А еще у нас дома была большущая книга, которая называлась "Книга о вкусной и здоровой пище" выпуска 1953 года и цитатой Сталина в предисловии.

Сама книга была коричневого цвета и в ней было большое количество разнообразных кулинарных рецептов, но самое главное – в ней были удивительный по красоте цветные иллюстрации. На главном развороте был изображен огромный банкетный стол, уставленный всевозможными яствами: икра черная и красная в хрустальных вазочках, поросенок на огромном блюде, какая-то фаршированная рыба, маслины, сочные фрукты в высоких вазах, красивые бутылки с винами, большие букеты цветов и что-то еще. Настолько все было красиво, что мне доставляло огромное удовольствие раз за разом разглядывать эту всю красивую еду, при чем у меня не "текли слюни" от желания это все попробовать, просто мне доставляло удовольствие любоваться такой красивой и вкусной на вид картинкой.

На другом развороте в этой книге был изображен стол с разными сладостями: пирожными, плитками шоколада, различными шоколадными конфетами в красочных коробках, опять же цветы и фрукты в вазах и много бутылок с вином и даже шампанское в ведерке. Уж конфет, шоколада и тортов я в детстве отведал не мало, но тем не менее, меня периодически тянуло снова взглянуть на это замечательное изображения сладкого изобилия.

Как это не покажется странным, но из многочисленных блюд, проиллюстрированных в книге, мне почему-то больше всего хотелось отведать сосиски с горошком, которые были изображены вместе с бутылками пива. Папа давал мне как-то попробовать пиво и оно мне совсем не понравилось – горькое.

Уже в солидном возрасте я случайно узнал, что все иллюстрации в книге – это рисунки, а не фото, хотя тогда, в детстве, я об этом не задумывался.

Конечно, все мы мечтали, чтобы у нас в квартире был телевизор, но с другой стороны это было и хорошо, что его не было, иначе мы бы так не любили книг.

В нашем дворе было не прилично не прочитать книжку, которую уже все читали. В прямом смысле будут показывать пальцем и кричать:

– Смотрите, он это не читал, не читал,– и противно при этом хихикать.

Это было своеобразное воспитание двором, не улицей, а двором, с его не писаными правилами и традициями.

Если у тебя, к примеру, есть велосипед, а ты не умеешь заклеить камеру колеса, натянуть цепь или затянуть руль, то мальчишки с тобой не будут водиться – это было стыдно не уметь этого делать, не смотря на то, что тебе всего девять лет. Старшие мальчишки нас всему учили, что умели сами, а мы в свою очередь тянулись друг за другом, чтобы, не дай бог, не прослыть неумехой.

Папа первые годы на севере работал на "руднике открытых работ"(запомнилась именно такая фраза), но потом его активно стали продвигать по профсоюзной линии и вскоре он стал работать в "раисполкоме". Не вдаваясь в подробности, что это значило, я еще много лет произносил это слово именно так— "раисполком", а не "райисполком", потому что на слух для меня это так звучало.

Я тогда не понимал, чем они там в исполкоме занимаются, но папа стал теперь каждый вечер приходить домой с работы в одно и тоже время, перестал работать по ночам и стал больше проводить времени со мной и Настей.

На новом месте папу стали часто направлять в командировки в Москву. Командировки были продолжительные: семь – десять дней, а один раз вообще уехал на три месяца учиться на какие-то курсы. Вернувшись домой, привез пол чемодана самых лучших шоколадных конфет, трехсот граммовую жестяную банку черной икры и легонький хлопчато-бумажный (так называла мама) костюмчик мне. Учитывая то, что с детской одеждой при социализме всегда была большая проблема, а у нас на Севере и подавно, мама рассчитывала, что уж из Москвы-то папа нам одежки навезет. Не тут-то было! Мама даже плакала от досады, что он детям ничего не привез (что он привез маме-я не знаю), а папа только виновато посмеивался и чесал нос. У него была такая привычка всегда чесать нос, когда он смеялся.

