Он закрыл форточку, загасил сигарету. «Так, так, так, хорошо, – начал разговаривать сам с собой, – допустим, ты берешь трубку и говоришь, что не готов, что нужно подождать, чтобы чувства укрепились. Она будет тяжело дышать, ей тридцать два, нужен ребенок, муж, социальная устроенность. Нет – тогда нужно с ней рвать и начинать все сначала, и кто гарантирует, что следующая будет именно той, которая соответствует его представлениям. Всему свое время, и когда оно подошло, необходимо выбирать из имеющегося в наличии. Надо принимать решение – или это будут вечные сомнения и колебания». Раздался звонок:

– Спасибо тебе, дорогой, – прозвучал ее низкий приятный голос.

– Это ты, Кристина?

– Спасибо за розы, они очень милые и пахнут тобой.

Алекс представил ее глаза, ухоженные пальцы руки, которой она держала трубку.

– Твое любимое вино ждет нас вечером, – прошептал в трубку Алекс, подражая ей.

– Очень хорошо, но ты же хотел, чтобы мы пошли к твоей маме сегодня, а не потерялись в каком-нибудь заурядном ресторане.

– Да, так и сделаем. Ты наденешь платье, черные туфли на каблуке?

– О, нет, нет, милый, я решила, что называется, не светиться. В свитере и джинсах мне будет удобнее. Ты против?

– Что ты, солнце мое, – это твой день и господствуешь везде ты, и потом, это твой стиль, а удобство – прежде всего, прежде всего, – дважды повторил Алекс и вздохнул.

– Кстати, там нужно будет помочь на кухне и убрать, не хотелось бы платье утром тащить в химчистку. В котором часу ты за мной заедешь? Давай пораньше – в пять. Я буду готова.

– Хорошо, – Алекс посмотрел на часы. – Я постараюсь быть вовремя.

– Я обнимаю тебя крепко-крепко, – она чмокнула в трубку.

– Я тебя тоже целую, дорогая, – выдавил из себя Алекс и нажал на кнопку сброса разговора.

Семейное счастье для него всегда было непонятным ощущением. Мир изменился за последние полста лет, и вместе с его изменениями стали один за другим падать столбы, на которых еще недавно, как на самом прочном основании, стояла цивилизация. И не потому, что он рос в семье один, и не потому, что в его семье каждый был сам по себе. Алекс считал, что семейные ценности отмирают как жизненная необходимость, а жизнь с течением времени становится слишком длинной для одной любви. Тысячелетиями природа стимулировала людей объединяться в семьи, семьи – в роды, роды – в племена, племена – в народы – так легче было выжить. Но в современном мире функция физического выживания одной особи исчезла, духовное наслаждение лишь киснет в рамках семейных отношений, а о продолжении рода человеческого больше заботится общество – потомство с годами только тяготит его создателей.

Они сидели за столом в гостиной в доме его мамы. Семейная идиллия, которая так напрягала его всегда, условности, нелюбимые с детства. Свойства, присущие всем людям с высокой скоростью мышления: не обращать внимание на мелочи, не слушать медленно говорящего собеседника, переключаясь на свои мысли, смотреть и не видеть предметы в сущности не меняющие обстановку, – Алекс унаследовал от своего отца. Его не стало семь лет назад, и, как показалось Алексу, мать перенесла потерю легко. Отец не ценил ее, казалось бы такую редкую женщину – таскался по певичкам и дешевым актрисам, гадалкам. Его отношения с отцом тоже были непростыми. Практичному разуму были чужды игры воображения и, когда он вырос, общих тем для общения у них почти не осталось.

Кристина тронула его за локоть:

– У тебя все хорошо?

– Да. А что?

– Ты опять не с нами.

– Я с вами всегда.

– Телом, телом! А где твоя душа, мысли?

– Девочка моя, ты же знаешь меня: я думаю обо всем одновременно, но стоит ко мне обратиться, и я весь внимание.

– Это твоя способность, с которой я не смирюсь никогда.

– Это не способность, моя дорогая. Это моя сущность.

Вошла мама, неся огромный поднос, на котором стояла большая кастрюля, объятая клубами пара.

– Детки – горячее! Кристина, помоги мне, мужчина не догадается.

