Пусть лучше он рассказывает о себе, а не думает о ней. Отец вздыхает, но уловка срабатывает.

– Как же меня достали эти иммигранты, – говорит он. На работе он всегда старается использовать приемлемые слова и выражения, а не те, которые говорит дома. Он объяснял ей, что это главная ошибка многих копов. Они не знают, как оставлять домашние слова дома, а рабочие – на работе. – Что за… люди. Сегодня утром пришлось арестовать одного парня. Сидит он в своей машине, да? Я и решил, что он наркоту толкает. Ничего не нашел, но документов у него при себе тоже не было, понимаешь? Так вот, пробиваю я номер его тачки и говорю, что буду звонить в иммиграционную службу. Просто чтобы его встряхнуть, понимаешь. Он делает вид, что ему по барабану. Говорит, мол, он пуэрториканец, а они, видите ли, граждане, начинает катить на меня бочку, говорит, что напишет в этом своем «Твиттере» о предвзятости полиции. – Айлин почти слышит, как отец закатывает глаза. – Ну я его и обработал. Прямо в камеру, за нападение на сотрудника полиции.

Превращать его возмущенные тирады в разговор – настоящее искусство, и Айлин уже давно овладела им в совершенстве. Нужно зацепиться за последнюю фразу, задать подходящий по смыслу вопрос, а затем снова перестать его слушать. За прошедшие годы ей только так и удавалось освободить место для собственных мыслей.

– Нападение? Папуля, ты в порядке?

Судя по голосу, он удивлен, но и доволен ее вопросом, что хорошо.

– О… Нет, Яблочко. Не переживай за своего старика. Если бы он и правда на меня напал, я бы вколотил ему башку по самую задницу. Нет, мне просто нужно было что-то ему пришить. – Айлин почти слышит, как отец пожимает плечами. Затем он усмехается. – Он еще говорит, что слушал в машине музыку, нью-эйдж, расслаблялся. Ты можешь в это поверить? Что за люди.

Пока он возмущается, Айлин рассеянно кивает и смотрит по сторонам, пытаясь вспомнить, на какой же автобус ей нужно сесть, чтобы поехать от парома домой. Ее взгляд цепляется за странную женщину, которая все еще стоит рядом и рука которой все так же лежит у Айлин на плече. Айлин почти не чувствует прикосновения; ее нервные окончания как будто не замечают ни тяжести, ни тепла, которое должно исходить от женщины. А другую руку Айлин, ту, за которую ее схватил чернокожий парень на трапе парома, напротив, все еще покалывает. Неужели он что-то с ней сделал? Может быть, у него на руках был наркотик, и теперь тот впитывается в ее кожу? Отец предупреждал, что некоторые наркотики так и действуют.

Однако внимание Айлин привлекает жест, который время от времени повторяет женщина в белых одеждах, все так же не отходя от Айлин. Свободной рукой она прикасается к прохожим, идущим мимо них по тротуару, – не ко всем, а так, то к одному, то к другому, словно по-дружески, легонько похлопывает их по плечу. Они, похоже, даже не замечают этого. Но когда один мужчина останавливается, чтобы завязать шнурки, Айлин замечает нечто странное. Там, где женщина дотронулась до него, виднеется тонкий бледный росток, торчащий из ткани его футболки. Прямо на глазах у Айлин росток удлиняется, становится толще и наконец достигает в длину шести дюймов. Он возвышается над плечом мужчины и колышется на ветру. Он белый, толщиной примерно с шерстяную нить для вязания.

Ладно, это очень странно. Но еще страннее то, что белокурая женщина все так же стоит совсем рядом с Айлин, пока та ведет по телефону явно личный разговор. Может быть, она просто хочет убедиться, что с Айлин все в порядке.

Ее отец потихоньку успокаивается. Но стоит Айлин подумать, что она вот-вот освободится, как он прибавляет:

– Ну да ладно. Я просто услышал по нашим каналам предупреждение и подумал о тебе. – Айлин напрягается. «Нашими каналами» ее отец называет полицейское радио. – Говорят, девушка, по описанию похожая на тебя, нарушила общественный порядок и напала на кого-то.

Айлин смеется в ответ – тоже уже по привычке. Она понимает, что ее голос звучит так, будто она нервничает. Он всегда так звучит.

