Сказано это было уже больше для бравады и собственного успокоения, поскольку барон совершенно ясно понимал, что случилось что-то из ряда вон выходящее.

Если Прохор, его денщик, не появился даже после этого крика, то он точно умер, так как Прошка боялся барона, как огня.

Вот только что такого произошло?

Спустившись на первый этаж своего дома, он обнаружил лишь настежь распахнутую входную двустворчатую дверь, через которую утренний ветер безнаказанно трепал занавески на окнах и студил помещение.

— Вообще страх потеряли, — зарычал барон, поплотнее запахивая полы уже не такого тёплого халата. — Что здесь происходит?

Но увы, во всём доме не было ни одной живой души, которая бы смогла ответить на этот вопрос, поскольку подойдя к распахнутым дверям, он увидел, что вся многочисленная прислуга толпилась во дворе, около его любимой беседки.

— Да что, чёрт бы вас всех драл, здесь происходит? — побагровел барон, но ощущение чего-то неотвратимого и неминуемого уже холодным щупальцем скользнуть в его нутро.

На то, чтобы торопливым шагом дойти до образовавшегося столпотворения понадобилось время. Уже не обращая внимания на то, что в тапках из шкуры снежного барса не принято ходить по вымощенным камнем дорожкам, Свиблов еле сдерживался, чтобы не перейти на бег.

Расталкивая локтями прислугу, он всё-таки продрался в круг, чтобы взглянуть на то, что настолько заинтересовало их, что они совершенно не обратили внимания на его появление.

Подавив дикое желание пинками успокоить взахлёб голосящую служанку, барон, наконец увидел причину такого нездорового ажиотажа.

Взгляд прикипел к распятому на стене беседки телу. Той стене, на которой его садовник с таким трудом выращивал побеги винограда, постоянно подвязывая их и направляя, чтобы создать равномерный тенёк в беседке.

Барон, сглатывая внезапно образовавшийся ком, стоял в абсолютном ступоре, не понимая, как ему реагировать на увиденное.

— Бред какой-то, — подался назад он, понимая, что это происходит на самом деле. Его помощники, которых он вчера отправил на урегулирование вопроса по заведению, нашлись. — Нет…

Вот только лучше бы они навсегда сгинули, чем вот так.

В груди распятого на беседке торчало вечное перо. Довольно дорогое перо, поскольку Свиблов сам пользовался точно таким же. Этим писчим пером к его мёртвому помощнику был приколот листок, покрытый бурыми пятнами.

Семёну Константиновичу не нужно было подходить ближе, чтобы глянуть, что написано на листе.

Он это и так знал.

Но большего ужаса нагонял его личный нотариус, который с отсутствующим взглядом сидел около беседки, не обращая внимания ни на кого, и меланхолично жевал.

Протянув руку к стоящей перед ним корзине, нотариус бережно вытянул из неё большой душистый цветок, чтобы запихать его себе в рот, тщательно пережевывая при этом.

Барон почувствовал, как у него закололо в груди.

Посыл был более, чем понятен.

И когда нотариус потянулся за следующим цветком, барон Свиблов понял, что не только этот густой запах, но и произношение самого слова «орхидея», отныне будут у него ассоциироваться только с тошнотой.

Алиса с детства была тихим послушным ребёнком.

Своих родителей она не помнила, а всё детство она жила со своей тётей, в Краевске. На вопросы о родителях, тетя (довольно строгая женщина) всегда поджимала губы и отмалчивалась.

Было видно, что ей эта тема не очень приятна. Ситуацию не спасали даже слёзы ребёнка, который в тот момент искренне считал, что тётя намеренно не говорит ей ничего, а её родители самые лучшие на свете.

Только в шесть лет она первый раз увидела своего отца.

В первый и в последний.

Она до сих пор помнит запах его пропахшей потом и пылью куртки, его грубые мозолистые руки и то, как он бережно прижимал её к себе. Будто хрупкий цветок, который боялся помять или, не дай Бог, сломать.

Она не запомнила его сбивчивые объяснения и заверения в том, что всё будет хорошо. В этот момент Алиса находилась будто в тумане, не понимая, как ей реагировать. Мысль, что это её отец, её настоящий живой отец, которого она была лишена, никак не могла уложиться в её детской головке.

