Проснувшись следующим утром, я обнаружила у себя под глазом фингал. Я взгляд не могла оторвать от своего отражения в зеркале. Меня охватил восторг. В школе я иногда видела парней с фингалами после драки. Только посмотрев на них, все понимали, откуда у них такие синяки. А теперь, думала я, люди будут знать, что и со мной что-то случилось.

Когда я спустилась завтракать, папа взглянул на меня, но промолчал. Позже, поедая кашу, он сказал:

— Ты учти, что если тебя кто-нибудь с этим увидит, то ты не сможешь больше тут жить.

Я взглянула на него.

— Тебе придется вернуться к своей матери, — добавил папа.

Я промолчала.

— Так что показывай кому угодно, — продолжал он, — если хочешь отправиться к ней.

Остаток этой недели я провела взаперти. Когда наступил понедельник, папа позвонил в школу и сказал, что я заболела. Домашние задания он забирал на обратном пути с работы. Когда мне позвонил Томас, чтобы узнать, почему я не хожу в школу, я сказала, что у меня грипп.

— Я приду тебя навестить, — пообещал он.

— Нет, нельзя! — испугалась я. — Ты заразишься.

— Не-а, я никогда не болею.

— Тебе ко мне нельзя.

— Почему?

— Потому что, — отчаялась я. — Потому что ты черный.

— Ха-ха.

— Я серьезно, — попыталась я его убедить. — Мои родители не хотят, чтобы я дружила с черным мальчиком.

Томас замолчал.

— Я очень надеюсь, что это шутка, — наконец сказал он.

— Нет, я же тебе уже говорила.

— Зачем ты их слушаешься, когда они говорят такую чушь?

— Затем, что они мои родители.

Через секунду он повесил трубку, даже не попрощавшись.

Ужасно было открывать ему такую правду, но что я могла поделать. Я слишком боялась, что папа разозлится. Я не хотела возвращаться к маме.

Из-за домашнего ареста делать было особо нечего. Я в основном смотрела CNN, там рассказывали о подготовке к войне. Иногда изучала в зеркале свой фингал и грустила, когда он начал исчезать. Фингал был лучшим доказательством того, каков на самом деле мой папа.

В начале третьей недели он купил мне тональный крем, чтобы я замазывала жалкие остатки моего синяка. Я вернулась в школу, и, когда в обеденный перерыв попыталась сесть вместе с Томасом, он сразу схватил свой поднос и ушел.

После школы я пошла к Мелине узнать, можно ли мне почитать книгу.

— Где ты была? — спросила она. — Я вам в дверь звонила, наверное, миллион раз.

Так оно и было, но я ей не открывала.

— Я болела.

— Чем?

— Гриппом.

— Хм…

— Можно почитать книжку?

— Конечно, — разрешила Мелина и пошла в дом.

Мы вместе устроились в гостиной — Мелина на диване, а я на полу. Она взяла книжку про детей, а я читала про свое тело. Когда я дошла до главы, где рассказывалось про девственную плеву и как может быть больно при ее разрыве, я не выдержала и заплакала. Особенно в той части, где описывалось, как партнер, чтобы уменьшить боль, может немного растягивать плеву, используя палец.

— Что случилось? — забеспокоилась Мелина.

— Ничего, — ответила я, захлопывая книгу, чтобы она не увидела, про что я читала.

— Нет, не ничего.

— Я просто вспомнила о маме, — соврала я. — Я по ней скучаю.

— Угу, — явно не поверив, сказала Мелина.

Протянув руку, она взяла платок и передала его мне. Я вытерла им глаза и высморкалась.

— А это еще что? — спросила вдруг Мелина.

— Что?

Она указала на правую сторону моего лица.

— Похоже на синяк.

— Где? — Я сделала вид, будто не знаю.

— Это же фингал, — поняла она.

— Нет, не фингал.

— Господи Иисусе.

— Это не фингал, — настаивала я. — Я просто накрасилась в школе, а тушь расплылась.

Мелина ничего не сказала. Только смотрела на меня.

— Спасибо, что купили мне книжку, — сказала я наконец. — Она мне очень нравится.

— Пожалуйста, — откликнулась она.

— Извините, что я вам ничего не подарила.

— Да ничего страшного.

Я не знала, что мне делать, так что опять принялась за чтение. Я поняла, что Мелина отложила свою книжку, потому что не слышно было шелеста страниц. Она только странно вздыхала — как-то она мне объяснила, что такое бывает, когда Дорри изнутри сдавливает ей легкие.

