Через час, приняв отличный душ и выпив кофе с каплей недорогого, но душистого коньяка, я сидел за компьютером и думал об утреннем инциденте. В конце концов списал всё на впечатлительность. Как это бывает в случаях с непонятными ситуациями, мозг старается побыстрее их затушевать и встроить в обычную картину реальности. И я благодарен за это мозгу, спасибо.

Оставил сообщение Павлу, хотел узнать, не показался ли наш художник. Пока ответа не было. Докторишка наверняка отсыпается после смены. Возможно даже надрался перед сном. Так можно и до завтра просидеть, ожидая от него весточку.

Город как назло молчал. Новостные ленты уныло растягивались всякими там – губернатор приехал туда, посмотрел и уехал; мэр выступил там-то и сказал, что всё будет хорошо. На Западном задержали гражданина за мелкую кражу. Это можно было забавно окружить парой абзацев о новом падении родного рубля. За это я бы и принялся, если бы перед глазами не вспыхивали три пустые рамы от картин. Еще вспоминалась девушка в старом халате. Что-то было эдакое в сочетании невзрачной обертки и очень соблазнительного содержания. И глаза, сколько времени я смотрел в них?

Тут я подумал – а почему бы еще разок не съездить на место событий? Может быть даже постучу бабушке, спросить, что изменилось со вчера. Я выпил еще кофе, чтобы не покупать по дороге, потом обнаружил, что на карту мне упало нежданное пожертвование от читателя с комментарием «давай еще, братан!» и решил, что, раз сэкономил на напитке, поеду на такси.

***

Люблю водил, ведь они нередко могут рассказать чего-нибудь любопытное, да еще и с эксклюзивными деталями. Например, сел к нему в кабину какой-нибудь патологоанатом в состоянии подпития, и давай рассказывать, как оно там у них обстоит. О том, как всяким похоронкам сливают номера и адреса только что померших, чтобы успели навялить свои услуги обалдевшим от горя родственникам; как к этим последним приезжают ребята, вроде как из полиции, и не покидают квартиру пока горемычные не согласятся на помощь конкретной похоронной конторы. Не захочешь – заслушаешься. И ужаснешься. Хотя истории бывают и забавные. А тут я с надеждой спросил у водителя, не слыхал ли он о местном художнике, который, якобы, как мне говорили, себя поджег.

– Лиц, говорите? Хм, где-то попадалась такая фамилия. Сам вот не знаю, но буквально сегодня попадалась… – шеф пошарил, не отрывая взгляд от дороги, на заднем сидении рукой и вытащил газету. «Городской смотрящий».

– Вы не подумайте, я не особо сочувствую этим мудакам, просто беру почитать что попало. У них бывает хорошее. И анекдоты смешные, и даже загадки, – смущение водилы было понятно, газетку издавали местные то ли либерал-коммунисты, то ли социал-демократы. На первых ее страницах постоянно кипело дерьмо о тех и других партиях, о продажности абсолютно каждого политика, кроме тех самых некоторых. К чести редакции у них нередко попадаются действительно неплохо составленные материалы. Тексты этих писак работают, своя аудитория не перестает утирать пот с подмышек, кипит злобой, читая каждый выпуск. Разумеется, всё дозированно так, чтобы они только злились, но не более того.

Я держал в руках хрустящий номерок «Смотрящего».

– Да без проблем, шеф, я тоже ее полистываю, – заверил я.

– Во! – меня восхищало с какой ответственностью он почти не отрывал взгляд от дороги. Тем не менее, пару раз скользнув глазами по страницам, он нашел что-то и ткнул пальцем.

«Художник Г. И. Лиц представит свой триптих в арт-галерее «Старость» уже в эти выходные!» Далее был адрес, телефон. Начало выставки в 16:00 по Москве. Из небольшого фото выглядывал абсолютно блеклый персонаж, лицо которого невозможно запомнить. Длинное, в очках, с жидкими темными волосиками вокруг залысины. Слегка полноват, в тематическом безразмерном свитере.

Это была удача, которой нельзя пренебрегать и нельзя не удивляться. Впервые в жизни и, скорее всего, в последний раз (точно тебе говорю), «Городской смотрящий» оказался полезной газетой. Дата! Выставка сегодня вечером и газета сегодняшняя. Значит, эти ребята ничего не знают о трагедии.

