Третьим рядом, усиленно изображающим безразличие, но тем не менее, легко и свободно двигающимся, ступал Драко. Никто и никогда не видел его в футболке, так и сегодня рубашка кремового цвета была небрежно расстёгнута на горле, но белые ключицы скрывал платок цвета вечерней трясины, заколотый слизеринской брошью со змеей.

Несмотря на идеальный стан, ясный взгляд и чёткую поступь, почти никто, включая Холлу, не обратил внимания на Имоджен.

— Какая-то в ней есть дьявольщина… — сказала задумчиво Пэнси, кладя голову на руку с застывшей в воздухе вилкой салата, когда процессия приблизилась к их участку стола.

— В ком? — не поняла Холла. Пэнси мотнула головой.

— Ну… обычная симпатичная девочка.

— Это ты — обычная симпатичная девочка, — саркастически сказала Пэнси, — а она — совершенна.

Вдруг всевидящий профессор резко остановился, подозрительно скосив глаза на уже пройденный участок в двух метрах позади. Из-за этой внезапной остановки всей колонны Гойл влетел в спину Малфою, и тот, развернувшись, отвесил ему затрещину, сопровождая её нелестными комментариями о матери своего пажа.

Снейп повернулся на каблуках блестящих ботинок с острыми носами и тремя широкими шагами преодолел расстояние до девушек. Если бы он не был деканом одной и учителем любимого предмета другой, кровь бы уже застыла в их жилах. Сложно было найти сейчас в этом зале ещё двух человек, вынесших бы случившееся так спокойно.

— Мисс Паркинсон, как долго вы ещё собираетесь злоупотреблять гостеприимством Рейвенкло и моим терпением? — спросил он, едва превышая порог слышимости. Его глаза цвета переспелых оливок буравили Пэнси.

— Профессор, зал же наполовину пуст — сказала она, разводя руками, пытаясь изо всех сил не пялиться на Малфоя, который осматривал её столь же скептически, как если бы застал за столом Гриффиндора.

Снейп, не удостоив ответом, а лишь слегка недовольно сощурившись, развернулся, откинув полы своей длинной пыльной мантии, и оказался лицом к столу Слизерина.

— А ну прочь отсюда, — гаркнул он каким-то первокурсникам, плотно сидящим на скамьях. Напуганные ребята разъехались по сторонам, и образовалось четыре свободных места. — Первая госпожа Стреттон, затем вы, оболдуи, — произнёс он, делая нелепо-грациозный жест в сторону скамьи. Будучи первыми в строю, Имоджен, Крэбб, Малфой и Гойл заняли освободившиеся места. Прочие последовали за профессором к следующему свободному участку.

— Я ревную, — прошептала Пэнси.

— Чего ты боишься, он даже не рядом с ней сидит.

— Если ей кто-то нужен, то она его и из другого флигеля захомутает…

***

Джордж пересёк порог зала и остановился у дверного косяка, бегло осматривая присутствующих. Дженни дружелюбно махнула ему со своего места, он ответил лёгким мановением руки и ничего не значащей улыбкой.

«Не так уж я и голоден», — подумал он, заметив тут же, что недалеко от их отсека рассадки сегодня непривычно сидит слизеринская кодла, да еще и с его феей ночи в составе.

В груди неожиданно неприятно потянуло за какие-то ниточки, о существовании которых Джордж и не подозревал: он скучал по ней. Точнее, по её лицу и телу, такому податливому и покорному, всегда по наивному раскрытому, которое как будто не знало, кто он и что он.

Изгиб всегда идеально ложился в его пальцы. Шоколадный запах волос, прикус мочки уха, все эти ритуалы были уже частью его. А как же она произносит его имя, словно оно само — заклинание, и не хватает только взмаха палочки, чтобы вкупе с ним спасти мир.

Но небольшие острые льдинки в груди мгновенно смело горячим потоком, когда в трех метрах от Имоджен его глаза приметили Холлу, согнувшуюся к Пэнси под влиянием идущего между ними разговора.

