Я сглатываю, Кастро следит за этим движением с желанием и мукой.

— Почему нет? — шепчу я, мой голос напряжен. — Почему бы тебе просто не уйти? Какое тебе дело до того, что у меня будут неприятности?

Кастро протягивает руку и гладит мое лицо, его коготь нежно царапает кожу.

— Потому что для меня, Лейла, ты… — он прерывается, и мои глаза наполняются слезами, а в горле встает ком. — Ты бесценна. Ты моя пара, Лейла. Я не могу позволить никому причинить тебе вред. И тем более, не сделаю это сам.

Мои руки замирают, когда Кастро вытаскивает пистолет из кобуры и кладет прохладный металл мне на ладонь. Он загибает мои пальцы вокруг него, пока указательный не ложится на спусковой крючок, а затем встает.

— Все в порядке, — говорит он, заставляя меня меланхолично улыбнуться. — Я не злюсь. Я готов уйти.

Я долго смотрю на оружие, желая, чтобы неожиданные слезы испарились прежде, чем они успеют упасть. Ноги дрожат, когда я поднимаюсь, костяшки пальцев белеют, когда я сжимаю знакомый вес оружия.

— Ты готов уйти? — повторяю я, направляя ствол пистолета в сердце Кастро. Мы смотрим друг на друга, улыбка безошибочно вырисовывается на лице Кастро, словно он пытается передать мне свою силу.

Делаю глубокий вдох.

Извлекаю обойму из магазина и бросаю его вместе с пистолетом на пол.

— Отлично. Если ты готов уйти, тогда садись в гребаный фургон, идиот. И захвати мои блядские штаны. И сапоги тоже, — я начинаю подниматься по лестнице, топая с большей силой, чем нужно, наслаждаясь болью в поврежденной ноге. — И пистолет тоже, — бросаю я через плечо. — Он нам наверняка понадобится.

— Лейла… Лейла!

Я слышу, как Кастро копошится в подвале, когда толкаю дверь с такой силой, что она с грохотом открывается и тут же захлопывается. Затем я жду со скрещенными руками, злая, без штанов, рядом с фургоном. Через минуту Кастро выбегает из подвала с моими вещами в руках, запыхавшись, словно только что пробежал марафон.

— Лейла, что ты делаешь? — спрашивает он, когда я вырываю сапоги из его рук и начинаю надевать их, не утруждая себя джинсами.

— Я везу тебя в Тинглтаун. На что это похоже, ты, тупой, двухчленный ублюдок?

— На то, что ты бросаешь свою жизнь ради существа, которому здесь не место.

Я издаю рык и открываю пассажирскую дверь фургона, а затем поворачиваюсь к ошеломленному человеку-ящеру и выхватываю у него вещи, чтобы бросить их внутрь. Когда я снова оказываюсь перед ним, вторгаюсь в его пространство, слабый аромат желания, витающий между нами, разжигает мои вены. Кастро смотрит на меня сверху вниз, и сквозь его шокированное выражение лица пробивается маленький осколок надежды.

— Заткнись, ты, раздражающий, сексуальный, двухчленный монстр, — говорю я, подчеркивая каждое слово тычком указательного пальца в мускулистую стенку груди Кастро. — Ты сказал, что хочешь другой жизни, другого шанса. Ты рисковал всем ради шанса попасть в Тинглтаун. Так вот, угадай что, Чешуйчатый. Я тоже хочу другой жизни. И, возможно, я хочу найти ее с тобой.

Кастро задыхается, из глубины его груди вырывается мурлыкающий звук. Выражение лица смягчается, когда он окидывает взглядом мое лицо.

— Лейла, я…

— Прекрати. Прекрати. Я сейчас очень зла, и мне нужно держать это в себе, чтобы мы могли заняться злым сексом, как только найдем безопасное место для ночлега.

— Ты… похищаешь меня?

— Чертовски верно, — говорю я, топая к водительской стороне фургона. — И ты будешь играть в стокгольмский синдром, у нас будут супергорячие сексуальные игры с похищением, со вкусом Ширли Темпл, так что залезай в этот блядский фургон.

Я оглядываю капот машины и встречаю взгляд Кастро, мое сердце тает, хотя я и не хочу этого показывать. Но, думаю, он все равно это видит — огоньки возбуждения и счастья, горящие в потаенных уголках моей души. Кастро одаривает меня яркой улыбкой, радость мерцает в каждой крупинке золота, утопающего в полуночной чешуе.

