Он дошел до землянки и застыл на месте — шаги позади тотчас же смолкли. Постоял, прислушиваясь к резкой тишине. Глухо было в землянке. У самых ног чернело оконце. Нагнувшись, Кириллов заглянул в окно, но ничего не увидел внутри. «Дрыхнут без задних ног», — решил он, успокаиваясь понемногу.

Никифоров, стоя под сосной, делал ему предостерегающие знаки.

— Ну?

— А в окошке-то свет! Чуть-чуть пробивается, вон — смотри.

— Ладно, пошли! — сказал командир и стал снимать варежку с правой руки; пальцы его, тронув спусковую скобу, сразу же ощутили холод металла.

Перед входом в землянку была еще пристройка из жердей, но дверь не поддалась, когда ее попытались открыть, на стук тоже почему-то долго не выходили, и это совсем успокоило Кириллова. «Были бы фрицы, мигом выскочили», — подумал он, однако пальца со спускового крючка не убрал.

— Чаво тама? — послышался наконец из сеней старческий голос.

— Открывай, свои! — сказал Кириллов.

— Чать, свои все в хате, ага.

— Открывай, открывай, не бойся!

В пристройке неожиданно закашляли, надрывно и долго. Никифоров не выдержал, ругнулся:

— Сколько ждать можно? Как шарахну из автомата…

Дверь отворилась, и Никифоров из-за плеча командира осветил пристройку фонариком. Перед входом в землянку стоял сгорбленный старик в накинутой на плечи шубейке, на ногах обрезанные по щиколотку валенки.

— Посторонних нету? — спросил Кириллов, окидывая быстрым взглядом старика, который, заслонив ладонью глаза от света, силился разглядеть его.

— Сторонних-то? А кого надоть?

— Ну, немцев, полицаев.

— А сами-то чьи будете? Не признаю штой-то. Полиция, мо-быть, новая? — Он опять глянул из-под ладони.

— Да не бойся ты, дед, партизаны.

— Ох ты господи! Партизаны, бтал-быть? Чать, двое вас али как?

— Очень уж ты любопытный не в меру, — нахмурился Кириллов.

— Давай, давай, папаша! — подхватил Никифоров, слегка подталкивая старика к двери. — Сам не морозься и людей не морозь, веди в дом. Чую — парилка там у тебя.

В полутемной землянке тесно и душно, чувствовалось присутствие множества людей, но никого почему-то не видно, куда-то попрятались. У входа топилась печурка, переделанная из железной бочки, верх ее раскален до малинового цвета, на темных боках, то и дело вспыхивая, сновали искорки; красноватые отблески из поддувала заливали пол тусклым дымным светом. За печуркой же все тонуло в полумраке: неровная черная стена, задвинутый в угол столик, нары вдоль стены; на нарах валялись какие-то лохмотья.

Никифоров шагнул к нарам, потянул одеяло, потом нагнулся торопливо. Движение его удивило Кириллова, но понять, чем он там заинтересовался, не успел. Сзади от двери, из угла, выступил кто-то, сказал негромким голосом над самым ухом:

— Хальт! Хэнде хох!

Кириллов прянул в сторону, чувствуя приставленное к спине дуло автомата, но автомат еще плотнее уперся в спину, и замер он, оцепенев на секунду, — тошнотворной мутью отдалось в животе, ноги враз ослабли. Вот так влопались, предал старый хрыч! Глаза его тут же отыскали старика, который, наполовину согнувшись, казалось, тоже застыл на месте, придерживая рукой сползавшую с плеч шубу. А в следующую секунду он увидел, как Никифоров стал падать на пол, подтягивая к себе автомат.

— Пашка, ты что, с ума сошел, дьявол, да не стреляй же?

Человек сзади по-русски кричал, и наконец-то Кириллов узнал этот голос.

— Сметанин… ты? — хрипло вырвалось у Кириллова, стиснуло в горле. — Вот же гад какой! Да за такое!.. — И что было силы хватил Володьку по загривку. А тот уже хохотал, раскачиваясь всем телом, пристанывая сквозь смех.

— Убьешь ведь!

— Убить тебя мало за такое. А, чтоб тебя!.. Ну, я тебе припомню, ты еще мне ответишь, даром это так не пройдет…

Лежавший на полу Никифоров вскочил проворно и, не выпуская из руки автомата, заграбастал в свои объятия хохотавшего друга.

— Ну чертяка! Жив? Да как же ты здесь?..