глава седьмая

В день, когда началась война, папа пребывал в отличном настроении.

— Наконец-то! — радовался он за завтраком.

На кухне он включил Национальное радио, а в гостиной — CNN и постоянно срывался со своего места за столом, когда ему казалось, что по телевизору сейчас могут показать что-нибудь интересное.

— Долго это не продлится, — уверял он. — Саддама прикончат уже через пару дней.

В школе все дети были в восторге. Они говорили, что мы выкурим чурок из Кувейта. За обедом я опять попробовала подсесть к Томасу, и на этот раз он мне позволил.

— Слышал про войну? — начала разговор я.

— Ага.

Я взяла вилку и отковыряла от одного из своих равиоли половину.

— Папа говорит, что через пару дней все закончится, — поделилась я.

— Меня не волнует, что там говорит твой папаша.

— Извини.

Больше до конца обеда мы не разговаривали, но я уже радовалась, что мы хотя бы сидим вместе.

Через пару дней, когда Саддам начал стрелять разрывными ракетами по Израилю, папа впал в депрессию. По CNN показывали, как ликуют палестинцы, а папа все твердил, что это чушь.

— Куча идиотов! — кричал он. — Все, что им хватает ума показывать, — это кучу идиотов!

Еще больше он разозлился, когда по телевизору показали, как Ясир Арафат обнимается с Саддамом.

— Предатель! — процедил папа. — Мне даже хочется тебе имя поменять.

— Почему это? — не поняла я.

— Почему? Потому что тебя назвали в его честь.

— О, — промолвила я. Я этого не знала.

— Эта дурацкая идея принадлежит твоей маме. Я хотел назвать тебя Эстель.

— Какое красивое имя.

— Французское, — кивнул папа.

— А можно мне сейчас поменять имя? — заинтересовалась я.

Папа помотал головой. Разговаривая со мной, он не отрывал взгляда от телевизора.

— Слишком поздно.

— Почему?

— Просто так, — пожал плечами он. — Никто не запомнит.

Я пошла к себе в комнату и взяла лист бумаги, который весь исписала именем Эстель, вдоль и поперек. Я чувствовала себя обманщицей. Так забавно было писать его снова и снова. Эстель — французское имя. Французское — а значит, более нормальное, чем арабское.

Папа продолжал смотреть одновременно телик и слушать радио. В ту субботу после начала войны мы поехали в “K-Март”^[7] за подставкой для телевизора в гостиную. Конечно, из столовой и так было видно телевизор, но папе хотелось сидеть поближе, чтобы не пропустить ни единого слова.

Я ужинала в гостиной с папой и поэтому тоже смотрела новости, в основном довольно скучные, особенно когда там рассказывали про всякие модели самолетов или виды патронов. Зато я любила смотреть на Кристиан Аманпур, потому что папа сказал, что она сексуальная. Каждый раз, когда он это повторял, мне хотелось соскочить с дивана и пуститься в пляс. Я была так счастлива, что он говорил в моем присутствии о совершенно взрослых вещах!

Я начала подумывать о том, чтобы стать журналисткой. На этой неделе собирались провести заседание редколлегии школьной газеты, и я сообщила папе, что хочу на него сходить.

— Хорошая мысль, — согласился он. — В прессе мнение арабов почти не освещают.

За выпуск газеты “Лоун стар таймс” отвечали ученики средних классов, поэтому выходила она всего раз в месяц. Курировал этот процесс мистер Джоффри, мой учитель английского. Обычно он вел себя не очень-то активно, сидел у себя за столом, пожевывая сандвич и просматривая всякие бумаги. Главным редактором газеты был мальчик по имени Чарли, с жесткими каштановыми волосами и голубыми глазами. С начала собрания он стоял у доски и спрашивал по порядку у ребят, готовы ли их статьи и интервью. Потом он поинтересовался у новичков, как нас зовут и о чем мы хотим писать. Новеньких было всего двое — я и еще одна девочка, с которой мы вместе ходили на английский. Ее звали Дениз — очень хорошенькая блондинка, правда, немножко полная. Она постоянно изрекала своим высоким голосом какие-то странные сентенции, и я была уверена, что одноклассники считают ее дурочкой. Но потом как-то заглянула в ее тетрадки и тесты и увидела, что они пестрят пятерками с плюсами.