Захарий верил в свою счастливую звезду.

Победа начинается со смелости. И Выдриган снова дерзко пробирается во вражье логово.

В третий раз он оказался узником своих самых ярых врагов.

Все цвело. Выдалась теплая весна без ветров. Пахло Днепром, степью, зацветающими травами. И в такое мягкое весеннее утро атаман Брюхно, ухмыляясь и весело помахивая короткой нагаечкой, объявил Захару:

— Батько Григорьев запретил вешать тебя. Приказал отдать суду мужиков. У нашего батьки все по высшей форме…

На бричках, тачанках покатили судьи — владельцы хуторов да больших наделов, хозяева и хозяйские сынки.

Атаман Брюхно назначил им плату за голову Выдригана — сто коней. Сошлись на пятидесяти.

Долго делали подворную раскладку, а потом решали, какую смерть придумать этому клятому Захару, выросшему из батрацкого семени.

Расстрелять? Легкая смерть. Его мало казнить.

И приговор вынесли такой: утопить Захарку в реке Козак.

Выдригану оставалось жить одну ночь. Сто смертей ходили вокруг клуни, где его сторожили григорьевские бандиты да кулацкие сынки. Но верные люди вырвали своего командира из рук смерти.

Третий побег!

Нет ничего невозможного для человека! Как часто эти слова казались Выдригану преувеличением, и в то же время сколько раз их подтверждала его собственная жизнь, в которой три побега — лишь три эпизода.

КОМДИВ ПРОЩАЕТСЯ С БОЙЦАМИ

Все человечество любить не дюже трудно. Гуманизм означает любовь к каждому человеку. Из заметок Э. Казакевича

Левитан читал его фамилию, резко подчеркивая согласные. Она часто фигурировала в салютных приказах, а в последние дни войны в числе других упоминалась по поводу взятия Потсдама, победы в Берлине.

Война кончилась. Начинались мирные дни. Предстояли большие перемены.

Выдригану было сорок семь лет.

Он очень обрадовался, получив приказ возвращаться домой, потому что побаивался — как бы не довелось надолго застрять в зарубежных краях.

Его сердце тосковало по родным местам.

Конечно, жаль расставаться с солдатами. Генерал любил свою дивизию. Тысячи людей с их мыслями, подвигами, судьбами, переживаниями, которые нужно понять, почувствовать.

В полках ему докладывали: «наши красноармейцы», «наши бойцы», и эти слова в сознании комдива конкретизировались в лицах Иванова, Отаева, Сидорова, Нуриева, Петренко, в сотни лиц бойцов.

«Что ты о них знаешь?» — часто самому себе задавал вопрос комдив.

Он любил своих воинов и теперь, перед отъездом, прощался с солдатами, офицерами. Многих из них он знал в лицо.

У соседей кое-кто поговаривал: «Смотри, какие нежности». Были и такие, которым Захар Петрович казался чудаком. Мол, очередное коленце выкидывает. Но те, кто давно служил с Захаром Петровичем, был с ним на войне хоть месяц, два, три, знали: это не коленце. Такая у Бати душа!

Он не выносил людей, которые обходительны только с начальниками и считают лишними всякие церемонии с теми, кто пониже.

Выговаривая одному из своих командиров за грубость, комдив спросил:

— Слушай, друг мой, майором ты уже стал, а когда ты станешь человеком?

В другой раз он так сказал командиру полка, которого любил:

— Бывает человек — должность. Я хочу, чтобы ты был личностью. Понимаешь, личностью…

Теперь, прощаясь с дивизией, Захар Петрович побывал во всех батальонах и батареях, переговорил с людьми, записал десятки просьб и адресов.

Пышные и жесткие выдригановские усы с колечками на концах имели по-прежнему весьма воинственный вид, но его доброе лицо со щелочками лукавых глаз, блестевших за стеклами очков, в самом деле напоминало лицо школьного учителя в тот трогательный момент, когда он прощается со своими питомцами, уходящими в новую жизнь.

