Помня приказ хранить молчание, Перикл только сжал зубы. Конечно, передвижение сотен людей в темноте не могло происходить бесшумно, но усугублять ситуацию пустой болтовней не следовало.

Была глубокая ночь, узкий ломтик луны опускался за горизонт, и до рассвета оставалось несколько часов. Морские падальщики устроились где-то на ночь, и сам остров в темноте казался намного больше, чем при свете дня. Терять время Кимон не мог – с восходом солнца преимущество внезапности будет утрачено. Пару воинов помоложе выслали вперед без доспехов и оружия, чтобы им ничто не мешало. Словно длинноногие зайцы, они исчезли в подлеске, шурша фенхелем и шалфеем. Поднявшись на другой холм и уже потея, несмотря на ночной холод, Перикл ждал их возвращения.

Откуда-то издалека долетел звук, похожий на ржание, и тревожный вскрик. Есть ли на острове пони? Даже разбойникам и дикарям трудно обойтись без лошадей или хотя бы диких ослов, насильно поставленных в упряжку. В Афинах оставшихся лошадей можно было сосчитать по пальцам, бо́льшую их часть съели изголодавшиеся персидские солдаты. Если бы на Скиросе было приличное племенное стадо… Он отложил эту мысль на потом.

В глубокой тени долины Перикл не видел даже лиц ближайших к нему гоплитов. Аттикос шел рядом, и некоторое время они карабкались вместе, чувствуя близость друг друга, ступая со всей возможной осторожностью и цепляясь за камни и кусты по мере того, как подъем становился круче. И один, и другой сдвинули шлемы повыше. Аттикос держал щит в левой руке и, взбираясь наверх, опирался на него, как на некую бронированную конечность. У Перикла щит лежал на плечах, что давало ему чувство защищенности с тыла и неуязвимости.

Чем выше, тем труднее становился подъем. Грунт рассыпался под ногами, и мелкие камешки летели вниз по склону. При дневном свете греки выбрали бы наилучший маршрут, но ночью не оставалось ничего другого, как только держаться по возможности вместе.

К тому времени, как они добрались до вершины и подъем сменился широким, плоским гребнем, Перикл уже тяжело отдувался, хотя и старался, чтобы получалось не слишком шумно. Он также с раздражением заметил, что Аттикос дышит куда спокойнее. Казалось, физические усилия ничего ему не стоят, он готов маршировать дальше и карабкаться еще выше. Впрочем, возможно, ему было так же нелегко, но только он этого не показывал. В любом случае Перикл старался не отставать от него, хотя пот и падал со лба крупными каплями.

Ни скал, ни утесов пока не встретилось – только пологие холмы, с которых разбегались ящерицы и разлетались птицы, встревоженные приближением гоплитов.

Передняя шеренга резко остановилась, когда в темноте, внезапно ожив, дрогнула тень. Некоторые даже опустили копья, до них донесся безошибочно узнаваемый стук копыт. Какая-то сонная лошадь бросилась вниз по склону с возмущенным ржанием. Звук разнесся далеко, и Перикл огорченно покачал головой. Конское ржание, как и собачий лай, наверняка могло предупредить обитателей острова о присутствии чужаков.

Примерно на середине спуска тени, которые Перикл едва мог разглядеть, внезапно растворились, и он, поняв, что они скрывали, опустился на колено. Остальные, включая Аттикоса, гоплитов и гребцов, тоже остановились. Теперь все смотрели на лежащую внизу долину, гораздо более широкую, чем те, что встречались им раньше. Огней внизу не было, но Периклу показалось, что он различает очертания домов и даже более светлую полосу какой-то дороги, на которую падал лунный свет. Отсюда, издалека, место походило больше на поселок, чем на суровый лагерь убийц и изгнанников.

