— Бесси…

Она берет салфетку из другой стопки на столе.

— Готова поспорить, что ты сможешь сложить что-то типа журавлика-оригами.

Ну здорово. Надо было купить ему подарок в долларовом магазине, пока еще была возможность.

— Я хотела подарить ему в этом году что-то особенное, — заявляю я ей. — Ведь это наше первое Рождество в качестве супружеской пары.

Мое заявление не производит никакого впечатления на Бесси. Она была замужем три раза, поэтому не понимает.

— Это всего лишь подарок. Наверняка он не так парится об этом, как ты.

Я в этом не уверена. Несмотря на то, что мы с Джастином договорились слишком не тратиться на подарки друг другу, он придал большое значение тому, что это наше первое супружеское Рождество. Мой муж наверняка подготовил какой-нибудь значимый подарок, а я буду выглядеть бессердечной ворчуньей, если приду ни с чем.

Мужчина в пальто и в высокой шляпе наконец-то поднимается со своего места. Он бросает на стол два доллара, которые едва покрывают стоимость его кофе, и, не говоря ни слова, проходит мимо нас. Колокольчик на двери звенит, когда мужчина удаляется, увлекая с собой слабый запах мочи.

— Счастливого Рождества! — кричит ему Бесси, хотя он уже ушел.

Я смотрю на часы — до одиннадцати часов осталось две минуты. Пожилая женщина все еще сидит за своим столом, и не делает никаких движений, чтобы уйти. Не уверена, понимает ли она, что мы закрываемся. Я должна ей об этом сказать. У меня плохое предчувствие, что она окажется одной из тех многочисленных посетительниц, которые вдруг понимают, что потеряли кошелек. Если так, то, наверное, мы просто дадим ей уйти. Мы же не собираемся звонить в полицию в канун Рождества, чтобы сообщить о хрупкой старушке, которая не может заплатить за свои сэндвич с индейкой и картошку фри.

— Я скажу старушке, что мы скоро закрываемся, — говорю я Бесси. — Чек есть?

Бесси вскидывает плечо.

— А я почем знаю? Это же ты ее обслуживала.

— Нет, не обслуживала. Столик в углу был твоим.

— Неа, угловой столик был твоим.

— Нет, — стискиваю зубы я. — Думаю, я была бы в курсе, если бы обслуживала ее.

— А я бы не знала?

Я бросаю взгляд на пожилую женщину, сидящую в этой кабинке в полном одиночестве.

— То есть, хочешь сказать, что никто её не обслуживал, пока она была здесь?

— Поскольку мы здесь только вдвоем, думаю, что нет.

Я хмурюсь.

— Давно она там сидит?

Бесси пялится на свои ногти, которые достаточно остры для того, чтобы в случае необходимости кого-то разорвать. Она говорит, что они служат ей защитой во время возвращения домой.

— Не меньше часа. Может, больше. Каждый раз, когда я смотрела, она сидела там.

Я поправляю пучок на затылке.

— Давай-ка я с ней поговорю.

Я встаю, скрипнув стулом по линолеуму. Мои мозоли — и старые, и новые — отзываются жгучей болью, но я успокаиваю себя тем, что скоро буду дома с моим замечательным мужем. И нет, у меня нет для него подарка, но я найду способ загладить свою вину. Если, конечно, мне удастся выбраться из этой дыры.

Я пробираюсь по проходу к кабинке в самом конце, где сидит пожилая женщина, мои шаги гулко отдаются в закусочной. Дешевая кожа на сиденьях разодралась в нескольких местах, являя миру желтый поролон. Перед женщиной нет никакой еды. На столе лежит салфетка с вилкой и ножом, и никто не подал ей даже стакана воды.

Не понимаю. Если она сидит здесь уже больше часа, почему она не попыталась привлечь наше внимание, чтобы мы обслужили её?

Подойдя ближе, я могу различить морщинистые черты её лица: у нее широкий нос, а губы, кажется, поглощены отвисшей челюстью. Её седые волосы собраны в пучок, такой же густой, как у меня.

Самое примечательное в старушке — это её глаза. Кажется, что некогда они были глубоко черного цвета, однако теперь они помутнели от катаракты. И когда я подхожу к ней, они не моргают: они уставились вперед. Она восседает в кабинке, слегка ссутулившись, неестественно неподвижно.

