В тот день на улице было достаточно морозно- градусов двадцать. Освободившись рано от школьных и иных дел я в одиночестве пришел на Крутую покататься на санках. Вся проезжая часть улицы и ее левая пешеходная часть абсолютно безлюдны.

Прокатившись по первому разу не быстро, притормаживая ногами, чтобы обследовать трассу, я лихо затормозил в конце, эффектно свалившись с санок и два раза перевернувшись в снегу. У нас это считалось особым шиком. Наст был твердый и слегка даже как бы с легкой ледяной корочкой, поэтому санки не очень слушались управления, зато скорость можно набрать большую.

Оглядев трассу в последний раз и не найдя на ней ни души, я разбежался как следует и полетел вниз с нарастающей скоростью. Когда я уже достиг середины, на пешеходную часть, словно из ниоткуда вдруг вышел какой-то дядька. Пройдя по прорытому проходу от проезжей части до пешеходной он вырос прямо передо мной метрах в двадцати и не глядя по сторонам не спеша двинулся вниз прямо посередине:

– Отойдите-е! В сторону!– заорал я одновременно пытаясь затормозить сразу двумя ногами, но скорость была большая, а наст очень скользкий. Меня неотвратимо несло к мужику, а он, не сразу сообразив в чем дело, сделал робкую попытку повернуться в сторону моего крика, но было поздно.

Со всего маху я шибанул ему сзади по ногам. Как подкошенный, он рухнул спиной на меня и укатился в сугроб. От его падения мне на спину у меня сразу сбилось дыхание. Слетев с саней я кувырком покатился по инерции вниз. Санки догнали меня и боднули в спину.

Мужик сидел на снегу, матерился почем зря и как-то странно сучил руками, как будто пытался сбросить с себя змею, оказалось что это была папироса, которую он курил и она попала ему за пазуху.

Но меня это мало волновало – я никак не мог вздохнуть. Вскочив на ноги и выпучив глаза я разинул рот, пытаясь сделать вдох. Наконец мне это удалось и я облегченно заорал что есть мочи. Избавившись наконец от папиросы, дядька поднял шапку и медленно пошел ко мне, но поскользнулся и опять шлепнулся на жопу. Я, не испытывая судьбу и продолжая всхлипывать, схватил санки и удрал через ближайший проход на улицу и на санках погнал дальше вниз уже по Крутой.

За мной никто не гнался. Улица оставалась все такой же безлюдной.

Чувство одиночества, вернее, стремление побыть одному, было свойственно мне уже давно. Я мог с удовольствием играть дома один, читать книги, сочинять стихи или просто мечтать. Не знаю, может быть это чувство свойственно многим мальчикам в детстве, но знаю точно, что мне оно нравилось. Нет, я совсем не чурался нашей дворовой компании, не тяготился общением с Калиной или одноклассниками, но порой мне хотелось побыть наедине с собой.

Иногда получалось так, что в связи с моими занятиями в литературном кружке и участием в репетициях художественной самодеятельности школы, я выходил гулять в то время, когда все уже набегались и накатались до изнеможения на лыжах, санках и попах по снежным горкам, и теперь с аппетитом поглощали дома свои обеды.

Одно время меня зимой одолели ангины. Врачи сказали, что у меня слабое горло и его надо закалять. Я решил, что катание по лесу на лыжах – это то, что мне нужно.

Теперь каждый день после уроков, придя домой и быстро пообедав, я надевал лыжи и бежал к ближайшей сопке, благо до нее было каких-то пару километров, что для меня было совсем не расстоянием. В большинстве своем сопки вокруг Руднегорска были покрыты довольно-таки редким лесом, состоящем в основном из невысоких, два-три метра максимум, тонких и кривых березок, их еще называют карликовыми, а так же осин и сосен. Сосны могли быть вполне себе приличными по высоте метров до пяти самые большие, но бывали тоже кривоватые и даже загнутые в виде фиги.