За спиной у Перикла вполголоса переговаривались гоплиты. Слава богам, он не ошибся. Остановка по ложной тревоге была бы унизительной оплошностью. Где-то едва слышно журчала вода. Ручей или какой-нибудь древний источник? Если люди поселились в этом месте, значит на то была причина. Он медленно повернул голову и прошелся взглядом по перевернутым чашам ближайших холмов. Возможно, они-то и скрывали дым костров от проходящих мимо острова судов. Или же люди здесь жили, не разводя большого огня. Кто знает…

Справа, пройдя мимо трех шеренг из тридцати гоплитов, из темноты выступил Кимон. В общем строю люди держались соответственно принадлежности к корабельным экипажам, хотя и находились под командой одного человека. Кимон относился ко всем одинаково и не отдавал предпочтения ни одному конкретному кораблю, хорошо зная, сколь ревнивыми могут быть мужчины. И спать он мог улечься на открытой палубе любой триеры.

Перикл смотрел на него с благоговением. В то время, когда он сам сидел со своей эвакуированной семьей на острове Саламин, Кимон уже командовал эскадрами, брал на абордаж и сжигал персидские корабли. То, что он видел, что испытал, осталось в его глазах и голосе. Вот он, несомненно, познал клеос. В его присутствии Перикл всегда помнил, что ему еще предстоит заслужить славу.

Кимон остановился рядом с ним. Стратег носил шлем, поножи и нагрудник поверх толстой льняной туники. Щит он нес так, будто тот ничего не весил. Гребень на его шлеме был черно-белый, но в общем он выглядел как любой из них. Тем не менее Перикл узнал его.

– Что ты видишь? – тихо спросил Кимон, вглядываясь в ночь.

Перикл моргнул, поняв, что его глаза лучше, чем у человека, которого он почитал.

– Там, внизу, дома. Может, сотня, может, чуть больше. Есть дорожка и перекресток, есть что-то вроде ручья… проточная вода.

– Я слышу, – ответил Кимон и покачал головой, будто недовольный собой.

В светлое время никаких проблем со зрением у него не было. Но Перикл знал, что некоторые люди видят ночью лучше, чем другие. Так или иначе, его способность оказалась кстати, и он даже почувствовал, как раздувается от гордости.

– Значит, мы нашли их, – пробормотал Кимон.

Перикл кивнул и тихо сказал:

– Я не вижу никакого движения.

Кимон провел тыльной стороной ладони по щетинистому подбородку.

Момент был решающий – и для гоплитов, и для падальщиков Скироса.

– Думаю, мы не можем оставить все как есть. Они знают этот остров лучше, чем мы. Не хочу, чтобы они взялись за оружие и напали на нас завтра, когда мы будем искать гробницу.

Кимон разговаривал с ним, спрашивал совета. Конечно, он мог не последовать ему, но Перикл был рад, что его включили в разговор, и воспользовался возможностью высказать свое мнение.

– Мы в долгу перед городами и островами, которые они разоряют. Нельзя оставить их в живых.

Шлем повернулся к Периклу, и после короткой, заполненной тишиной и неподвижностью паузы Кимон хлопнул его по плечу:

– Согласен. Войдем осторожно. Даже крысы кусаются, когда им грозит опасность. Ты командуешь левым крылом. Возьми три шеренги по пятнадцать человек и… половину гребцов. Не позволяй им своевольничать. Кого бы мы ни нашли внизу, если пройдем без единой раны, я буду доволен. Отнесись к противнику с тем же вниманием, какое проявил бы в полевом сражении. Щиты держать высоко и теснее. Если есть возможность, атаковать копьем. Обнажил меч – бей щитом, оттолкни противника назад.

Самое обычное наставление, какое мог бы дать новобранцам любой стратег. Но Перикл был благодарен. Он медленно поднялся, выпрямился под звездами и на мгновение почувствовал дурноту. До него вдруг с полной ясностью дошло, что ему предстоит драться насмерть, и еще неизвестно, кто выживет. Когда мыслей не остается, правильно делать самое простое. Вот к чему они так упорно, так усердно, до седьмого пота, готовились. Убийство – трудная и жестокая работа. Лишь немногим она дается легко, и эти немногие становятся либо героями, либо теми, на кого охотятся, как на львов.

– Я тебя не подведу, – сказал Перикл.

– И я тоже, стратег, – пробурчал у него за спиной Аттикос, испортив своим вмешательством мгновение гордости.

Перикл закатил глаза, но Кимон уже отвернулся и исчез в темноте, торопясь вернуться на место.

– Передайте дальше, – сказал Перикл через плечо стоявшим позади. – Выступаем как левое крыло. Идем быстро и тихо.