Кусок?

Михал рассмеялся.

Ну ладно, сказал он. Кусище.

Для чего он, Михал?

Я не больше твоего знаю, Айна.

Ты наверняка что-то знаешь, Марейд.

Откуда мне знать, Франсис?

У тебя есть эта книга. С голыми женщинами.

И что?

С чего это ты вдруг заинтересовалась голыми женщинами?

Это искусство, Франсис.

Нам тут такого не надо.

Ты это папе римскому скажи. У него полон дворец картин.

Там женщины не голые.

Зато ангелы голые, Франсис.

Франсис уронил свой конец холста на пол. Указал на Джеймса.

Ты наверняка что-то знаешь.

Джеймс пожал плечами.

Ничего я не знаю.

Марейд с помощью Михала снова свернула холст.

Да какая вообще разница? — спросила она. Он скоро уедет, и все опять будет нормально.

Ага, жди, сказала Бан И Нил. Я уж и не помню, что значит нормально.

Они снова завернули холст в оберточную бумагу, заклеили, перевязали белой бечевкой.

Вот и хорошо, сказал Михал. Прямо как было.

Он догадается, сказал Джеймс. Он подмечает все мелочи.

Франсис фыркнул.

Да ты ему и сам скажешь, Джеймс. Прислужник. Джеймс вышел и сел снаружи на изгородь, дожидаясь возвращения Ллойда.

Вам холст привезли, сказал он.

Отлично. Спасибо, Джеймс.

Очень большой.

Вы его распаковали?

Да.

Я так и думал.

Но Михал все обратно запаковал. Вы б и не за метили.

Если б ты мне не сказал.

Верно.

Интересно, а зачем сказал?

Не знаю.

Принесешь мне его, ладно? Я пойду в мастерскую.

Джеймс вернулся в кухню, забрал холст. Франсис медленно захлопал в ладоши.

Экий прислужник старательный.

Джеймс вошел в мастерскую с холстом — кровь пульсировала в висках, под мышками скапливался пот. Сбросил холст на стол, принес деревянные рейки и встал рядом с художником — они оба разглядывали работу Ллойда на мольберте.

Море уже лучше, сказал Джеймс.

Спасибо.

Светится изнутри.

Потому что ты меня научил, Джеймс.

Похоже на то, мистер Ллойд.

Как я уже говорил, Джеймс, глаз у тебя зоркий.

Зорче вашего?

Ллойд улыбнулся.

Может быть. Когда стараешься.

Джеймс рассмеялся.

И когда кисти мою, мистер Ллойд.

Да, Джеймс. И колпачки на красках завинчиваешь.

И пол подметаю. Это я помню.

Ллойд взъерошил мальчику волосы.

Снимай бумагу, Джеймс. Посмотрим на холст. Они расстелили его на полу.

То что надо, сказал Ллойд.

Потер краешек между пальцами.

Уже левкасом покрыт.

Джеймс пожал плечами.

Вам больше времени на работу останется, мистер Ллойд.

После ужина сделаем подрамник.

После чая, если по-нашему, сказал Джеймс.

Ллойд улыбнулся.

После чая, Джеймс.

Ллойд сложил оберточную бумагу, свернул бечевку и снова взялся за работу, а Джеймс тихонько, незаметно встал на колени перед своим стулом-мольбертом и продолжил работать над «Мпа па heireапп», тишина окутала мастерскую, коттедж, соседний коттедж, где Массон вернулся к работе, писал синими чернилами, под рукой — чашка горячего кофе, такое счастье после бесконечного чая, после перепалок на кухне, спрятался среди книг и карандашей, как прятался в детстве, у себя в спальне среди книг и карандашей, от отца, от мамы, в уютной тишине своей комнаты, один за своим письменным столом, в компании учебников французского, английского, классической литературы, философии. Иногда—латыни. И даже греческого. Но только не арабского. В школе никогда не говорили про арабский, про Алжир, про жизнь в Алжире, так что тексты учителя-алжирца я откладывал в сторону: вырезки из газет, отрывки из Корана, политические и религиозные трактаты, которые для меня ничего не значили, потому что я ничего не знал про страну моей матери, не знал и знать не хотел, поэтому перевод, который нужно было сделать к четвергу, казался глупостью, докукой. Я пытался все объяснить маме. Объяснить свое равнодушие к занятиям, к учителю, к необходимости учить арабский. Она вздыхала, надвигала платок на лоб, разговаривала с мужчинами и их сыновьями за кассой, а они всучивали мне все новые книги, какие-то брошюры, иногда на французском, чаще на арабском, читай, сынок, из них ты все поймешь, и я читал, уж как получалось, детские книги по истории Алжира, об отношениях с Францией, но ничего я из них не понимал, не нашлось в них ни слова о том, каково быть сыном француза и алжирки, каково быть наполовину французом, наполовину алжирцем, наполовину чем-то, наполовину ничем, мальчиком с нейтральной полосы.