Я попросил газетку себе, дал водителю сверху уже зачисленного и радостный выпорхнул из авто. Дом художника, одновременно являясь прекрасным представителем постреволюционной архитектуры, был настолько запущен, что глаза бы городских властей его не видели. Глядишь, скоро заровняют. Взбежав на нужный этаж, я прислушался. Квартира Лица молчала. С надеждой я потянул за ручку, но на сей раз замок был закрыт. Какая неудача. Впрочем, ожидаемо. Я постучал к соседке. Постучал еще. Кто-то подошел к двери и припал к глазку. «Я знаю, что вы смотрите» – хотелось сказать мне. Пауза затягивалась.

– Извините? Я вчера приходил. Женщина меня проводила в соседскую комнату, я хотел бы с ней перемолвиться парой слов. Можно? Пожалуйста, – всё это я пропел максимально мягким и предупредительным голоском.

Человек продолжал меня разглядывать в молчании. Это ведь она! Мне вдруг подумалось, что это та девушка. «Ты в халатике?» – хотелось мне позаигрывать с ней. Но вдруг там старуха? И даже ответит, в чем она там. Фу…

Щелчок. Из-за приоткрытой двери ко мне выплыли глаза. Молчаливая прелестница смотрела, не мигая. В этот раз она была одета в простенькое платье, повисшее на ней мешком. Одевала ее явно бабка, то ли с целью затаить красоту внучки (дочки?), то ли считая, что эта тряпка и есть самый шик, ведь мода никогда не меняется.

Снова совершив усилие, чтобы выплыть из озер этих глаз, я спросил: «Скажите, ваша… родственница дома?»

Молчит. Почему-то, глядя на эту молчаливую, какую-то забитую девушку лет двадцати пяти, мне неистово хотелось разбудить в ней бурю. Сорвать с нее всю рухлядь, включая лиф и безразмерные бабкины трусы и тут же открыть в ней жрицу страсти. Что-то в ее глазах говорило мне, что она там есть. Она там, следит, чтобы очаг не погас до срока. Вот так стоять с ней – в этом уже было что-то тягостное и манящее.

– Родственница? – молвила она. Наша девочка произнесла первое слово! Меня вдруг посетила охлаждающая мысль о том, что с ней, возможно, что-то не так. Аутичная внучка живет с эксцентричной бабкой. Вполне в духе эпохи, а?

– Ну да. Женщина. Вчера мы с ней ходили вот в эту квартиру. И вы меня видели. Она дома?

– Забери меня отсюда, – почти прошептала она.

Я опешил. В лице этой флегматичной детки ничего не изменилось, но в словах была живая груcть… Грусть! Грусть и тревога. Только я стал выдумывать ответ, как послышалось шарканье тапок, и за спиной девушки показалась искомая миссис Марпл.

– Чего это вы тут беседуете в дверях? Аля, ну-ка иди в комнату. Вам чего?

– Вы меня не помните? Я вчера заходил. Вы мне показывали квартиру художника. Хотел спросить, не слышно ли чего о нем с тех пор.

– А, ну да, припоминаю вас, – старая миссис, кажется, сомневалась.

– И? Что-нибудь новое?

– Новое?

– Про художника.

– А что новое?

– Быть может он приходил?

– Кажется, нет.

– Вы помните, мы вчера выяснили с вами, что в квартире ничего не горело. Тем не менее он, вроде бы, с ожогами поступил в больницу.

– Ах… Так вы полицейский? Салимов?

Мои старики давно уже были в мире подземном, ушли туда раньше, чем я успел насладиться их забывчивостью и всеми прелестями общения с тем, чей ум безнадежно слабеет с каждой лишней минутой, проведенной с нами. Поэтому то, что она настолько плохо запомнила вчерашние события, меня изумило. Но, черт возьми, с нее не убудет если я…

– Да, Салимов, – моя фамилия. Хотел бы узнать у вас, не произошло ли чего нового.

– Вы может зайдете к нему в квартиру? Я сейчас открою, у меня ключ есть.

– Да, разумеется, вы очень поможете делу, – не знаю зачем, но я стал добавлять больше баса в голос. Для авторитетности, наверное. Бабушка скромно улыбнулась. Было в ней слегка от той самой Марпл, ее все происходящее очень интриговало.

Мы вошли в квартиру Лица. Ничто не изменилась. Разве что кто-то починил саму входную дверь. Вперед по коридору. Я оглядел кухню, одну из комнат. Жаль, но нигде не было ни художника, ни его трупа, ни почерневшей одежды, которую он сбросил на пол. На тумбочке стоял снимок, с которого, сердито насупившись, поглядывал какой-то малец. Сын?