Безлесную равнину они пересекли перед полуночью.

Все время светила полная луна. Снег отливал голубыми блестками, и то там, то здесь темнел косматый кустарник. Бугристое поле казалось громадным, бесконечным, и только с вершины косогора можно было увидеть впереди, на самом горизонте, темно-синюю полосу — там был лес. Но они не стали подниматься на вершину, обошли холм стороной, остерегаясь новой засады. Четверо их осталось — все в белых маскхалатах, с вещмешками и автоматами. Шли они друг за другом, стараясь не растягиваться и ступать так, чтобы получалась одна лыжня.

Теперь они не спешили, у них уже не было сил спешить. Сперва, слыша взрывы гранат и беспорядочную стрельбу у околицы деревни, они бежали во всю прыть, стремясь уйти как можно дальше в поле, к далекому лесу. А потом все стихло. Прошел час, другой, а их никто не догонял. Они выдохлись к той поре и шли медленно, все чаще останавливаясь и оглядываясь. Пустое поле, залитое луной, окружало их со всех сторон, и скользили, струились по нему в сумеречном ненадежном свете синюшно-матовые тени от кустов и сугробов.

Пристально вглядываясь, люди с нетерпением поджидали своего товарища, который остался у деревни прикрывать отход. Он должен бы уже нагнать их, если все там обошлось благополучно. Но его все не было, И постепенно надежда тускнела, гасла.

Луна держалась посреди холодного, в рыхлых облаках неба. Изредка облака надолго заслоняли ее, и тогда сразу делалось темно; кусты на буграх вырастали, шевелились и как бы наплывали, подступая вплотную. Некоторое время люди, почти невидимые, двигались в зыбком мраке. А потом луна опять выскальзывала на простор; снова поодаль возникали кусты, устанавливались тени, и поле, очищенное от мрака, раздвигалось вокруг.

Впереди поднялся осиновый перелесок. В его сизовато-туманной чаще угадывались какие-то холмы.

Кириллов, шедший вторым, — рослый, широкоплечий, в унтах, — встрепенулся, прибавил шаг.

— Что, куда-то сбились? — Голос его, хриплый, простуженный, резко прозвучал в тишине ночи.

— Все в порядке, — обернулся к нему передний и остановился. — Это баки из-под горючего. Эмтээсовские. Еще с довоенной поры.

— А-а. А я-то… «Вот, думаю, напетляли, сбились куда-то.

— Надо привал устроить. А то ребятки выдохлись, отстают, долго не выдюжат.

Кириллов, чуть помедлив, качнул головой.

— Рискованно… как бы не настигли. Володьки-то Сметанина вон до сих пор нет. Значит, уходить надо, дальше уходить.

— Без передыху тоже нельзя. Мало ли что случится. А вдруг засада где? Тогда уж наверняка не уйти, сразу пиши пропало.

— А ты, Чижов, не паникуй раньше времени. Ишь, паникер! Засада! Какая еще засада! Ты же здешний, все места должен знать. Вот и веди давай без всяких засад. А то вон как запоролись — позорище!.. Володьку потеряли…

Передний сказал с упреком:

— Ты уж договаривай, договаривай, Кириллов, если начал. Выходит, я виноват, что Сметанина потеряли?

— Ты не ты, сейчас не время разбираться, кто виноват, — пробурчал Кириллов. — Обстановочка-то, видишь, какая. А ты еще про засады долдонишь. Тут надо все правильно решить.

— Ты командир, тебе и решать. Только я хотел как лучше.

— Лучше не лучше. Вот оно и лучше — лучшего разведчика потеряли. Куда уж лучше…

Кириллов старался не думать о случившемся. Но беспокойство за товарища, оставшегося на краю деревни, где нарвались на засаду, не покидало его всю дорогу, пока они сперва бежали, а потом шли и под конец, вот сейчас, едва плелись по снежной целине, направляясь к этому редкому осиновому леску. И все хуже на душе делалось. Он считал, что думать сейчас нужно лишь о том, как достойно выкарабкаться из западни, в которую так нелепо угодили, и потому досадовал на себя за то, что не может никак отделаться от мыслей, мешающих ему действовать правильно.