Потом были разговоры на повышенных тонах в комнате, в которую Алису не пустили. Она только слышала, как тётя высказывала её отцу, о том, что он безответственный. Что с его образом жизни ему нельзя было заводить семью.

А потом её тётя поругалась с отцом, выгнав его в ночь, несмотря на мольбы девочки.

Алиса не разговаривала с ней несколько недель после этого, полностью закрывшись от внешнего мира. Именно тогда девочка первый раз поняла, что может приказывать другим людям. Не всем, но многим. Но осознать это помог случай.

Первый раз это получилось на рынке, когда они с тётей пошли за продуктами. Девочку никогда не оставляли одну. Всегда рядом находилась тётя.

Её никогда не отпускали играть с другими детьми, отчего она сильно обижалась и подолгу плакала. Ей всегда казалось, что тётя хочет побольнее уколоть её, назло запрещая ей всё, что только можно, и что доступно другим детям.

Девушка помнила этот первый раз, когда держась за тётину руку, она нечаянно наступила кому-то на ногу, засмотревшись на прилавок, на котором были выложены красивые разноцветные платки.

— Мерзавка, — она почувствовала, как её плечо сжала чья-то рука, а потом как следует встряхнула. — Ты совсем не смотришь, куда прёшь? — прошипела полноватая женщина со злыми глазами. — А ты почему не следишь за своей паршивкой⁉ — накинулась незнакомка на тётю, которая растерялась от такого напора, лишь испуганно переводя взгляд то на тётку то на Алису. — Да вы у меня…

— Заткнись, — внезапно вырвалось тихое у девочки. Потом случилось то, что заставило её тётю побледнеть. — Извинись немедленно.

Слушая монотонные извинения, которые начала говорить эта дама, словно одурманенная, тётя почему-то начала мелко дрожать. Алиса почувствовала, как ладони тёти покрылись липким потом.

— Алиса, — прошептала она. — Прекрати это немедленно.

Девочка поняла, что её тётю эта странная чужая тётка пугает, поэтому она снова произнесла:

— Замолчи! Убирайся отсюда, и чтобы больше я тебя никогда не видела, — зачем-то повторила она фразу, которую её тётя тогда в запале выкрикнула её отцу. Девочке она показалась уместной в данной ситуации. — Ты скоро сдохнешь, и тебя никто никогда больше не вспомнит, — добавила она. — Даже дочь!

Последние слова девочка договаривала на ходу, поскольку тётя будто обезумела. Схватив её за руку, она потащила девочку прочь с рынка, почему-то сильно торопясь.

Алиса помнила, что она не успевала перебирать маленькими ножками, постоянно плача и умоляя идти помедленнее. Она не понимала причин такой грубости. И то, что девочка упала и разодрала себе все колени, не остановило её тётю тогда.

А потом был переезд.

Светлореченск, Бирск, Загорное, снова Краевск, опять Светлореченск.

Девушка устала менять имена, слушая тётю и терпеливо повторяя, что её теперь зовут Анна, Светлана, Ирина, Марфа…

Новых имён было много, как и мест жительства… как и незнакомых людей вокруг.

Лишь когда девочка подросла настолько, чтобы что-то начать понимать, она в полной мере оценила, что для неё делала тётя, пока была жива.

Алиса помнила, как люди из администрации города организовывали быстрые и скромные похороны тёти, помнит корявую табличку, с кривыми буквами «Юсупова Надежда Григорьевна», помнит, как она пряталась во дворе, когда за ней пришли, чтобы куда-то зачем-то отправить, как сироту.

Вот только она больше не хотела никуда оправляться. Именно поэтому её не нашли.

Отныне свою судьбу Алиса хотела решать сама.

Того, чего больше всего опасался Петя, не случилось.

И хоть ниточка от учинённого здесь безобразия господами «залётными» и тянулась в соседний город Краевск, заканчивалась она в совершенно нескромном особняке заместителя начальника тамошнего полицейского управления, который решил под шумок прикарманить себе «Орхидею».