Джордж отчаянно навалился плечом на косяк двери.

«Я чертовски хотел бы знать, что в тебе такого…

Холла — звучит почти что как hollow, то есть пустота. За тысячу двести дней под одной школьной крышей сколько раз я шёл мимо, не имея понятия, что мы только что пересекли друг друга в одном из коридоров. На втором курсе я, кажется, одолжил у тебя книгу о травах, и далее ты снова пропала на четыре года, словно была создана лишь для того, чтобы обеспечить меня этой книгой и исчезнуть, как мираж на остывшей земле.

Если бы не бездарность Фреда в трансфигурации, заметил ли бы я тебя хотя бы ещё раз? Узнал ли бы вообще в выпускном альбоме?»

Камелия. Брошенная просто так, из дерзости перед слизеринкой, чтобы побольнее вонзиться ей под лопатки. Цветок, значащий их связь. Любимый цветок Имоджен.

Два года назад, в ночь бала всех святых, они на законных основаниях могли танцевать друг с другом без помех и страха быть застигнутыми. На тот момент они переспали лишь раз, первый из десятков, поэтому сок и мякоть первой ночи били ключом внутри их тел. Было невозможно оторваться друг от друга, хотя правила бала предполагали смену партнёров.

Уизли хотелось сорвать с неё платье и на глазах у всех пробежать языком по этой оливковой ключице к груди, обхватив и втянув в себя каждый сосок, спуститься поцелуями ниже по прессу до пупка…

А Стреттон была просто банально и плоско влюблена, чистейше и впервые в жизни, хотя он и не был её первым. Эта любовь в острой фазе протянулась два месяца и мутировала в энергетическую подпитку, словно Имоджен сама была цветком, а Джордж в её постели — питательным раствором. Однако, как долго живут цветы без подкормки на холодных подоконниках?

Когда их костюмы, так неприлично плотно прилегающие друг к другу в танце, что зоркая МакГонагалл обязательно среагировала бы, будь она поблизости, тёрлись, генерируя статическое электричество, она вынула из волос цветок — камелию, и прикрепила в петлицу Джорджа. «Я отдала тебе самое ценное, что у меня есть», — сказала она на ухо. Эта подлинная неувядающая камелия до сих пор лежала в вещах Джорджа в Норе.

«И, Мерлин, русоволосая с растерянными глазами трогает лепестки только что приземлённого на парту кабинета трансфигурации цветка, а несколько недель спустя у меня каменеет тело при упоминании о ней, мысли, взгляде… Может быть, это какое-то проклятие, секретная любовная магия? Я не пойму. Точно ли это случайность или на подсознании я думал о ней?.. Да бред же.

Но вокруг сидели Пэнси, Кэти и Сьюзен, любая подошла бы, как мишень. Даже Пэнси. Почему я выбрал hollow…»

«Даже сейчас», — Джордж неуютно перемялся с ноги на ногу, — «оживает там, внизу, от этих мыслей. От воображения того, как выглядит её грудь, когда я двумя руками за бретельки сниму белый лифчик, а затем проведу большими пальцами по кончикам сосков. А глаза, осторожные, как у дикой косули, будут вперты в мои, осознавая, что через несколько мгновений я преодолею эти сантиметры, чтобы оказаться внутри неё. Этот момент настанет. Он случится. Потому что иначе я не знаю, как доживать этот год. К чёрту Имоджен, к чёрту Дженни, я, похоже, физически уже не способен никого трахать, не думая о тебе, hollow»

«Твою мать… неужели снова бежать в туалет?»

Джордж потряс головой, пытаясь сбросить навязчивые картины воображения.

Действие всегда побеждает бездействие, так он верит, и пора качнуть весы инициативы. «Мне нравится Холла» там, на балконе Северной башни, было преувеличением, призванным поставить на место зазнавшуюся слизеринку, но сейчас… даже «я без ума от Холлы» было бы слишком слабой оценкой действительности.