Как я уже упоминал, огород делился на несколько грядок, где росли сезонные овощи, которые мама готовила для нас. Как и все дети, я любил мамину еду и легко представляю всю нашу семью за большим обеденным столом: дедушку, отца, говорящего кидуш[11], и аромат маминой стряпни.

Я помню квашеную капусту и еще одно мое любимое венгерское блюдо из капусты с горьким и сладким перцем, которое мама мариновала и хранила в вакуумном контейнере.

На улице, где мы живем в Рамат-Гане[12], есть киоск венгерской кухни и там готовят это самое блюдо.

Даже сегодня, в девяносто лет, я не могу заставить себя попробовать его, хотя тот вкус остается со мной на протяжении десятилетий. От одного лишь запаха этого любимого с детства угощения меня начинает трясти, когда я иду по улице.

В Берегово был один еврейский детский сад, где я учился до шести лет.

Помимо формального образования в детском саду и школе, еврейских детей в Берегово обучали мицвам и знакомили с еврейской религией и обычаями. Местная община придавала этому большое значение и считала своей важной задачей. Начиная с пятилетнего возраста большинство еврейских мальчиков после детского сада шли в хедер[13], находившийся рядом с нашим домом, и до вечера изучали иудаизм. В роли учителей выступали раввины, и в городе было несколько таких школ, делившихся в соответствии с возрастом. Старшие дети изучали Гемара[14] и еврейскую историю. Мы, младшие, изучали различные религиозные сюжеты.

После детского сада родители записали меня в местную чешскую школу, которая располагалась в просторном здании в части внутреннего двора большой синагоги города. Я посещал ее с шести до двенадцати лет.

Школа находилась в центре города, далеко от дома, и каждое утро мы шли туда пешком, в любую погоду. Дорога занимала около двадцати минут. Хотя город стоял на равнине и в свободное время мы часто катались на велосипедах, в школу мы всегда ходили пешком. Уроки проходили на чешском языке, и я, как большинство детей, предпочитал уроки рисования «обычным» предметам.

В школе меня звали Людвигом, это было мое светское имя. У каждого еврейского ребенка было как еврейское, так и светское имя, которое мы использовали в школе и в нееврейской общественной жизни. Днем я был Людвиг, дома и во второй половине дня в религиозной школе я был Моше.

Когда я приехал в Израиль, в моем чешском паспорте было написано Людвиг, и принимавшие нас люди из алии[15] оставили это имя. Я сохранил его в официальных документах как дополнение к еврейскому имени Моше, и теперь имя Людвиг сопровождает меня точно так же, как сопровождало в детстве и молодости.

Дома меня называли Мойши, и это обращение нравилось мне больше всего.

В Чехословакии времен моего детства мы не ощущали себя каким-то меньшинством. В друзьях у меня были как евреи, так и христиане, с которыми я любил играть в футбол. В этот же период, в 1935 году, Германия приняла Нюрнбергские законы, и положение немецких евреев начало меняться, поскольку в отношении них сразу же были введены новые декреты. Между тем наша жизнь текла по-прежнему гладко и наш обычный, давно заведенный порядок дня нисколько не нарушился.

Примерно в возрасте восьми лет я пошел учиться в хедер раввина Ицковича, предназначенный для детей постарше. Мы были там самыми младшими.

Занятия в хедере начинались сразу после окончания школьных уроков, и я помню, что нам, ребятам поменьше, было трудно сохранять внимание на протяжении нескольких часов подряд. Иногда, как это бывает с детьми, мы нарушали дисциплину, и тогда наш учитель стучал по своему столу тростью из гибкого бамбука, призывая нас к порядку. Этой же тростью наставник пользовался для наказания непослушных. Мы боялись раввина, но, несмотря на его авторитет и наш страх перед наказанием, нередко шли на хитрость, чтобы избежать кары. Однажды мы принесли в хедер несколько зубчиков чеснока и, когда раввин отвернулся, намазали чесноком трость. Когда он в очередной раз ударил по столу, трость сломалась, и мы все расхохотались. Раввин попытался выявить виновника, но у него ничего не получилось – никто не признался. Конечно, это была обычная детская шалость, но учитель воспринял ее всерьез и наложил коллективное наказание на весь класс.

Наше материальное положение постоянно улучшалось.

Папа открыл небольшую домашнюю фабрику по производству продуктов из гусиного мяса и жира. В городе недоставало растительного масла, и гусиный жир широко использовали для готовки. На фабрике также готовили фуа-гра, которое считалось деликатесом, а гусиные ножки коптили в специально оборудованном для этой цели сарае. Гусиное масло предназначалось как для личного потребления, так и для продажи, и зимой хранилось в сарае на открытом воздухе, поскольку на улице было достаточно холодно.

Первый слой ощипанных гусиных перьев продавали неевреям, второй, перья лучшего качества, шел на домашние нужды, им набивали одеяла и подушки.

Пуховиков тогда не знали и теплую одежду делали из чистой шерсти. В магазинах одежды не было, все шилось на заказ, по индивидуальным меркам.

Соседский портной приходил к нам домой и снимал мерки или же приглашал нас в свою мастерскую. Таким образом каждый из нас получал праздничный костюм, который мы надевали по праздникам и субботам. Портной также шил верхнюю одежду по нашим размерам.

Мои родители готовили из гусиного жира особые деликатесы. До сих пор помню одно блюдо, которое мне особенно понравилось. Холодными зимними вечерами мы жарили на углях шашлыки с кусочками мяса и гусиным жиром, приправленным паприкой и специями. Все сидели у печи со свежим хлебом и вкусно пахнущими шпажками в руках. Мы были счастливы.

Поскольку фабрика была небольшая, домашняя, работа выполнялась вручную, чтобы гарантировать качество продукции, хотя у нас уже было электричество и мы могли бы использовать специальное оборудование. Благодаря стараниям отца бизнес неуклонно рос и развивался. Отец считал, что при надлежащем управлении можно полностью реализовать деловой потенциал небольшого домашнего предприятия и сделать его более коммерческим и прибыльным. Он думал о том, как превратить домашний бизнес в более крупный семейный.

Папина сестра, Малка, тоже жила в нашем городе. Я называл ее тетей Мали, а в повседневной жизни ее звали Мари. Она была замужем за Игнацем Лазаровицем. Как было принято в еврейских семьях, семья жила с родителями Игнаца недалеко от центра города. Они владели большими земельными участками и считались очень состоятельными.

По совместному решению моих родителей, дяди и тети, папа перенес свою домашнюю фабрику в комплекс, где жили Игнац и тетя Мали. Созданное ими совместное предприятие имело промышленные размеры и все необходимое оборудование для переработки мяса. Более того, у них появилась возможность расширить ассортимент за счет новой продукции, производить которую было трудно на маленькой домашней фабрике.

Под наблюдением местного раввината на предприятии готовили кошерное мясо, а установленное электрическое оборудование обеспечивало значительный рост производительности. Кроме того, новая фабрика находилась ближе к центру города: неподалеку от Большой синагоги, в районе с оживленной коммерческой деятельностью.

Сразу после объединения двух предприятий отец перешел на новую фабрику, дела у которой шли весьма успешно.

У Малки и Игнаца было четверо детей: Моше, Барри, Илона и Магда. Мой двоюродный брат Моше закончил школу и работал с моим отцом на фабрике. Они оба видели потенциал домашнего бизнеса и намеревались его развивать. Благодаря совместной работе между двумя семьями сложились еще более теплые отношения, чем раньше.