Сами сопки состоят из скальных пород, часто выходящие на поверхность в виде небольших скал и огромных валунов, вросших в землю. Тысячи лет назад здесь прошелся огромный ледник.

Зимой это все сглаживается в единую абсолютно гладкую снежную поверхность . Снег на столько толстым слоем покрывает поверхность земли, что березки и осины превращаются в кусты не выше полутора метров, а на нижние ветки сосен мы порой могли садится не снимая лыж, лишь слегла подпрыгнув.

Все близлежащие к городу сопки были испещрены лыжнями в разных направлениях, но были главные, которые имели даже свои названия, например: Змея – протяженная извилистая лыжная трасса с плавным наклоном. Она проходила через условно густой лес и кустарник и была одной из живописных для этих мест. Добравшись до ее вершины и слегка оттолкнувшись палками можно было долго скользить по накатанной лыжне плавно набирая ход и еще успевать любоваться окружающей природой. В самом конце трасса резко уходила вниз превращаясь в непродолжительный, но крутой спуск и заканчивалась большой площадкой, на которой мы лихо тормозили подобно профессиональным горнолыжникам.

Еще была большущая и крутючая гора под названием Лысая. На ней вообще не было ни кустов ни деревьев, что было очень удобно для скоростного спуска и слалома. Через много лет я узнал что чуть-ли не в каждом городе есть гора с таким названием.

Лысая располагалась выше Змеи и обычно, накатавшись и нападавшись на горе, мы возвращались домой по Змее спокойно и расслабленно, отдыхая от экстремального катания.

И вот в одиночестве, наслаждаясь тишиной и морозным воздухом, я не спеша двигался в сторону Лысой. Это занимало приблизительно пол-часа. Гора была высокой широкой и крутой. Она состояла из двух частей: первая – от основания до середины была не совсем крутая, с наклоном градусов тридцать и довольно продолжительная по длине, вторая – имела небольшое плато на середине а потом угол наклона резко увеличивался наверное до сорока пяти градусов и так до самой вершины. Вторая часть по длине была короче первой, но скорость на ней набиралась мгновенно, а плато посередине, по сути, становилось трамплином после которого уже совсем на запредельной скорости тебя несло вниз. Оканчивался спуск невысоким холмиком буквально метра полтора высотой, вершина которого представляла собой довольно-таки широкую площадку метров восемь в длину и десять в ширину, совершенно без растительности, что было удобно для торможения. Благодаря этому холмику в конце спуска, ты как-бы выпрыгивал на площадку торможения, подлетая вверх наверное на метр. В воздухе ты должен был повернуться боком, наклониться, к примеру, вправо, чтобы в момент касания снежной поверхности сразу же начать тормозить. Момент торможения был опасен тем, что сразу за площадкой начинались кусты и деревья, куда тебя могло запросто вынести при запоздалом торможении.

Я ни разу не съезжал с самой вершины горы. У меня дух захватывало даже просто наблюдая за лыжниками, которые начинали свое движение с самого верху. Обычно мы, мальчишки, катались с середины первой части горы и то к концу спуска скорость для нас была очень высокой.

И все-таки так хотелось подняться повыше, хотя бы на середину Лысой.

Как-то раз я придумал для себя хитрый, как мне тогда казалось, план. Начав кататься с середины первой половины горы, я с каждым последующим разом поднимался на пять метров выше предыдущего уровня. Таким образом я привыкал к постепенно возрастающей высоте и скорости, не испытывая страха перед стартом после очередного повышения уровня начала спуска .

Мой план успешно претворялся в жизнь и вот незаметно я добрался до середины "лысины" ( так мы называли меж собой середину горы).

Как это здорово осознать, что ты выполнил свою задачу и достиг цели. Гордость за себя и чувство самоуважения заполнили меня до краев.

Но остался еще один, последний незавершенный штрих, последний шаг к полной победе над своим страхом – надо съехать вниз.

Существовало негласное правило для начала спуска с горы – предыдущий лыжник должен полностью завершить свое движение, затормозив на площадке внизу и самое главное отойти в сторону, освободив зону торможения.