— Мэм? — зову я.

Она не двигается. Старушка не поворачивается в мою сторону и не произносит ни слова.

— Мэм, — снова пытаюсь достучаться до нее я. — Мы… э-э, мы скоро закрываемся.

И вновь — она словно не замечает, что рядом с ней кто-то стоит. Её тело абсолютно неподвижно.

Матерь божья!

Кажется, она мертва.

— Бесси! — воплю я. — Бесси!

Господи Боже мой, это самый кошмарный сочельник в моей жизни. Мало того, что я работала две смены подряд в дрянной забегаловке, так еще и забыла обслужить одну из посетительниц, и она умерла. Можно подумать, что, если ты запорола работу в качестве официантки, то самое худшее, что может случиться, — это кто-то съест ужасную еду. Но оказывается, нет. По-видимому, моя халатность убила эту женщину. Она умерла от голода, пока ждала, когда кто-нибудь из нас принесет ей еду.

Я хуже Скруджа. Я определенно заслуживаю угля в чулке. (Вместо кучи вещей из «Все за доллар», которые, вероятно, и лежат в моем чулке).

Бесси спешит к столику и выглядит примерно так же, как я себя чувствую — испуганно. Заметив старуху, она задыхается.

— Она что?..

— Кажется, она откинулась, — пищу я.

Это будет ужасно. Мы должны будем вызвать полицию, а потом… без понятия, что будет дальше. Я представляю себе, что придется оповестить её семью. Её дети и внуки узнают, что их матери/бабушки не будет рядом с ними, чтобы открыть подарки в рождественское утро. Способ «как испортить праздник».

А что, если у нее нет семьи? В конце концов, в канун Рождества старушка сидит совсем одна. А что, если никому нет дела до того, что она умерла? Это еще кошмарнее.

— Что же нам делать? — шепчу я Бесси, как будто, если буду говорить слишком громко, женщина может нас подслушать.

— Женщина! — рявкает Бесси, вставая прямо перед её лицом. — Мы закрываемся! Пора просыпаться!

По-прежнему молчание. О Боже, она точно мертва. И долго ли мертвая женщина сидит здесь?

— Дай-ка я осмотрю её сумочку, — предлагает Бесси. — Может, у нее есть документы.

— А мы не должны позвонить в полицию?

— Ага, должны, но сначала проверим её сумочку.

У меня возникает жгучее чувство, что Бесси не волнуют документы. Она просто надеется стащить несколько баксов у мертвой женщины, пока полиция не увезла её в морг. Я и помыслить даже не могу о том, чтобы сделать что-то подобное. Да, мне нравится, когда в нашей квартире есть электричество и отопление, но я не стану красть у мертвой бабульки. Нужно где-то провести черту, и тут-то я её и провожу.

Когда Бесси тянется к сумочке из крокодиловой кожи, старуха вскидывает морщинистую руку и хватает её за предплечье. Бесси испускает истошный вопль, отступая от старушки, которая, судя по всему, еще очень даже жива.

— Простите! — кричу я. — Мы думали… то есть, мы были обеспокоены тем, что Вы…

Старушка наконец моргает. Может, она и жива, но у меня сейчас вполне может случиться сердечный приступ. Бесси выглядит не намного лучше. Женщина вытирает слюну с уголка рта и пялится на нас.

— Что? — спрашивает она с европейским акцентом.

Я заламываю руки.

— Мы… мы закрываемся, — я смотрю на свои часы. — Вот прямо сейчас.

Старушка некоторое время обдумывает сказанное. Наконец, она кивает и осторожно встает из-за стола. У нас нет чека, чтобы она могла расплатиться, но, похоже, женщина ничего и не ела, так что, думаю, все в порядке. Я почти предлагаю ей чашку кофе, учитывая, что мы обе оплошали и не обслужили её, но мысль о том, чтобы остаться здесь еще на минуту, слишком кошмарна, чтобы вынести её.

Женщина медленно надевает изношенное шерстяное пальто, и, прихрамывая, направляется к выходу. Она выглядит так, словно вот-вот упадет, и, наверное, должна быть с тростью или ходунками, но я не в том положении, чтобы судить.

— Счастливого Рождества! — восклицаю я, так бодро, как только могу.