– И не сосчитать, сколько годов я здесь служу, а не видел ни одного одинакового дня. Это хорошо, что ты рисуешь. Дни не повторяются, а память все не удержит.

– Как вас зовут?

Старик явно был не из разговорчивых, и потому я решил ковать, пока горячо.

– Хароном люди кличут. – Он едва заметно усмехнулся в бороду, и меня снова обволокло его мягкое произношение.

– Вы на него совсем не похожи, – сказал я.

– Если камень назвать лодкой, он все равно не поплывет, – ответил старик. И добавил: – Мать меня Хайдаром назвала. Говорила, значит «лев».

Его руки остановились на некоторое время. Он вспоминал. И я тоже ясно увидел женщину с изумительно белой кожей и нежным взглядом миндалевидных глаз. Видение было настолько яркое, что я тут же сделал набросок: платок, низко прикрывающий лоб, восточные темные глаза, четкий рисунок губ. И монисто. Не знаю, носила ли мать Хайдара монисто, но у меня в голове слышался его мелодичный звон. Карандаш скользил легко, и женщина оживала – словно в покадровом графическом мультфильме. Женщина за шитьем. Женщина у колыбели. Женщина кормит ребенка грудью.

– А как ваше отчество?

– Булатом отца звали, – глухо отозвался старик после долгой паузы.

Руки снова его дрогнули, и я понял, что на сегодня разговор окончен.

Насколько я помню, «Булат» означает «стальной»: солнечное, рыжее имя Хайдар, закованное в сверкающую сталь. Неспроста дрогнули руки старика.

Я просидел на пароме до вечера. Со стариком мы больше не разговаривали. Из пассажиров перевезли только угрюмого мужика да молодую пару: парня с девушкой лет двадцати. Мой альбом наполнился зарисовками почти на треть. Зубчатые утесы с разлапыми деревьями одного берега. Холмистая гладь с полоской воды – другого. Паром у причала. Руки старика и его неясный профиль в пушистой шапке. Волнистые волосы девушки и наклоненный к ней парень: мне удалось поймать ее полуулыбку и влюбленный взгляд ее спутника.

Я оставил альбом на скамье, когда на стоянке решил прогуляться до кустов. Когда вернулся, то увидел, как старик неотрывно смотрит на белеющий лист. Ветер открыл альбом на странице с набросками женщины. И хотя это были самые удачные рисунки за сегодня, мне стало не по себе – будто подглядел в замочную скважину. Старик поспешно отвернулся при моем возвращении. И эта поспешность, ему не свойственная, меня удивила.

Стало смеркаться, и я засобирался.

– Голодный, поди, – сказал старик, не глядя на меня.

– Есть такое, – не стал отрицать я.

– Пойдем, накормлю.

Дом Хайдара стоял вдалеке от остальной деревни. Потемневший сруб из огромных бревен был на вид таким же могучим, как хозяин. Дом опоясывал забор из крепкого штакетника. Во дворе было идеально чисто. Лавка у крыльца с перевернутым ведром. Метла в углу и прочие хозяйственные премудрости. В сенцах на стенах висели рыболовные снасти и пучки засохших трав. От них шел пыльнопряный аромат вперемешку с запахом дерева.

Старик обстоятельно обмел сапоги, снял их и поставил в угол. Я последовал его примеру. Внутри дом состоял из одной большой комнаты и крошечной спальни, вход в которую терялся где-то за печкой. Все было строго и опрятно. Мебель была только самая необходимая: топчан, стол, шкаф и еще мелочи, наподобие лавок и стульев. Выбеленная русская печь занимала почти треть комнаты и была нереально аутентична.

Из холодильника «ЗиЛ» с хромированной ручкой Хайдар достал запеченную рыбу, яйца и хлеб. Я скромно уселся за столом и тихонько рассматривал обстановку. В углу кухни притаился старый буфет с резными дверками. Резьба была грубоватая, но рядом с монолитной печью буфет выглядел почти изысканно. Такую обстановку я видел разве что в музеях деревенского быта. Но мне пришлась по душе атмосфера добротной аскетичности. Я вспомнил свою квартиру с посудомойкой, стеклянными столами и навороченной душевой кабиной. И сейчас она показалась мне кукольным домиком. Впрочем, я и сам был таким же игрушечным, для яркости таскающим на себе куртку цвета, которого не существует в природе.

