– О!.. – Уголки ее рта ползут вниз. – Понятно.

Я уже готов сказать ей правду, лишь бы она не хмурилась. В кого я превращаюсь?

Уж точно не в хлыща, говорящего комплименты ее красоте. Хотя ей очень идет голубенькое боди.

– Что ты тут забыла, Дюймовочка?

Она поджимает губы.

– Тебе нужно, чтобы мы враждовали? Я действительно тебя раздражаю или тебя когда-то больно ужалила какая-то оса[2] из Коннектикута, и теперь ты на мне отыгрываешься?

– Первый вариант: ты меня раздражаешь.

Снова вранье. На самом деле я считаю ее до чертиков забавной. Очень упорной. А главное, эффектной. Очень.

– Благодарю за честность. – Она встает и отряхивает шорты. Я машинально соображаю, как ловчее стянуть с нее их вместе с боди. – Учти, очень часто причина дружбы двух людей – общая вражда к кому-то. Это наш случай. Мы объединились против убийцы Оскара.

– Я работаю один. Никаких объединений.

– Пускай, но мы хотим одного и того же. В этом мы совпадаем. Моих учеников сначала объединяет нежелание делать «домашку», а потом они начинают понимать, как много у них общего. – Она всплескивает руками. – Шикарная мысль: давай на счет «три» назовем то, что не выносим.

Представляю, как она призывает к вниманию свой класс: заметная, яркая, находчивая. Уверен, у нее все получается.

– Мне не до игр…

– Раз-два-три, богатырский чих!

– Сказал, не хочу… – Меня вдруг разбирает хохот. – Что-что?

– Богатырский чих! Некоторые взрослые позволяют себе чихать так же, как чихали, когда были маленькими. Терпеть этого не могу!

– Нет чтобы признаться, что ненавидишь это.

– Слово «ненавидеть» в моем классе недопустимо.

– Мы не у тебя в классе, – напоминаю я ей, хотя был бы не прочь полюбоваться ею перед второклашками. Сам не знаю, по какой причине…

– Мне нужна тренировка. – Она двигает в мою сторону кофейный столик, и я вижу полоски загорелой кожи у нее на плечах. Где еще подсмотреть ее загар: на бедрах, на груди? Точно не между ног… Опять я за свое! – Наверное, охотнику за головами полагается быть врединой. Ты тренируешь в себе это качество?

Я оставляю ее вопрос без ответа – главным образом потому, что яблочный запах становится все сильнее, мешая мне складывать звуки в слова.

– Тебе нравится твоя работа?

– Работа как работа.

– Грубая и страшная.

С этим не поспоришь. Я киваю, гадая, куда она клонит, и жду продолжения, как подсказки, что настал момент забросить ее на плечо, отнести в домик напротив и там велеть не трепыхаться.

– Тебе случалось отпускать того, кого ты выследил?

– Нет.

– Никогда?

– Однажды было дело… – Неужели я сказал это вслух? Не было у меня такого намерения. Я вообще не планировал болтовни, а собирался грубить, пока она не уйдет и не приступит к безопасному отдыху, подальше от расследования убийства. – Одного я все-таки отпустил.

– Правда? – шепчет она, как будто я поделился с ней большим секретом.

Мне куда привычнее оставаться одному. Я даже склонен к одиночеству, приветствую его. Но сейчас у меня, наверное, редкий момент слабости. Устал, должно быть, от ночного лазания по интернету. В итоге ловлю себя на том, что… болтаю с этой училкой. Долго, годами ни с кем так не болтал.

– Это была мамаша трех ребятишек. Она боялась прийти в суд в назначенный день, потому что отец ее детей тоже грозился туда явиться, чтобы устроить скандал, попытаться отнять у нее детей, заставить ее заплатить за то, что ушла. Кто-то донес на нее копам, но я ее пожалел.

– Как же ты с ней поступил?

– Никак. – Она так напряженно на меня смотрит, что я вынужден нарушить молчание. – Спрятал их в укромном месте. Не знаю, что с ними было потом.

Оттенок ее зеленых глаз меняется, становится мягче. Теперь это какие-то джунгли, и я невольно придвигаюсь ближе к ней, чтобы разобраться в этой перемене. Почему она так на меня смотрит? Я изображаю бесчувственность и пренебрежение, чтобы ей было со мной неприятно.

