Меня гонят из собственного дома, сказала Бан И Нил.

Вытурили, сказал Франсис.

Из моей собственной кухни.

Колонизаторы захватили твою кухню, сказал Франсис.

Бан И Нил застегнула кардиган, повязала голову платком.

Ну, Джей-Пи-то не колонизатор, сказала она. Французы ничем не лучше, мам, сказала Марейд.

Нас они не колонизировали, возразила Бан И Нил.

Они пошли в сторону утесов, в противоположном направлении от кур, которые клевали зерна с земли, собираясь забраться на насест: неспешная прогулка в подступающих сумерках.

Надеюсь, они не выпьют весь виски, сказала Марейд.

Я тебе еще бутылку привезу, сказал Михал. Даже получше.

Знаю я его обещания, сказала Бан И Нил.

Это как понимать?

Вечно ты всякое обещаешь, а то нет, Михал?

Ты к чему гнешь, Айна?

Ты вон сказал, чтобы я за них не переживала.

Все уладится. Все будет путем. И у всех все будет путем. А ты вон погляди на меня, Михал. Выгнали из собственного дома.

Да все уладится, сказал он.

Она фыркнула.

Опять ты за свое, Михал. Вечно говоришь в будущем времени.

Она ускорила шаг, оторвалась от них, стремительно приближаясь к утесам.

У них у каждого-то все путем, сказала Марейд.

Только не вместе.

Все уладится.

Сомневаюсь, Михал. В собачьей стае двух вожаков не бывает.

Битва колонизаторов, сказал Франсис. Прекрати, Франсис, сказала Марейд. И без твоих разговорчиков гнусно.

Тропа стала забирать вверх, Бан И Нил замедлила шаг. Остальные нагнали ее и пошли рядом по траве, сухой и жесткой от дневного солнца и ветра, хотя скоро ее смочит и смягчит ночная роса. Шли они к утесам, к морю, бившемуся о скалы, подавшись вперед навстречу ветру, хотя нынче он был слабый, подались они по укоренившейся привычке, не изменившей им и в этот вечер, такой тихий, что из травы поднялась мошкара, кусала руки, лица, впрочем, они не замечали, всем четверым главное было дойти до утесов, до вольного воздуха, рокота моря о скалы.

Бан и Нил вдохнула полной грудью.

Хорошо здесь, сказала она.

Верно, сказал Михал.

Они сели и стали смотреть, как солнце скатывается в море среди сполохов розового и алого.

Лучше, чем на мессе, сказала Марейд.

Бред ты какой несешь, сказала Бан и Нил.

Правда?

Да, Марейд. Бред полный.

А монстранц по форме как солнце, мам.

И что?

Мужики в платьях поднимают его в воздух, как будто солнце.

Бред какой, Марейд.

Поклоняются ему. Мы должны ему поклоняться. Я и поклоняюсь, Марейд.

Так вот же оно, прямо перед нами, мам. Солнце.

А рядом ни одного священника.

Какие ты иногда глупости говоришь, Марейд. Правда?

Может, ты, Марейд, огнепоклонница, сказал

Франсис. Старая индейская скво.

Или греческая богиня, Франсис.

Франсис захихикал.

У греков рыжих волос не бывает, Марейд.

А может, бывают, сказала Марейд. Тебе-то откуда знать?

Я открытки греческие видел. Там ни одного рыжего.

Марейд кивнула.

Тут не поспоришь, Франсис.

В кои-то веки мы не спорим.

Бан И Нил вытянула ноги на траве.

Когда священник-то вернется, Михал? — спросила Бан И Нил. Мне причаститься пора.

Без понятия, Айна.

И исповедаться, мам. Что в мыслях желала смерти.

Они рассмеялись.

Благослови меня, святой отец, сказал Франсис, ибо я столкнула англичанина с утеса.

Прочитаешь во искупление «Аве Мария», сказал

Михал.

Благослови меня, святой отец, ибо я столкнул француза с утеса.

Прочитаешь во искупление «Отче наш» один раз, а «Аве Мария» дважды.

Они посмеялись, потом снова умолкли, смотрели на море, слушали птиц — обычные визгливые перепалки чаек, но звучали и голоса летних посетителей, гортанные крики коростелей, визгливые — тупиков.

Ты тут опять поселиться не хочешь, Михал?

Больно я для этого разнежился, Айна.

А ты, Франсис?

