Днём Сашка работал контролёром в бане, а вечерами бегал в театр, смотрел репетиции, спектакли в которых массовка не требовалась. Месяца через три ему стали доверять

произносить короткие фразы, реплики. Его неимоверная худоба оказалась как нельзя, кстати, для изображения изнурённого долгой дорогой и жаждой красноармейца из «Железного потока» Серафимовича, рабочего паренька в «Аристократах» Погодина и деревенского активиста в «Разломе» по Ставскому.

Хоть и произносил Сашка всего лишь горстку слов, но другие-то статисты и этим похвастаться не могли! И он уже чувствовал себя не просто статистом, а исполнителем эпизодических ролей. Не редко на Сашкиных фразах оканчивалась пьеса, что было символично и в духе времени: последнее слово всегда остаётся за народными массами. После сразу давали занавес, звучали аплодисменты, артисты выходили на поклон. Друзья подшучивали над Сашкой, говорили, что ему в подмётки не годятся даже корифеи Художественного театра. Он смеялся вместе со всеми, но сквозь смех говорил, что ещё сыграет свою главную роль!

Однажды в театре произошла следующая история. На одном из спектаклей, где Сашке как раз были доверены заключительные слова, едва ли не половину зала заняли его друзья и приятели. Спектакль шёл к концу, народ, в лице Сашки подвёл итог действу, дали занавес. И вдруг зрители, из тех, кто знал Сашку, вскочили в едином порыве и, бурно аплодируя, стали дружно скандировать:

– Ку-ли-ков-ский! Ку-ли-ков-ский!

Остальная часть зала тоже поднялась, и некоторые даже присоединились к скандированию. Словом, настоящая овация получилась.

А за кулисами тем временем царило замешательство. Исполнители главных ролей никак не могли понять, кто такой этот Куликовский и почему вызывают именно его? Когда через несколько минут выяснилось, что это статист, произнесший заключительную фразу в пьесе, раздражённый Плотников произнёс:

– Это чёрт знает что! – и величественно удалился в гримуборную.

Сашка не сомневался, что его турнут из театра, но – обошлось. Наоборот он даже приобрёл внутри театрального коллектива некоторую популярность. И всё-таки его артистическая карьера оборвалась самым обидным образом.

В 1938 году Охлопков перешёл в театр Вахтангова, а Реалистический театр прекратил своё существование, объединившись с Камерным театром Таирова. К вахтанговцам подались и Андрей Абрикосов с Николаем Плотниковым. Охотников пригласить к себе Сашку не нашлось…

В ближайший после этого год он сменил не одну профессию, но отравленная сценой душа его ничего иного, кроме театра не принимала. Тоскуя, он часто приезжал к семьдесят четвёртому дому по улице Горького, где не так давно жил их театр, бродил вокруг, вспоминая былые дни. Подъезжал он и к Вахтанговскому театру на Арбат, вдруг окажется, что им тоже нужны статисты? Тогда Николай Павлович непременно вспомнит его и возьмёт в новую труппу. Но вахтанговцам статисты пока не требовались. Вскоре Сашка твёрдо решил учиться на артиста, поступить в студию МХАТ, – ведь именно на основе 4-ой студии МХАТа родился в 1927 году Реалистический театр! Вот и он, отучившись, станет у истоков создания нового театра, греметь который будет на весь Советский Союз! И уж тогда он сыграет не одну главную роль!

Сашка записался разом в три библиотеки, обложился книгами по искусству, учебниками. Подготовился на «5», чувствовал это. Но театральная карьера его опять не получила продолжения. Началась война…

Несмотря на плоскостопие, в мирное время, помогшее счастливо избежать военной службы, теперь Сашка добился, чтобы его зачислили в ополчение. Прощание с родителями вышло коротким. Отец попросил его быть серьёзнее, да и вообще… Он не договорил, нахмурился и отвернулся к окну. Мать завыла в голос и повисла у сына на шее.

…Попав под ураганный артиллерийско-миномётный огонь врага, батальон потерял связь со штабом дивизии. Сашка и ещё два бойца получили приказ найти линию обрыва и связь

восстановить.

Место повреждения Сашка обнаружил уже в одиночестве: его товарищи были убиты. Но соединить провода по всем правилам он не успевал, был обнаружен немцами. Закусив зубами концы провода, Сашка отстреливался до последнего патрона.

