Давно… Только сначала были отдельные случаи, то тут, то там… А сейчас как конвейер…»
Сара: «Но власти-то в штате остались? Совсем закона нет?»
Соседка: «Нет, дорогая, нет… Власть сейчас не наша… Им на нас наплевать… Оказалось, что индейскому богу нужны только мы – белые… Приперлись на чужую землю, отобрали …»
Сара: «И что? Вы не бежите?»
Соседка: «Как? Ты же видела – выезды из города перекрыты… Можно пешком… Но это далеко и там банды шастают… Шанс, конечно, есть, небольшой… Не здесь… ближе к северу…»
Сара замолкает. Ей становится совсем грустно. Тем временем процессия подходит к пирамиде и становится так, чтобы пирамида была к востоку. Солнце еще не взошло. На пирамиду по боковой лестнице заводят детей, некоторых затаскивают. Все стоят и ждут восхода солнца. На вершине пирамиды Кваху в парадной древней одежде, воздев руки к небу, произносит заклинания. Первый луч солнца падает на вершину пирамиды. Двое индейцев хватают Келли и кладут на алтарь. Подходит огромный палач и одним ударом каменного ножа вскрывает грудную клетку. Сара внизу чуть не падает в обморок.
Сара: «Доченька, прости меня… я же не хотела … думала, что все хорошо! Богу нельзя отказывать!.. Это знак расположения!… Как же так!..»
Соседка поддерживает Сару. Подходит индеец, который их выводил и смотрит на Сару.
Индеец: «Что хотели, то и есть… Думали вас не коснется?..»
Сара: «Они хотели счастья…»
Индеец, усмехаясь: «На гробах…»
Сара: «Гордыня… мы особые…»
На небе появляется легкое облачко и закрывает солнце. Кваху делает знак, жертвоприношения прекращаются. На ступенях пирамиды уже лежат несколько голов, стекает кровь. Обезглавленные жертвы лежат на краю верхней ступени.
Культ
Китай, город Иу, просторная квартира в высотном доме, ночь, жарко, душно. Лю Гуй встает с кровати одетый, будит жену и сына. В полной тишине они одеваются. Лю Джинг пытается упаковать оставшиеся вещи, но Лю Гуй дает знак, что делать это не нужно. Потом он показывает членам семьи на туалет. Вся семья по очереди идет в туалет. По знаку Гуя они все с небольшой поклажей выходят из квартиры. Лю Гуй очень осторожно закрывает квартиру. На лестнице темно, свет есть только на отдельных площадках. Спускаются вниз, на этажах есть отдельные брошенные по виду квартиры. В одной из квартир дверь полуоткрыта. Сквозь щель на площадку падает свет от свечи в комнате. Слышно голоса: «Прости нас великий, нас сбили с толку, столько всего было…» Очень тихо, на цыпочках, семья проходит квартиру и выходит во двор. Пройдя квартал, они выходят к стоящему на обочине небольшому фургону. Лю Гуй подходит к водительской двери и осторожно открывает ее. Спящий китаец в белой рубахе мгновенно просыпается, вылезает из машины. Не говоря ни слова, он подводит семью Гуя к заднему борту машины, открывает его, достает лестницу, приставляет ее к полу. Делает знак, садитесь. Семья Гуя по одному поднимается в фургон. Водитель тоже поднимается за ними. Внутри множество коробок – частью пустые, частью с товаром. Водитель разгребает коробки – под ними оказываются матрасы, почти возле дальней стены. Водитель показывает: ложитесь. Джинг и Пинг ложатся, а Гуй внимательно смотрит на водителя.
Ян Чао шепотом: «Все нормально, вывезу – поедем через деревни – постов ночью там нет, и в Нинбо также, это для гарантии…»
Водитель стелет доски на коробки поверх беженцев. Неплотно, оставляя щели, закидывает убежище другими коробками. Осмотрев получившееся, он вылезает из фургона, выкидывает лестницу и закрывает двери. Через некоторое время машина очень тихо трогается без габаритных огней.
