В красноватом круге появился Тромбек, разгреб кострище и палкой выкатил картофелины под камни. Потом переложил их на кусок фольги, разрезал каждую и начал подавать их нам на раскрытой ладони, словно перестал ощущать их нестерпимый жар. Смотрел, как мы жадно ели их, молча вгрызаясь в опаленную шкурку, пока наши щеки не почернели от угольных улыбок.

Тромбек не хотел уже больше вести машину; за руль сел Блекота и привез нас обратно в Рыкусмыку. Мы припарковались под огромным каштаном, близ кузнечных мастерских и подальше от любопытных взглядов. Надо было идти, однако разгорелся спор – куда. Сикорка предложил вернуться ко мне, но Тромбек с DJ Кривдой уперлись, чтоб зайти выпить по одной у Дызя. Я удивился и спросил, а что будет, если в бар заглянет Кроньчак. Тромбек сказал, что ему наплевать и, может быть, он там вообще до утра останется.

Мы пошли по Тополиной в сторону заправки, там нас остановила богачка Владислава. Выскочила из серебристого «Рено Меган» и спросила, не видали ли мы где-нибудь Теклу, потому что, мол, ищет ее уже десятый час. Внимательно приглядывалась к нам из-под меховой шапки. Я ответил, что да, видели ее на рынке, но около полудня, а Сикорка бросил, что с Теклой нам никогда не было по пути.

– И на том спасибо, – отрезала богачка Владислава, завела машину и медленно удалилась в глубь Рыкусмыку. Тромбек рявкнул на Сикорку, чтоб тот держал язык за зубами. Сикорка огрызнулся, что всего лишь сказал правду, а место Теклы в смирительной рубашке. Иначе что-нибудь с собой сделает.

Над Рыкусмыку воцарилась тишина. Окна домов были темны. Я заметил две маленькие ладони, тянущие шнурок с посылкой между зарешеченными рамами исправительного дома. Из подворотен на Старомейской доносились шумы и шелест. Мы прошли под Пястовской башней и оказались на рынке, где под арками кто-то долбал банкомат, недавно прибитый к стене. Около городского театра на лавке под фонарем сидел Габлочяж и рассматривал разбитое колено.

Под арками тянулись покинутые магазинчики, ожидающие новых хозяев. Двое мужчин покорно сидели перед решеткой винно-водочного. Я спотыкался о торчащие плиты тротуара. Из мусорного бака несло гарью. Мы повернули, и нас залил мягкий свет улицы Храброго, на которой размещалась забегаловка, настолько сизая от дыма, что казалось, там что-то горит. В открытых подворотнях собирались тени, маленький мальчик с трудом догонял банду подростков. Из открытых дверей круглосуточного магазина свет падал на брусчатку.

И над всем этим вздымался замок, вырезанный из темноты. И казалось, именно он, а не что-то иное воплощает собой последнюю ночь лета.

У Дызя было пусто, не считая Вильчура, тянущего сигарету за барной стойкой. Я спросил, можем ли мы тут передохнуть, а он жестом пригласил нас войти. Очки добавляли ему мягкости, татуировки и шрамы на предплечьях ее уменьшали. Мы сели. Все заказали по пиву, только я колу. Пахло старым маслом и хотелось домой.

Мы долго сидели в молчании. Сикорка свесился на подлокотник и презрительно поглядывал на пустые столы и портрет Святого Отца, висевший над баром. Пробормотал, что стройка в Варшаве уже не кажется ему такой страшной, как раньше. И снова повисла тишина. Вильчуру надоело крутиться в подсобке, он подсел к нам и спросил, может ли чем-то помочь.

– Кроньчак тебя разыскивает, – обратился он к Тромбеку. – Тут все разговоры были только о тебе. Мое мнение – ты был прав, давно пора было это сделать. И надеюсь, что Кроньчак тоже так считает. Не сдавайся, парень.

– И не собирался.

– Поверь, все обойдется. Если получишь санки, пусть кто-то из вас валит ко мне как в дым, есть связи, никто тебя не тронет в оранжерее. Мой поэт не из таких проблем людей вытаскивал.

– Ты о чем вообще?

– Ну, я так, просто говорю, на всякий случай. До суда сидеть паршиво, после приговора уже нормально.