Джеймс встал, чтобы посмотреть на свою картину. Потер колени.

Священника из меня не получится, сказал он. Церковь страшно расстроится, Джеймс.

Ллойд взглянул на его работу.

Неплохая вещь, Джеймс. Точно годится для выставки.

Спасибо.

Сколько их у тебя?

Это пятая готовая.

Всего одна осталась, Джеймс.

А сколько у вас, мистер Ллойд?

Пока толком не знаю. Я свои отберу уже в Лондоне. Не раньше.

А почему?

Решу, что не все пойдут на выставку, — заленюсь.

В этом есть своя логика, мистер Ллойд.

Моя жена с этим не согласна.

Ваша наполовину.

Он кивнул. Улыбнулся.

Она считает, я должен раньше определяться. С выбором.

Многовато она за вас думает.

Ллойд рассмеялся.

Это верно, Джеймс.

А что она подумает о моих работах?

Ты ей понравишься. Твои работы тоже.

Они молча работали до ужина. Бан И Нил подала кроличье жаркое. Поели. Франсис прокашлялся и заговорил по-английски.

Зачем вам большой холст, мистер Ллойд? Ллойд положил нож и вилку на стол.

Я буду на нем писать.

Понятно, а что?

Картины острова.

Какие картины?

А что?

Мы должны знать, чем вы занимаетесь.

Я прошу прощения, Франсис, но мое творчество

не имеет к вам никакого отношения.

Имеет, если оно про островных.

Ллойд пожал плечами.

Вы-то не островной.

Я тут родился, мистер Ллойд. Провожу тут много времени.

Это я вижу.

Так что у меня есть право голоса.

Творчество все равно мое, Франсис. Как я уже сказал, к вам оно не имеет никакого отношения. Франсис подался вперед.

А вот тут вы не правы, мистер Ллойд.

Франсис снова взялся за еду. Ллойд тоже ел, молча. Выпил чаю с пирожным и ушел. Джеймс следом.

Ну и фрукт этот Франсис, Джеймс.

Верно, мистер Ллойд.

А кто он такой?

Брат моего отца.

Помимо этого. Почему он тут всеми командует? Джеймс пожал плечами.

Да просто так.

Ллойд положил рейку на пол мастерской.

Нам нужны молоток и пила, Джеймс.

Джеймс принес инструменты, они распилили рейку на одиннадцать кусков — два длинных, по размеру полотна, чтобы закрепить его сверху и снизу, девять покороче, на вертикальные опоры и ножки.

А оно всегда так было? — спросил Ллойд. Что Франсис был за главного?

Сколько я себя помню.

Они натянули холст на рейки.

А я думал, главный Михал, сказал Ллойд. Он всеми руководит.

Недолго так подумать. Лодка его и все такое.

Вот именно, сказал Ллойд.

Джеймс придерживал холст на месте. Ллойд вбивал гвозди.

Ведь это Михал платит Франсису, верно?

Да, мистер Ллойд.

Но, по сути, Михал ему не начальник.

Верно. По крайней мере, не на острове.

В странном ты месте живешь, Джеймс.

Вот почему я хочу с вами уехать, мистер Ллойд. Ллойд кивнул.

Я тоже уеду, Джеймс.

Они закончили приколачивать один край холста к раме.

Огромная будет картина, мистер Ллойд.

Да, Джеймс.

А вы раньше такие большие писали?

Ллойд покачал головой.

Это будет моя лучшая вещь, Джеймс. Я в этом уверен.

Они взялись за кусок с другой стороны газеты в экстазе половина жены в восторге гениальный британский живописец вся жена в восторге

Они натянули второй край холста на подрамник, прибили гвоздями.

Я бы сказал, он человек нравный, заметил Ллойд. Так и есть, мистер Ллойд.