За то мы с Наськой были в счастье – такого количества лучших московских конфет нам хватит на долго, а еще по утрам бутерброды с черной икрой на завтрак.

Спасибо, папа!

К слову сказать, эту трехсотграммовую банку черной икры мы так и не доели – она засохла.

А еще папа рассказывал, как ему в Москве в магазине было не удобно покупать конфеты сразу по пол-килограмма:

– А почему, пап?– интересовался я,

– А потому , сынок, что в Москве зарплата маленькая, не то что здесь у нас на севере, по этому они покупают всего понемногу – по сто-двести грамм, а я беру по пол кило, а то и по килограмму – получается, что я вроде как чванюсь и кичусь перед другими, что у меня много денег, а у них мало – это некрасиво. Папа всегда был очень щепетильным в вопросах этики.

В каждой семье, проживающей на нашем этаже, проходили свои, только им присущие мероприятия для детей, организуемые взрослыми. У одних читали вслух сказки, у других "казАли", как говорил Колька-Калина, диафильмы, у нас тоже "казАли", в смысле, демонстрировали фильмы, но настоящие фильмы, со звуком.

Дело в том, что наш папа был завзятым кинолюбителем. У него была шестнадцати миллиметровая кинокамера, а так же кинопроектор и усилитель с динамиком.

Это была устаревшая профессиональная аппаратура для показа кинофильмов, которую использовали в небольших сельских клубах, Домах офицеров, а так же в Домах культуры и даже на флоте , на больших кораблях.

Папа аппаратуру купил в комиссионке в Москве, где мы были проездом, возвращаясь домой с юга. Помню как грузили все эти деревянные ящики в купе поезда, а проводница ворчала:

– Куда вы этот все прёте, у меня пассажирский вагон, а не товарный! – но все-таки разместились – всем и всему хватило места.

Мама тоже ворчала, потому что папа угрохал ( мамино выражение) всю премию на это барахло (тоже из её лексикона).

А мы, дети, опять были в счастье – у нас дома будут показывать настоящее кино.

В районе Руднегорска располагались военные городки, в которых в те годы еще использовалась кино аппаратура, подобная нашей, да и у нас в городе были места, где стояли шестнадцати миллиметровые киноустановки.

Папа по работе как-то был связан с этой темой и ему иногда давали на дом железные коробки с художественными и другими фильмами.

У нас был самодельный экран, сделанный их простыни, скрепленной по широким сторонам тонкими деревянными реечками.

Надо ли говорить, что на просмотр фильма в комнату набивалось до пятнадцати человек детей и взрослых. Так же как и Коля-Калина, я приглашал всех своих приятелей по лестничной площадке и двору по его принципу: не приглашал своих обидчиков на показ кино. У нас с этим было просто: сегодня мы друзья не разлей-вода, а завтра разбиваем друг другу носы в бескомпромиссной драке.

Как-то мы поссорились с Колькой-Калиной и я не разрешил ему прийти к нам на просмотр фильма. Для него это было самым страшным наказанием – ведь он знал, что у меня соберутся почти все мальчишки с нашего двора, а его не будет, а самое главное, что будут показывать новый фильм про шпионов – это было выше его сил.

И Коля пришел:

– Вирелка, пусти меня, я больше не буду, – опустив глаза в пол пробурчал он печально.

– Ладно, заходи,– великодушно разрешил я.

Надо было видеть, как просветлело его лицо, засияли глаза и он влетел в комнату, набитую до отказа зрителями, уселся на свое любимое место на полу(его не кто не занял) и устремил на экран свой счастливый взгляд.

Дети всегда приходили к нам взволнованные, смущенно улыбаясь и в приподнятом настроении, в предвкушении просмотра настоящего звукового фильма, бывало, что и цветного. И все это в домашней обстановке, уютно, в тесном окружении своей, дворовой ребятни.

Трещал аппарат, звук был еще "того" качества, изображение было далеко не цифровое, но все мы сидели затаив дыхание, восхищенно наблюдая за экраном.