Вильчур замолк. Мы сидели вшестером за одном столом. Я ждал, пока все допьют, по радио играли Varius Manx. Вильчур спокойно сказал:

– Я тоже отсюда двину. Только дураки остаются в Рыкусмыку. Бабло лежит под ногами, но эта дыра мала для меня. Вот увидите. Через десять лет будем пить виски в Нью-Йорке или еще где. Вы как, поступили? – По нашему молчанию понял ответ. – Если да, то подумайте еще раз. Нынче каждый дурак учится, а кто поумнее, тот устраивается иначе. Не то что я себя незнамо за кого считаю, но мы с вами знакомы все ж, так что скажу вам. Оно того просто не стоит. Надо ловить жизнь.

Сикорка ответил:

– Знаю таких. Сегодня ловят жизнь, завтра гроши на паперти.

– Чо щас сказал?

– Правду, а что? Ты свою, а я свою.

– Ладно. Пусть будет так.

Мы все понимали, к чему дело идет, и начали успокаивать Сикорку, но напрасно. Он сидел прямо, готовый вскочить, и напрягал мышцы, накачанные в спортзале. Сказал, что рад, что уезжает, потому что не будет больше встречать таких умников, как Вильчур, а если даже и вернется, то хорошо, что больше они не встретятся. Прошипел:

– Рыкусмыку говно. А ты и есть Рыкусмыку.

Вильчур встал и попросил нас забрать друга и выйти. Добавил, что к остальным у него претензий нет. Я оставил колу на столике, и мы вывели Сикорку. Я закрыл за собой дверь. Ночь принесла холод. Сикорка остановился на середине ступенек, что вели в бар, и обоссал ступени, откидывая голову назад. Даже закончить не успел, как Вильчур схватил его за вихры и поволок в глубь бара. Сикорка дергался, но не мог даже застегнуть штаны. Мы стояли, не зная, что делать.

Так ничего и не успели решить, а Сикорка уже вылетел из бара как из пушки, сжимая в руках пластиковую швабру. Вильчур стал на пороге, скрестив руки на груди. Ждал, пока Сикорка уберет за собой, а во взгляде его не было враждебности. Сказал:

– Просто заберите его.

Мы усадили Сикорку на автобусной остановке; он метался и обещал вернуться и убить. Потом начал плакать. Я спросил у него, зачем вообще это ему. Сказал, что не знает, и попросил нас не искать двойного дна. Он всегда хотел это сделать и однажды точно сделает. Я поверил ему. Тромбек кружил у остановки. Перед нами тянулась пустая рыночная площадь, за которой, напоминая неровные ступени в самое небо, вздымались крыши домов. Рядом, в будке охранника перед замком, зажегся экран телевизора. Тромбек нацелился пальцем в Сикорку:

– Однажды ты втравишь нас в настоящее говно.

– Правда? А я думал, что как раз тебя уже в большее не получится, – ответил Сикорка и встал. Они сцепились, треснуло стекло остановки.

Тромбек – кулак которого как-то все не мог найти дорогу к лицу или животу Сикорки – шипел, что прекрасно его понимает, потому что тоже всегда хотел сделать именно то, что сейчас делает. Убьет его именно сегодня, потому что и так терять нечего. Мы растаскивали их, словно челюсти бешеного зверя. Через минуту Сикорка поднимался с земли, а Тромбек рвался к нему, раздуваясь от ярости. Мы втроем кое-как удерживали его.

Сикорка встал. Старательно отряхнул брюки и осмотрел разорванную рубашку.

– Если ты такой крутой, то пойдем со мной, – сказал он и направился в сторону ограждения, закрывающего доступ к замку. Мокрый Тромбек выскользнул у меня из рук, как огромная рыбина. Присоединился к Сикорке.

Мы двинулись за ними молча.

Я спросил у DJ Кривды, каким образом он с Никой добрался до замка. Он мрачно ответил, что тогда тут ничего еще не стояло. Зато теперь ограда была высокой и с короной колючей проволоки сверху. Давно мы тут не бывали. Я нашел место, не видимое ни с площади, ни со стороны реки, запрыгнул Тромбеку на плечи, обмотал колючую проволоку рубашкой и попробовал приподнять. Щель получалась слишком узкой, ну и кому-то из нас пришлось бы остаться внизу.

Бар «У Дызя» непосредственно прилегал к стене замка, но перепрыгнуть было невозможно, окно находилось слишком высоко. Тромбек сказал Сикорке, что если б тот не набедокурил, то мы вошли бы в подземелья через подсобку. Потом отправился по Храброго вверх, чтобы проверить дворы. Мы задумались, не знает ли кто из нас охранника и нет ли способа его уговорить. Тромбек вернулся с пустыми руками и позвал нас обратно на торговую площадь.