— А, было дело под Полтавой, — радостно отвечал Володька, приплясывая от возбуждения и тоже, в свою очередь, дружески подталкивая Никифорова. — Ну, подловил я вас, признавайтесь — сдрейфили, поди, братцы-кролики, а? Здорово мы их одурачили, папаша, да!

Старик, все еще стоявший в углу, осторожно кашлянул.

— Знамо дело. Теперь, чать, вижу — свои люди, ага!

— Да свои, свои, еще какие свои! — продолжал радоваться Володька, потом огляделся вдруг и громко скомандовал: — А ну, шагом марш из-под дивана, спектакль окончен!

И землянка сразу же словно бы задвигалась: из-под нар стали выкарабкиваться на четвереньках ребятишки, их было трое, лет пяти-восьми, потом вылезла полная женщина, поднялась лежавшая в уголке старуха — совсем тесно стало в помещении.

Кириллов смотрел на всех ничего не понимающими глазами.

— Да что у вас тут в самом деле? Действительно — спектакль.

— А это нас Володя под нары загнал, — подала мягкий певучий голос женщина, подходя ближе и поправляя сбившийся с головы на плечи платок; в непрочном от печки свете разглядеть ее лицо не удавалось.

Кириллов с грозным видом повернулся к Володьке.

— Ты?..

— Ну что я, что? Я же не знал, кто ломится. Ну и приготовился.

— Как зачали вы стучать, — почти пропела женщина, — так он и пужнул нас: лезьте, говорит, сюда под пары, сейчас тута бой будет, стрелять зачну. Вот мы и сховались.

Кириллов чувствовал себя все еще нехорошо.

— Ладно, пойду остальных кликну.

Он направился к выходу, обрадованный, что Володька цел и невредим, нашелся-таки этот баламут Володька, черт бы его побрал, и в то же время недовольный собой за только что пережитые секунды, когда вдруг остро почувствовал приставленный к лопатке автомат.

«Совсем от рук отбился, — думал он о Володьке, — разве можно с такой дисциплиной воевать, куда это годно, вон как разболтался, давно пора к порядку призвать».

Кириллов вышел наружу.

И вот они, все пятеро, кое-как разместились в землянке.

— Я везучий это точно, без булды! — хвастался Володька, вспоминая подробности боя в деревне, где он, по его словам, натворил чудес, ай да ну, хочешь верь, хочешь не верь. Потом признался: — А я ведь сразу догадался, что вы это. Кому, думаю, больше тут шляться. Сюда же все собирались. Так, Иван Дмитриевич?

Чижов кивнул ему, улыбнулся.

— Как только ночью нашел в незнакомой местности?

— Да я же сибиряк, таежник! Еще мальцом всю тайгу с отцовской берданкой облазил, любого зверя запросто выслежу. У меня чутье природное.

— Смотри, мужик, — предупредил его Смирнов, — не сносить тебе башки… с этим твоим чутьем.

— Не беда, лишь бы побольше шухеру среди фрицев навести! — Он засмеялся. — Ну и сейчас тут: дай, думаю, разыграю ребят.

— Ты эти свои штучки-дрючки брось! — сурово и строго оборвал его смех Кириллов. — Здесь тебе не мальчишки, не в войну играем. Хорошо, хоть так обошлось, без последствий. А если бы перестреляли друг друга? Это же дело секунды: бах-бах! — и готово. А потом разбирайся…

Командира и остальные поддержали.

— Смелости в тебе, вижу, хоть отбавляй, это хорошо, если всегда с умом, — заметил Чижов. — А вот дисциплинка хромает, это уже плохо.

— Да если руки по швам, то и зачахнуть можно, — пытался как-то оправдаться Володька.

Кириллов разозлился.

— Честное слово, если еще такое случится, не посмотрю ни на какие твои заслуги… Вернемся на базу, попадешь под суд…

— Правда, Володя, — сказал и подрывник. — Это, брат, не чихня: недолго и зафитилить невзначай. Хоть ты и мировой парень, даже ухарь-парень, а препираться с начальством по уставу не положено.

— Ну что вы, братцы-кролики, в самом деле? — взмолился Володька. — Да откуда я знал, что это вы? А если бы фрицы?..

Невысокий, подвижный, ни на минуту не мог он оставаться спокойным; пальцы его беспрестанно двигались, искали, к чему бы прикоснуться. Скуластое же лицо, обычно задиристое, выглядело сейчас обиженным.