Старик пододвинул мне еду:

– Ешь.

На плите заурчал чайник. Хайдар пошелестел в сенцах травяными пучками и заварил сбор. По комнате пополз ягодный аромат летнего вечера.

– Пойду курей накормлю, – сказал он и налил в кружку напиток.

Я остался в одиночестве. Встал, прошелся по комнате и, не удержавшись, заглянул в спальню.

Там стояла кровать, покрытая лоскутным покрывалом. А на стене висел портрет. Женщина в национальной башкирской одежде. И молодая копия Хайдара: мужчина с высокими скулами, тонкими усами и жестким взглядом восточных глаз. И да, у женщины по краю головного убора было видно крошечное монисто. Это была та, которую я сегодня так случайно нарисовал. Я загляделся на портрет и не заметил возвращения хозяина. Удивительно, как большие люди умеют тихо подкрадываться. Мне стало неловко за любопытство, но старик будто не заметил моего смущения.

– Мать умерла от горя, – сказал он.

– Это как? – спросил я.

– Отца расстреляли, и она не пережила этого. Женщина не должна плакать от горя. Только от счастья.

Меня женские слезы раздражали, но чтобы трогали? Нет. Такого не помню. Да и плакали ли мои женщины? Скорее истерили.

Хайдар долго смотрел на портрет, а потом его взгляд скользнул в угол рамки. Там виднелось маленькое фото юной девушки.

– А это кто?

Но он отвернулся и сказал:

– Ложись на топчане. Поздно уже.

Утром я проснулся один. Долго сидел на крыльце с удивительно легкой головой. Мысли не уходили дальше окружающих меня предметов. Рука сама потянулась за карандашом.

Вскоре пришел Хайдар. Принес из курятника свежих яиц и пожарил их на чугунной сковороде. Я больше ничего не спрашивал. После завтрака старик еще какое-то время потоптался по двору, и я сделал несколько набросков: как он метет двор широкими тяжелыми взмахами. Как прилаживает штакетину. Как сыплет в птичью кормушку крошки.

Прошли пара часов, и я решил выйти в деревню, чтобы купить продуктов. Объедать старика, который вел почти натуральное хозяйство, было неловко.

– Я пойду в магазин. Вам что-нибудь купить?

Он посмотрел на меня почти удивленно и махнул рукой. А потом сказал:

– Купи халвы.

Возле единственного магазина было неожиданно людно. Судя по громкой речи и возбужденным жестам, жители были чем-то обеспокоены. Но когда они увидели меня, то разом смолкли. В идиотской шляпе (которую я использовал как кошелек) и кислотной куртке я действительно походил на фрика. Что и прочитал в брезгливом выражении лица толстой женщины, похожей на печку из советской сказки. Здесь же был вчерашний знакомец Димас, и у меня внутри потеплело – не обманул. Я вежливо поздоровался и прошел внутрь магазина. Общество двинулось за мной. И верно: неизвестно, чего ожидать от подобного маргинала. Настороженность росла, пока я заказывал продукты. Тогда, чтобы хоть немного расположить их к себе, я громко сказал:

– Халвы еще дайте. Хайдар Булатович просил.

На лицах жителей отразилось недоумение: мелкий старичок в костюме затряс бородкой. Бабулька в цветастом платке охнула, а кряжистый мужик в камуфляжной куртке выдавил сквозь зубы:

– Так это ты нашего Харона похитил?

Димка громко заржал, пока я соображал, что ответить.

– Почему похитил? Я у него дома живу. – И совсем не к месту добавил: – Хайдар Булатович согласился мне позировать. Я художник.

Общество снова переглянулось. И в этот момент к магазину подошел миловидный пухлый парнишка. За его спиной торчал собранный спиннинг, мимолетно напоминающий колчан со стрелами, что добавляло ему сходства с купидоном, несмотря на возраст. Старожилы переключились на парнишку, и тетка-печка нарочито ласково произнесла:

– А ты, Валюша, домой, что ли, к Харону не ходил?

– Так это… нет, – пропыхтел парень, – он же до холодов на пароме живет. А что, нашелся?