Может, и поселюсь, Бан И Нил. Как обстоятельства сложатся.

Нам бы мужчина не помешал, Франсис.

Это я вижу, Бан И Нил.

Марейд закрыла глаза, подтянула колени к груди.

Тяжко тут зимой, сказала Бан И Нил.

С мужчиной бы легче было, сказал Франсис.

Так ты вернешься, Франсис?

Может, и вернусь, Бан И Нил. Говорю ж: как обстоятельства сложатся.

Бан И Нил пихнула дочь локтем.

Хорошая новость, верно, Марейд?

Мам, мы и сами справляемся.

Нет, Марейд. Зимой — нет.

Марейд открыла глаза, вытянула ноги на траве.

Да все у нас путем, мам. Ну и Джеймс все сильнее. Растет же.

Бан И Нил рявкнула на дочь.

Это Джеймс-то, который нос от лодок воротит? Толку с него на острове.

Все остальное он делает, мам.

Кроме того единственного, что от него требуется.

Мам, ты несправедлива.

Нам нужен мужчина-рыбак, Марейд.

Он хороший охотник.

Кроликов никто покупать не станет, Марейд. Марейд пожала плечами.

А я люблю крольчатину.

Нам нужен мужчина, который будет ловить рыбу, Марейд. И продавать.

Нет, мам. Мы и так справляемся.

Бан И Нил медленно покачала головой.

Не справляемся, Марейд. Как есть — не справляемся.

Михал откашлялся.

Сказать по совести, сказал он, вы тут очень неплохо справляетесь.

Бан И Нил рассмеялась. Суховато.

Это тебе так кажется, Михал.

Ты о чем?

Ну, что у этих женщин там, на острове, все путем на те гроши, которые я им выдаю.

Зря ты меня так, Айна.

Не зря. Ты мне вечно недоплачиваешь, Михал. Даже за этих двоих, что сейчас сидят у меня за кухонным столом, не платишь вдвое против одного.

Они скоро уедут.

Я хочу, чтобы один уехал прямо сейчас.

Который, Айна?

Мне без разницы.

Выбери, я ему скажу, чтобы убирался.

Сам выбери, Михал. Ты ж их обоих привез.

Ты хочешь от одного избавиться, Айна, вот и скажи от которого.

Я могу помочь, сказал Франсис.

Помолчи, Франсис, сказала Марейд.

Ты знаешь, что я не стану молчать.

Знаю, Айна.

Ты всегда своего добиваешься, Михал.

Значит, как-нибудь дотерпим.

Только если ты мне дашь еще денег. Поровну за обоих.

Да англичанин у тебя почти не бывает. Почти ничего не ест.

Тогда я и француза вытурю.

Михал рассмеялся.

Ну давай, Айна.

Они повернулись спиной к утесам и зашагали обратно; пока добрались до деревни, небо успело совсем потемнеть. Марейд заперла курятник, дважды стукнула кулаком по железной двери.

Спите спокойно, курочки.

Вечером в воскресенье, пятнадцатого июля, Патрик О’Ханлон выпивает в баре при боулинге в Западном Белфасте. Он нынче справляет шестьдесят девятый день рождения. Выясняется, что двое каких-то мужчин повредили его машину. Патрик выбегает на улицу. Двое на «форде-кортине» вмазались в его припаркованный автомобиль. Он подходит к этим двоим — оба республиканцы. Они стреляют в него, женатого, отца троих детей, католика, механика на пенсии и владельца автомастерской — он дважды заявлял в полицию, что у него угнали машину. Патрик О’Ханлон умирает сразу после госпитализации.

Джеймс принес в будку яйца, свежее молоко, ветчину, две зажаренные рыбины, плюшки и фруктовый пирог. Постучал в дверь. Ллойд работал за мольбертом.

Вам бабушка прислала.

Спасибо.

Ллойд вскрыл пакет.

Похоже, бабушка твоя очень хочет, чтобы я отсюда никуда не дергался.

Джеймс рассмеялся.

Очень на то похоже.

Передай ей мою благодарность.

Вы тут сколько будете?

В этот раз дольше.

Как дела-то?

Идут.

У меня тоже.

Ллойд кивнул.

Тогда ступай работать, Джеймс.

А можно мне сегодня здесь побыть?

Нет.

Я вам деревенские новости расскажу.

Никаких разговоров, Джеймс. Никаких сплетен.