Худенький парнишка в тулупчике — журналист из редакции «Бедноты» — по всем комнатам украинской делегации разыскивает Григория Ивановича.
— Только что был здесь… Посмотрите в секретариате — это возле библиотеки.
Дверь полуприкрыта, и в коридор доносится голос Петровского:
— Успехи и неуспехи наши были бы лучше выражены и ярче освещены товарищем Лениным…
Заглянув в комнату, корреспондент видит Петровского у окна. Рядом с ним молодой человек в очках и наброшенной на плечи красноармейской шинели, разложив на широком подоконнике свои бумаги, пишет под диктовку.
— Вы ко мне, товарищ? — спрашивает Григорий Иванович, заметив паренька в тулупчике. Не решаясь обратиться, чтобы не помешать, он стоит у двери, переминаясь с ноги на ногу.
— Товарищ Петровский, я из «Бедноты». Вы обещали газете беседу — впечатления о съезде.
— Было такое. Вот закончим с вашим коллегой из Харьковского «Коммуниста» и тогда побеседуем. Получаса вам хватит? Как вы думаете?
…Прямо из третьего Дома Советов делегация Украины отправляется на вокзал. Поезд уходит в полдень. На перроне представители московских заводов, красноармейских частей. Москва провожает делегатов последним декабрьским морозом и теплом братских объятий.
Новый год застанет их в пути. Новый год — шестой год революции и первый год Союза ССР.
ИЗ КАХОВСКОЙ ТЕТРАДИ
1
Июльским утром далекого 1888 года в сторону Каховки на запыленной старой бричке ехали двое: старик возница, непрерывно подгонявший усталых казенных лошадей, и худощавый мужчина лет сорока пяти в зеленом мундире чиновника. Несколько недель чиновник провел в разъездах по Днепровскому уезду, пересек его с востока на запад, и всюду на вопрос — чья земля — слышал ответы: помещика Фальцфейна, графа Мордвинова, помещика Панкеева. У одного в Таврии двести тысяч, у второго восемьдесят тысяч десятин, третьему вся Каховка принадлежит. На сотни верст тянулись их имения.
День был жарким. По обе стороны дороги, насколько видно глазу, пустынная, однообразная и дикая степь, заросшая ковылем. Высокие пожелтевшие стебли ростом выше человека. Тишина. Изредка пролетит стая птиц. Жаворонок зальется песней. А рядом на дороге проскрипит встречная мажара, которую с трудом тянут медлительные волы.
К полудню стало еще жарче. Степь пылала под солнцем.
— Хiба ж це степ, Володимире Юхимовичу? Та це ж пекло! — обернулся возница к усталому путнику.
Но в тот год степь не была пеклом, меньше бушевали злые силы, и раскаленные горячие ветры не сушили землю, будто решив пощадить хлебопашца, только что пережившего три засухи подряд.
В Каховку прибыли к вечеру. Остановились у знакомого учителя. После ужина хозяин спросил гостя:
— Владимир Ефимович! «Четверть лошади» уже читали?
— Четверть лошади?! — удивился приезжий. — Что это такое?
Учитель протянул новый номер «Северного вестника»:
— Я имел счастье с автором познакомиться.
Владимир Ефимович перелистал книгу, нашел очерк «Четверть лошади» и обрадовался.
— А, Глеб Успенский. Очень любопытно. Он прошлый год был у вас на ярмарке. Я читал в «Русских Ведомостях». А это о чем? Три странички. Разрешите… Да — сказала он, окончив чтение, — видел я эту четверть лошади и в Михайловке, и в Голой Пристани, и в Алешках — всюду видел. Возьмите бедного мужика — одна лошадь на три-четыре двора; полплуга и три четверти телеги на двор. Это не красное словцо, а горькая истина.
— Конечно, — согласился хозяин. — Но нынешний год, говорят, беда миновала — хлеб ожидается.
— Хлеб? — переспросил гость и, качнув головой, продолжал: — Милый человек, а как же его собрать да свезти на трех четвертях телеги, запряженной четвертью лошади? Вот и будут возить до января, да не все вывезут, и зимой в копицах гнить ему в поле. А обмолотятся когда? В снег, в метели? И сей год не один мужик разорится.