– Разве на острове мало белых тридцатилетних шатенок?

Он тоже смеется, и Айлин расслабляется.

– Ну да. К тому же я и представить не могу, чтобы ты порезала кого-то ножом. – («Ножом?» – думает она. Впрочем, ногти у нее довольно длинные.) – Или села на этот паром.

Айлин невольно напрягается. Женщина в белых одеждах снова похлопывает ее по плечу, бормочет что-то умиротворяющее, но теперь это почти не помогает.

– Я могу сесть на паром, – слетает у Айлин с языка. – Если захочу.

На этот раз его смех раздражает ее.

– Ты? Да город сожрет тебя с потрохами, Яблочко. – Затем, будто услышав, как она обиделась, и сделав вид, что ему не все равно, он меняет тон голоса на более мягкий. – Ты хорошая девочка, Айлин, а город – не для хороших людей. Что я тебе всегда говорил?

Она вздыхает.

– «Все, что случается в других местах, случается и здесь, но здесь люди хотя бы пытаются быть порядочными».

– Верно. А что еще?

– «Оставайся там, где ты счастлива».

– Правильно. Если город когда-нибудь станет местом, где ты счастлива, езжай туда. Но пока это место здесь, оставайся дома. Нет ничего плохого в том, чтобы оставаться дома.

Да. Она повторяет себе это каждый день своей взрослой жизни, чтобы оправдать то, что она, взрослая женщина, до сих пор живет дома с родителями. Это ложь. Она одинока, стыдится этого и все еще не утратила надежды на интересную, изысканную жизнь, которую когда-нибудь где-нибудь начнет. Но ей нужна эта ложь, особенно сейчас, после провальной попытки сесть на паром.

– Ну да. Спасибо, папуля.

Айлин знает, что он улыбается.

– Скажи маме, что я сегодня буду поздно. С арестами столько бумажной волокиты. Что за чертовы люди. – Он вздыхает так, словно пуэрториканец нарочно родился с небелой кожей и слушал нью-эйдж только для того, чтобы Мэттью Халихэн опоздал на ужин, и вешает трубку.

Айлин убирает телефон, снова вешает свою сумочку на плечо и берет себя в руки… точнее, пытается. Странная женщина все еще держит ее за плечо и при этом слегка хмурится, словно недоумевает, как ее рука там оказалась. Айлин тоже косится на руку женщины.

– Эм-м, что-то не так?

– Что? Ой. – Женщина наконец убирает руку и улыбается. Улыбка получается слегка натянутая. – Все в порядке. Просто мне, судя по всему, придется пойти трудным путем. – Затем ее улыбка становится шире и искреннее. – Но я уверена, что не ошиблась в тебе.

Айлин внезапно начинает чувствовать себя неуютно. Женщина не кажется ей опасной, но с ней явно что-то не так.

– Что значит – не ошиблись?

– Ну, во-первых, я не смогла пометить тебя. – Женщина скрещивает руки на груди, отворачивается от терминала парома и смотрит на скопление высоких офисных зданий и многоэтажных жилых домов, которыми богата эта сторона острова. – У тебя нужные наклонности, однако ты уже слишком тесно связана с сущностью этого места – и это несмотря на то, что город родился только этим утром. Он не дает притянуть тебя ко мне. Теперь ты даже пахнешь как город, а не как обычный человек. – Она пожимает плечами. Айлин озадаченно осмысливает сказанное, а затем украдкой наклоняет голову, чтобы понюхать свою подмышку.

Женщина бормочет себе под нос, глядя на невыразительный силуэт Сент-Джорджа.

– Я со времен Лондона не сталкивалась с такими сложностями. Обычно изолировать отдельные векторы гораздо проще. Конечно, городская морфология непредсказуема, однако за его эпигенетическими проявлениями и метаболическими потоками все же можно проследить. Но этот город… – Она качает головой и морщится. – Слишком многие жители Нью-Йорка стали неразрывно с ним связаны. Коэффициент аккультурации здесь опасно высокий.

Внезапно голова женщины поворачивается к Айлин. Прямо как на шарнире. Так и кажется, будто мышцы ее шеи – это моторчики, или шкивы, или какой-то другой механизм. Вид у женщины задумчивый.

– Ты уже знаешь, кто ты?