– Мама! – Алекс подскочил и, переняв из рук матери тяжелый поднос, осторожно поставил на стол. – Твое мнение, что мужчина обо всем должен догадаться сам, ошибочно. Могла бы позвать меня на кухню, а не нести сама, ставя меня в неудобное перед Кристиной положение – нерадивый сын даже не поможет отнести неподъемный поднос престарелой матери.

– Кристина, ты это слышала? Престарелой! Начинаются колкости на грани оскорблений! – Кристина улыбалась, слушая ироничную перепалку между сыном и матерью.

Она сегодня часто смотрела прямо в его глаза, и ему казалось, что  через них  старается заглянуть в его душу, узнать его мысли в этот момент. Алекс в который раз не выдержал ее взгляда и, криво улыбнувшись, увел глаза в сторону, нервно постукивая столовыми приборами по пустой тарелке.

«Обложила, – подумал он, – хочет додавить и получить его сегодняшнее, долгожданное: мама, пока мы все вместе, я хочу тебе сказать, что мы с Кристиной решили пожениться, – и услышать в ответ: ну и новость, давно все ясно, неясно только, почему так долго тянули, а я-то думала, что ты ошарашишь родную маму сообщением, что дождусь наконец-то маленькую внучку».

Казалось, сто канатов держали его за язык, не давая шевельнуться. Тысячи мощных струй воздуха не давали открыться его глазам, миллион насосов гнали его кровь в обратную сторону, подвергая сомнению правильность его решения.

Он умоляюще взглянул на Кристину, нашел под столом ее руку, сжал, тихо произнес:

– Давай не сегодня.

– А когда? – Ее взгляд застыл.

– Завтра или…

Она вздохнула, забрала руку, встала из-за стола и пошла на кухню, прихватив, как бы невзначай, его пустую тарелку. Алекс тоже встал:

– Пойду в кабинет отца покурю.

Мама неодобрительно взглянула на него:

– Открой форточку. Я, слава богу, семь лет как избавилась от вечной копоти и валяющихся повсюду окурков.

Он вошел в комнату, прикрыл за собой дверь, плюхнулся в старое мягкое кресло. «Не переживу», – подумал. Кабинет отца остался нетронутым после его смерти и даже ручки на столе, которыми он писал свои безумные статейки, никому не понятные рассказы, ни разу за семь лет не покинули коричневого стола. Мать заходила, вытирала пыль отовсюду и уходила, оставив все как есть. Как-то Алекс попытался во всем разобраться, чтобы представить мир, в котором жил его отец, но попытка закончилась неудачей. Внутренний мир сумасшедшего может понять только такой же сумасшедший, а ум Алекса был слишком рационален и не очень охотно принимал философский и иррациональный подход к жизни. Единственное, что ему удалось понять, это то, что измерение, в котором жил его отец и его устройство были иными, а восприятие рядом идущих по жизни людей, происходящих событий понятными лишь ему одному и зачастую неприемлемыми для окружающих. Даже его кабинет был обставлен странно: стол стоял у противоположной от окна стены, на потолке был «расстелен» ковер с изображением звездного неба, светильники стояли на полу, а все шкафы были подвешены на стены, не касаясь пола (по мнению матери, в этом было хоть какое-то преимущество – легко мыть под ними пол). Алекс подошел к шкафу с книгами, провел рукой по давно никем не тронутым переплетам. «Отпечатки человеческих мыслей на тысячах страниц, – подумал он, – полет фантазии, полет мечты, отражение событий жизни многих людей. Застывшие страницы, оживающие только тогда, когда чей-то взгляд впивается в строки, написанные рукой мастера». Пальцы уперлись в толстый переплет. Библия… Собрание вопросов и ответов. Медленно потянул книгу на себя. Как это кстати – обратиться к святому писанию, погрузить в него свою душу, пребывающую в смятении перед неизбежным поворотом судьбы. Пусть по кромсает ее, придаст форму мятежным мыслям и идеям, наделит их уверенностью в выбранном пути. Открыл, полистал страницы. Неожиданно в комнате померк свет, Алекс перестал слышать громкий разговор женщин за стеной, пропал запах дыма от тлеющей сигареты, голова закружилась и он не заметил, как оказался опять в кресле. Пальцы рук не слушались, веки налились тяжестью и вдруг ощущение тела вообще пропало, будто оно находилось в невесомости, – но при этом необыкновенная ясность ума.