Хозяин не стал возражать приезжему. Ему лучше знать. Фамилия гостя была Постников. Он служил чиновником по устройству казенных земель Таврической губернии. Но его как ученого-экономиста интересовали и другие вопросы. Разъезжая по югу Украины, он изучал крестьянское хозяйство. В трех северных уездах Таврии — Днепровском, Бердянском, Мелитопольском — он за четыре года обследовал 50 деревень, 90 дворов. Описания эти очень схожие: бедные селения. Убогие земляные хаты. На многих крышах, в гнезде из прутьев и сухой травы, поселились аисты. Лелека — примета счастья. Но где оно, счастье? Нищета. Голод. Крестьяне в рубищах. Скота нет. Наделы ничтожны. Чересполосица. Дальноземелье.
И лошади, и волы, и плуги, и прочий инвентарь у богатея. А бедняк спрягается с соседом, с одним, с другим, чтоб кое-как вспахать свои нищие десятины. Лишней лошади нет, и поле боронуют не следом, а кончив пахать. Сухая земля закрывает тощее семя. На зябь не пашут. Из года в год сеют по одной и той же распаханной, неотдыхающей почве, без удобрений, без пара. «Бедняки сеют, что у них окажется налицо, где и как попало». И каждый год все больше безземельных, разорившихся крестьян.
Личные наблюдения и данные земской статистики послужили Постникову материалом для книги «Южнорусское крестьянское хозяйство».
В то лето, когда книга набиралась, раскаленные горячие ветры дотла сожгли хлеб в степи и унесли с собой весь труд земледельца. В год выхода этой книги снова наступил голод.
И старик возница, показывая на черное, будто обугленное поле, горько говорил седоку: «Володимире Юхимовичу, хiба ж це степ? Та це ж пекло!»
Лет за десять до Постникова по южным украинским степям двигалась небольшая экспедиция.
Пара волов тащила арбу, доверху нагруженную небольшими ящиками. На арбе мирно дремал возница, рядом медленно ехал всадник. Было ему не больше тридцати пяти лет. Встречные провожали всадника внимательным взглядом. Такие лица запоминаются. Из-под широких полей шляпы виден высокий лоб, круглое, красивое, словно отлитое из бронзы лицо.
Арба часто останавливалась. Легко спрыгнув наземь, всадник начинал копать яму, долго внимательно рассматривал вынутую землю.
Был разгар лета. Травы в степи выгорели. Все окрашено в пепельные тона. В колодцах — солоноватая, затхлая вода. Негде укрыться от жгучего солнца. Но всадник, не зная ни отдыха, ни покоя, продолжал свой путь.
Кто же он и чем занят в степи?
Молодой ученый Василий Васильевич Докучаев изучал черноземы. Это были богатейшие земли, и на драгоценных черноземах ученый видел голодающие деревни, крестьян, живущих под вечной угрозой засухи. Ее приход в 1891 году, когда в cтепи не собрали даже высеянных семян, потряс страну. Что произошло со степями? Не о них ли писал Гоголь: «черт вас возьми, как вы хороши»? Куда девалась плодородная сила степей? Почему свирепствует засуха? И вообще, что такое засуха?
В 1892 году в Петербурге вышла изданная в пользу пострадавших от голода книга «Наши степи прежде и теперь». Докучаев отвечал на волнующие вопросы. Дело не в перемене климата, как твердили некоторые ученые, слепо верившие заграничным авторитетам, а в изменении свойств поверхности степей. Разрушаются почвенные покровы, и наиболее плодородный верхний слой становится легкоподвижным.
Ветры, суховеи, черные бури уносят из степи чернозем. Народное богатство обращается в пыль.
Ученый понимал, откуда эти беды в степи. Не случайно сравнил он степное земледелие с биржевой игрой. Вся земля кругом помещичья, а хозяйничает помещик варварски.
Докучаев стремился предотвратить эти страшные катастрофы в степях, всей своей тяжестью ложившиеся на крестьянские плечи. Ученый указывал пути борьбы с засухой и вместе со своими сподвижниками, великими русскими агрономами, разработал систему мер, чтобы победить в России засуху.
Он предлагал насаждать в степи лесные полосы, засаживать овраги деревьями, кустами, строить пруды, водоемы, регулировать реки, сеять многолетние травы, вводить правильные севообороты.