Слишком уж все неожиданно получилось. На окраине деревни, куда надлежало зайти, чтобы встретить связного, оказывается, их ждали немцы. Теперь, задним числом вспоминая подробности скоротечного боя, Кириллов не мог не понять, что там, в деревне, наверняка знали о приходе партизан и приготовились заранее, может, потому и не стали стрелять сразу — надеялись взять живьем. А он, командир группы, замешкался на мгновенье, когда услышал сбоку резкий лающий окрик: «Хальт! Хенде хох!», и, оглянувшись, увидел за плетнем человека, а дальше, в саду, среди заснеженных яблонь, других, в темных шинелях, с винтовками и автоматами. Конечно, растеряйся, оплошай чуть в такой момент — вряд ли сдобровать. Но Сметанин оказался наготове. Он тут же не медля швырнул гранату на голос и упал на землю, крикнув при этом диковато-визгливо: «Ложись!» И все тоже упали. А Володька, привстав на колено, успел бросить еще гранату, прежде чем немцы пришли в себя после взрыва. Лежа в снегу, Кириллов слышал, как щелкают рядом с ним осколки, вонзаясь в ствол старой ветлы. Спустя минуту, опомнившись, он уже строчил из автомата вдоль улицы в сторону двухэтажного дома, откуда раздавались выстрелы. А Володька за плетень нырнул. «Все назад, я задержу их. Быстрее мотайте, ну!»‘— прикрикнул он зло, и они послушно и поспешно побежали в проулок, назад, к занесенной снегом речке, под прикрытие лип и тополей, плотно вставших по обрывистому бережку.

«Конечно, — думал Кириллов, — кто-то должен был остаться, задержать погоню». Остался Володька Сметанин. Мог остаться и он, Анатолий Кириллов. Но он, командир группы, обязан был выводить разведчиков из боя. И вывел. Правда, не без помощи Чижова, местного жителя. А теперь надо думать, как уходить дальше от того места, где их засекли. А вот Чижов не понимает этого. Вроде немолодой, опытный человек, в чине капитана в армии был. Хотя еще надо разобраться, что за фрукт этот никому не известный капитан. Ишь, что предлагает — привал сделать. Хотя, конечно, и привал нужен. Люди действительно устали, из сил выбились. Почти двое суток без отдыха и сна на ногах, с тех самых пор, как покинули отряд.

— Ладно, обождем ребят, посоветуемся, — сказал Кириллов.

Чижов устало оглядывал чистое снежное поле.

— Хотя бы маленький ветродуй, — сказал он глуховатым голосом, прикрывая рот варежкой. — Чтобы все следы перемело. Тогда бы черта с два нас нашли.

— Я и говорю: рискованно задерживаться, могут погоню пустить по следу. — Кириллов кивнул на лыжню, глубоко и четко легшую за ним позади, — она хорошо была видна при лунном свете.

Они стояли на лыжне, не двигаясь, и больше не проронили ни слова, пока к ним подтягивались остальные.

Кириллову было жарко в меховой куртке. Он откинул с головы капюшон маскхалата, под которым оказался летный шлем. Пар валил изо рта, и Кириллов ясно видел белесые дымные кольца, клубящиеся перед глазами, когда стал вытирать мокрый лоб шерстяной рукавицей. Потом передвинул лямки вещмешка, отдавившего ему плечи, привычно поправил на груди автомат. Автомат был надежный, не раз выручавший его в опасные моменты, и он почувствовал себя увереннее, ощутив под рукой настывший на морозце металл, чуть поблескивающий на свету.

Было тихо сейчас, когда он стоял недвижно; отчетливо слышалось мерзлое поскрипыванье снега под лыжами и тяжелое, надсадное дыхание запыхавшихся людей. Полуобернувшись, Кириллов молча смотрел, как приближаются зыбкие тени. Там, сзади, были еще двое.

Первым шел подрывник Смирнов, широким скользящим шагом, сильно наклоняясь вперед, глядя себе под ноги. Рядом с ним на снегу пласталась широкая короткая тень, она казалась горбатой по сравнению с самим подрывником. Однако он и в самом деле был сутуловат; это было особенно заметно, когда, опуская голову, Смирнов рывком подтягивал поклажу повыше; спина, увеличенная вещмешком, выдавалась бугром. Подойдя к Кириллову, он еще больше сгорбился, руки длинные, почти до колен; он заложил их за спину, подтолкнул вещмешок. Дышал натужно, с хрипами.