Сборы в дорогу были недолгими. Генерал велел приготовить карту с обозначением мест захоронения воинов дивизии, погибших в боях с фашистами.

Перед тем, как уехать из Германии, он хотел еще раз побывать в районах недавних сражений, посетить могилы своих бойцов.

Никаких памятных трофеев у него не было. А о ключах Потсдама, честно говоря, он даже позабыл. Хорошо, что водитель положил шкатулку в машину.

Летним утром сорок пятого года по берлинской автостраде уходит на восток видавший всякие виды «виллис» бывшего комдива генерала Выдригана.

ОТСТУПЛЕНИЕ ШЕСТОЕ, ВОЗВРАЩАЮЩЕЕ НАС В ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Ту Россию, которая освободилась, которая выстрадала свою советскую революцию, мы будем защищать до последней капли крови. В. И. Ленин

Машина мчала его вперед, а мысль уносила назад, разматывая клубок воспоминаний.

Он вспомнил, как возвращался с гражданской войны.

Связывая разрозненные эпизоды, память как бы показывала ему развернутую киноленту о прошлом.

Почему-то вспомнилось, как командир полка перед строем наградил его от имени революции ярко-красным галифе. Это было осенью девятнадцатого. Выдриган тогда командовал батальоном 58‑й дивизии, входившей в состав Южной группы. Войска с боями прорывались на Киев.

…Сквозь дымку лет проступали очертания небольшого села под Киевом, где расположился выдригановский батальон. Поздним вечером гонец доставил сюда боевой приказ комдива 58‑й дивизии товарища Федько. Завтра решающее сражение с деникинцами.

Комбат собрал батальон. Площадь у церкви точно такая, как в стихах Тычины о революции. И над этой площадью в тишине раннего утра раздается молодой сильный голос комбата.

Восемь месяцев назад, во время боев с петлюровцами, в штабном вагоне под Одессой Выдригана принимали в партию.

— Как ты, Захар, относишься к созданию на Украине Коммунистической партии?

— Как все большевики.

Теперь комбат задает этот вопрос своим бойцам. В выцветших фуражках с самодельными звездочками из жести, в стареньких гимнастерках и с винтовками, которые у многих висят на ремнях, свитых из веревок, они построились на майдане. Через несколько часов они пойдут в атаку.

— Кто хочет перед боем вступить в ряды большевиков? — взволнованно звучит его голос. — Пять шагов вперед.

Весь батальон делает пять шагов.

— Отставить… Я повторяю — пять шагов вперед сделают только те, кто желает вступить в Коммунистическую партию.

И снова эти пять шагов делают все воины батальона.

Они уходят в бой коммунистическим батальоном 58‑й дивизии…

…В те дни полковые разведчики захватили деникинского генерала. Он выехал в фаэтоне для осмотра местности и оказался в руках черноморского матроса — командира разведки.

Генерал признался:

— А у вас столько тактик, сколько командиров, и только приемов борьбы, сколько солдат.

Пожалуй, господин генерал в самом деле был недалек от истины. Например, комбату Выдригану часто ставилась задача «поработать в стане врага». Во главе отряда, разделенного на боевые группы, он проникал в тыл белых, вел разведку, в решающие моменты наступления полка начинал действовать одновременно в нескольких местах: взрывал перед самым носом беляков мост, нападал на артиллерийскую батарею, атаковал штаб или с церковной колокольни неожиданно открывал губительный огонь. При этом комбат не задумывался, согласуется все это с боевым уставом или противоречит ему, а хотел только точно знать, какой урон будет нанесен деникинцам.

Во время одной такой операции, когда Выдриган со своими бойцами действовал против вражеских броневиков, он был ранен в грудь. Деникинская пуля прошла в пяти миллиметрах от сердца. К тяжелому ранению прибавился тиф.

Несколько дней Захар лежал почти без сознания, и никто из медиков дивизионного госпиталя не надеялся на его выздоровление.

По воле судьбы вышло так, что именно в эти критические часы, когда жизнь комбата висела на волоске, в Бериславе прощалась с жизнью Паша Венгеренко, жена Выдригана.