– Каково это – учить? – ворчливо спрашиваю я, чтобы перенести внимание с себя на нее, а не потому, что она мне интересна.

– Мне очень нравится, – отвечает она тихо. – Даже необходимость сдавать в полицию учеников, уклоняющихся от явки в суд, для меня не помеха.

Меня разбирает смех – хотя, может, это хрип, вызывающий у нее улыбку. Я пристально вглядываюсь в ее лицо, гадая, какими будут на вкус ее губы. Придется спустить с ее плеч лямки или она сами съедут – вот в чем вопрос.

– Видишь, тебе смешно, – бормочет она. – Мое участие не приносит так уж много вреда. Попробуем еще раз. На счет «три» назови что-нибудь, что тебе не нравится.

Так я и знал! Она меня убаюкивает, навевает ложное ощущение безопасности.

– И не подумаю… – слабо защищаюсь я.

– Раз, два…

– Ключ-шестигранник! – вырывается у меня.

– Когда люди толпятся у прилавка в Starbucks, – выдает она свою версию, – и нетерпеливо смотрят на беднягу бариста, подгоняют его. Честно, это… – У нее расширяются глаза. – Ты сказал «ключ-шестигранник»? Я их тоже не выношу, хотя у меня их полный ящик – рука не поднимается выбросить. Хорошо! У напарников есть кое-что общее.

– Вот уж нет!

От ее удрученного вида у меня такое чувство, словно меня перекусывает пополам крокодил. Не успев спохватиться, я смягчаю тон, подхожу к ней еще ближе, вдыхаю ее яблочный аромат так жадно, словно запасаюсь им на зиму.

– Это не такое простое дело, поэтому меня не устраивает, что ты в него встреваешь. Вот так.

Тейлор моргает.

– Во что я встреваю?

Она лезет в дебри – это меня и не устраивает.

– Ты навлекаешь на себя опасность.

Непонятно, откуда такое замешательство. Я совсем чуть-чуть, самую малость приоткрыл карты. Не стану же я говорить ей прямым текстом, что от одной мысли, что ей что-то угрожает, меня начинает тошнить?

– Я давно в возрасте согласия. Я сама выбираю, хочу ли рисковать.

– Нет. – Я решительно мотаю головой. – Нет!

– С тобой трудно иметь дело, – жалуется она придушенным тоном. – Что ж… – Я глазом не успеваю моргнуть, так быстро она от меня отходит, забрав с собой свой яблочный аромат. – Не буду тебе мешать.

Она направляется к двери, и одна половица, на которую она ступает, слегка перекашивается, как будто не закреплена сбоку. На беду, это замечаю не только я, но и сама Тейлор.

Мы дружно наклоняемся и видим краешек тонкого белого конверта.

От неожиданности у меня перехватывает дыхание.

Разве в реальной жизни под половицей может быть спрятан конверт? Нет, в «Высеченном в кости» такого не бывает.

Но здесь – будьте любезны. Причем нашедший спрятанное письмо – это будущая жертва. Наверняка письмо издевательское, в стиле серийного убийцы Сэма Берковица[3].

– Что за черт?.. – Майлз нагибается и достает конверт. Косясь на меня, он не скрывает озабоченность.

– Шла бы ты отсюда, Тейлор.

Наверное, он прав: ситуация все более пугающая.

В тридцати ярдах отсюда я нашла мертвеца, и если честно, еще мне стало сильно не по себе, когда я нашла дырки для подглядывания. Тоже мне отпуск с братом! Вместо отдыха я все глубже погружаюсь в неведомое.

Но сильно ли я напугана? Нет, только самую малость. Это еще далеко не конец света.

Думаю, я не уступаю в стойкости остальным людям. А может, даже превосхожу многих из них.

Если я сейчас сбегу, то уже ничего не узнаю. Моим выбором будут безопасность, надежность, обыденность. Тейлор продолжит свою охоту на безопасного, надежного, ориентированного на обыденность партнера. Другой вариант – остаться здесь и узнать, что в конверте.

Разумеется, я остаюсь.

Может, сообщить об этом в редакцию «Высеченного в кости»? Если только это не список покупок в бакалее, случайно угодивший под расшатавшуюся половицу. Впрочем, что-то мне подсказывает, что это не так. Майлз достает из конверта листок, читает – и угрюмо стискивает зубы. Моя догадка подтверждается.