Когда спустя некоторое время подоспели бойцы батальона, Сашка был мёртв, а неподалёку от него лежало четверо убитых фашистов…

Солдат

По обеим сторонам разбитой весенними дождями и гусеницами танков дороги лежало поле с истлевающими кое-где островками снега, с чёрными воронками от разорвавшихся бомб и снарядов.

Дорогой этой, плотно увязая в непролазной грязи, двигались в сторону Москвы бесконечные обозы с беженцами. Измождённые лошади с превеликим трудом тянули набитые нехитрым скарбом телеги. Чья-то коровёнка с впалыми, забрызганными грязью боками, привязанная к задку телеги, вдруг остановилась середь дороги, отказываясь идти дальше. И ни ласки, ни кнут долго не могли сдвинуть её с места.

Снующие вдоль обоза собаки подняли жуткий лай, точно злились на неуместное теперь упрямство коровёнки. А та стояла, не шелохнувшись, и время от времени мычала, как будто хотела объяснить свой поступок людям.

Образовался затор, в который угадила ехавшая в сторону передовой полуторка. В открытом кузове машины находился какой-то груз, тщательно укрытый брезентом. Наконец коровёнка одумалась, видимо, тяжко вздохнула и пошла дальше; полуторка слегка забуксовала, окатив жидкой грязью из-под задних колёс стоявших неподалёку людей, и затем тоже тронулась в путь, предупреждая о себе зазевавшихся обозников короткими сигналами.

За рулём полуторки сидел светлоглазый солдат в сдвинутой на бритый затылок пилотке. Глядя через раскрытое окно, он улыбался попадавшимся навстречу молодкам, и негромко напевал себе под нос:

Девочки-девчоночки

отбили мне печёночки,

Теперь я без печёночек,

но всё ж люблю девчоночек!

Сидевший рядом с ним майор-артиллерист с седеющими висками, внимательно изучал извлечённую из планшетки карту, что-то помечая на ней небольшим, остро отточенным карандашиком.

…«Мессеры» появились неожиданно. Вдали над чёрной полоской леса вдруг возникли три тёмных точки. И уже через несколько секунд послышался грозный рокот моторов. Майор встрепенулся, поспешно засунул карту в планшетку и приказал:

– Давай по полю, может, успеем!

Солдат резко крутанул руль вправо, полуторка подскочила на ухабе и тут же встала, забуксовав. И как не рычала, выбиваясь из сил, выбраться самостоятельно из этого плена не могла.

– Из машины! – скомандовал майор, и в эту минуту землю прошили первые пулемётные очереди.

Люди в панике бросились в разные стороны, но укрыться было негде, кругом ни деревца, ни кустика. Самолёты с противным визгом пикировали над землей, расстреливая обезумевших от страха людей и животных. Солдат от бессилия и злобы пальнул несколько раз из винтовки, никакого впрочем, вреда хищным железным птицам со свастикой на крыльях не нанеся.

…Очередная пулемётная очередь с небес попала в завалившуюся на правое колесо полуторку; загорелся брезент в кузове и вскоре после этого рванул прохудившийся бензобак.

А «мессеры», сея ужас и смерть, вновь и вновь заходили над мечущейся толпой. Лежавший в грязи солдат, подняв голову, вдруг увидел плачущего ребёнка, шедшего по усеянной трупами

людей и животных дороге. Сзади прямо на него на бреющем полёте нёсся «мессер». Всё решали доли секунды. Солдат вскочил, бросился к ребёнку и упал на него, прикрыв телом…

Расстреляв весь запас, «мессеры» улетели так же внезапно, как и появились несколькими минутами раньше.

Солдата бережно уложили на чью-то телегу, он был ещё жив. Повезли. От суровой тряски он застонал и открыл глаза.

– Ребёнок? – едва проговорил он.

– Жив, жив! – всхлипывая, сообщила ему сидевшая рядом молодая женщина в платке и телогрейке. – Вот он тут…

Некоторое время слышалось трудное хриплое дыхание солдата, потом всё стихло. Женщина испуганно посмотрела ему в лицо, вздрогнула, украдкой перекрестилась и дрожащими пальцами закрыла смотревшие в небо светлые глаза солдата. Натянула поводья, остановила лошадь.