Мы садимся в фургон и оставляем фермерский дом позади, покидая наши старые жизни, как сброшенные чешуйки. Вскоре мы направляемся в единственное безопасное убежище в стране, пронизанной демонами и кошмарами, страхами и подозрениями.

Или убежище.

Тинглтаун.

ЭПИЛОГ

Гумдроп

Я изо всех сил стараюсь казаться самой яркой, блестящей, сверкающей частью жизни, но быть хромым единорогом примерно так же весело, как есть соленую сахарную вату.

Это полный пиздец.

Я перепробовал все, чтобы сохранить свой рог жестким. Натирал его грязью и давал пропечься на солнце. Я сделал скобу из веток и сплетенных трав. Даже отправился на волшебную гору, чтобы попросить ведьму вылечить меня. Это… прошло не очень хорошо. Проснулся на следующий день с противной головной болью и рогом, который все еще был таким же болтающимся, как в тот день, когда я ступил в вонючую, темную пещеру. А еще, она вроде как, забрала почку.

Я вздыхаю, глядя на свое отражение в озере, мой хромой рог свободно свисает с левой стороны лица, как закрученная в спираль косичка. Ни один из других единорогов не хочет возиться со мной, и не зря. Рога возбуждают. Чем больше и красочнее рог, тем лучше. К сожалению, я единственный с вялым, висячим рогом. Единороги — одни из самых добрых существ, каких только можно встретить, так что остальные ко мне не так уж жестоки, но жалость на их лицах все равно ранит.

Я закрываю глаза и мечтаю, что когда-нибудь с помощью святого пирожного исправлю то, что со мной не так. Во мне так много любви, так много радости. Если бы кто-то мог взглянуть на мою слабость, он бы увидел, насколько я добрый. Я бы отдал все, чтобы сделать свою половинку счастливой, даже если бы мой рог никогда не показывал того, что я чувствую в своем сердце. Моя благодарность затмит все. Моя верность, преданность и любовь будут сильнее и прочнее, чем любой рог. Вот бы только кто-нибудь рискнул и увидел меня…

Еще один глубокий вздох вырывается из моих ноздрей и будоражит мое отражение на поверхности озера, где я лежу на берегу. Мои глаза закрываются, и я уже почти засыпаю, когда слышу вдалеке женский, а затем мужской голос.

— …это самое подходящее место, — говорит женщина, и я смотрю туда, где пляж изгибается в форме полумесяца. Появляется потрясающая женщина, прекрасная, как ангел, ее длинные светлые волосы убраны назад, одна прядь свободно падает за ухо, когда она наклоняется, чтобы расстелить на пляже одеяло. Она ставит переносной холодильник на колени и начинает доставать из его него еду.

— Ты уверена, что мы будем здесь в безопасности? — спрашивает мужской голос. Я задыхаюсь, когда в поле зрения появляется человек-ящерица, его темная чешуя переливается золотым блеском в лучах солнца. Он кладет руку на плечо женщины, и она улыбается ему, стоя на коленях. Он смотрит на далекий берег озера, высовывает языу, и выражение его лица становится все более озадаченным.

Мое сердце бешено колотится. Я чувствую, как внутри меня что-то шевелится, как вибрация.

— Да, а что? Что-то не так? — спрашивает женщина. Человек-ящерица делает шаг в сторону пляжа, и движения женщины замедляются, пока она не замирает, следя за ним взглядом. — Кастро?…

— Я… я не уверен… — он глядит на озеро, снова высовывая язык.

Щелк-щелк.

Моя кровь бурлит.

— Пахнет… ванилью. Как ванильная глазурь.

Щелк-щелк.

Я делаю вдох, который задерживается в легких. Я даже не понимаю, что происходит, пока женщина не говорит.

— Ты слышишь это? Похоже на… музыкальную шкатулку.

Их глаза встречаются с моими, когда я приседаю на берегу по другую сторону, а моя внутренняя песня становится громче и льется по воде к ним.

Ох, святые пирожные.

Брачный зов словно подхватывает ветерок, когда я поднимаюсь на ноги, и звенящая музыка танцует между мной и этой парой незнакомцев.

Мой рог впервые зашевелился.

Может быть, желания единорогов все-таки сбываются…