Я добился командировки в Москву, уже не помню с какой целью. Приехав в Москву, тут же отправился на вокзал и немедленно уехал в Ленинград. Для одинокого командировочного это было возможно. Явился на студию. Встретили прекрасно. Окружили, расспрашивали, звали поскорей возвращаться совсем. Но с жильем никто помочь не мог. Это была проблема. Город был сильно разрушен. Тем не менее, по договоренности с дирекцией Лентехфильма, меня оформили в штат, как вернувшегося на прежнее место работы. С тем, чтобы в Новосибирске я задним числом оформил увольнение по собственному желанию. Вернулся в Новосибирск. Мордухович был возмущен и обижен тем, что, к которому он так хорошо относился и надеялся оставить у себя, поступил так коварно и уходит, но отпустил. Уход был оформлен. Нужен был пропуск. Надя была беременна. Подходило время родов. Надо было срочно что-то придумать. И я придумал. Я стал часто заходить в Новосибирский Горсовет, где сидели молодые женщины. Болтал, шутил с ними. Понемногу вошел в доверие. Пообещал сделать хорошие фотографии. Их это обрадовало. Фотографии понравились и, в результате, пропуск был у меня на руках. В него были внесены — я, моя жена Надя, дочь Жанна и сын Михаил, который еще не родился.
1 июня Надя родила сына, строго по записи в пропуске. Месяц ушел на сборы и где-то в конце июня мы выехали в Ленинград.
Добирались несколько дней. Вагон холодный, разбитый. Ребенку 1 месяц. По ночам Надя стирала в туалете пленки, а я сушил их, держа в руках за открытым окошком коридора. Намучились. Но, наконец, добрались.
Своего жилья не было, но было родственники. Поехали к тете Зине, которая жила на Пантелеймоновской улице (теперь Пестеля) в огромной коммунальной квартире. Вскоре сюда же приехала из эвакуации сестра тети Зины с дочерью и двумя внуками, а потом еще двое родственников, не имеющих «пока» в Ленинграде своей жилплощади. Так что вскоре нас оказалось одиннадцать человек на 20 метрах площади. Пришедшие домой поздно добирались до своего угла, перешагивая через лежащих на полу.
Вернувшись на студию я начала восстанавливать цех комбинированных съемок, который в мое отсутствие не работал. Еще в последние месяцы нашей жизни в Новосибирске я много сидел за чертежами, чтобы сразу по возвращению в Ленинград, начать изготовлять настоящую машину оптической печати с единым приводом на оба аппарата. Чертежи закончил еще зимой. Теперь надо было начинать работу. Но, одновременно, необходимо было срочно решать жилищную проблему. Долго жить у тети Зины в набитой мебелью и людьми комнате было невозможно. В Пушкине наше жилье уже не существовало, да я и не хотел туда возвращаться. Город был чудовищно разрушен, еще не полностью разминирован. К тому же появилась возможность получить, хотя бы временно, комнату в Ленинграде. У тетизининой племянницы в доме на улице Писарева было две смежных комнаты в большой коммунальной квартире. Одна была почти в порядке, а вторая сильно разрушена ударом артиллерийского снаряда. Была сбита часть внешней стены с эркером, был обрушен весь потолок. Мне было сказано, что если я отремонтирую комнату, то нас пустят туда жить. Ремонт в то время был делом исключительно тяжелым, и рабочая сила и стройматериалы баснословны дороги. Нужны были деньги. Зарплаты на это не хватило бы. Выручить могла только «халтура».
Я обратился за помощью к директору студии Братухе. Это был суровый, но очень добрый и порядочный человек. Он несколько раз мне помогал и эти случаи всегда были для меня значительным шагом вперед. Он помог и на этот раз. Сделал мне любопытное предложение. Сказал, что в плане студии есть мультипликационный фильм «Насос с эксцентрическим вытеснителем». Сценарий готов и по нему уже снят один натурный кадр — внешний вид насоса. Но в цехе нет свободных мультипликаторов, а для плана так хорошо бы это одночастевку срочно сделать. Возьмитесь, говорит, с женой, сделайте этот фильм дома и я отдам вам всю сумму денег, отпущенную на эту картину. Мы с Надей взялись. И вот, два месяца, у тетки, на единственном столе, среди тарелок, где всегда кто-нибудь ел, писал, читал, а вечером собирались все одиннадцать человек, мы работали. В шуме, в тесноте, прижав локти, чтобы не толкнули. Я делал чертежи, расчеты, писал паспорта. Надя делала заготовки, работала акварелью и гуашью, рисовала разрезы насоса и его деталей, делала серии подменок на целлулоиде с движениями жидкостей в насосе при его работе. Сделали. Отвезли на студию, Надя все сама сняла, к счастью, без брака. Я смонтировал и озвучил. Отвез в Москву. Сдал без каких-либо поправок. Это был первый мой фильм, где в титрах я значился как режиссер. Братуха был доволен. Он рисковал, но все кончилось хорошо. Деньги мы получили. Комнату отремонтировали и переселились. Спасибо Братухе!
А буквально через несколько дней он сделал мне новое предложение. Имелся сценарий одночастевого общеэкранного фильма «Полярное сияние», написанный неким Сильвестровым. Никто не знал как его снимать. Нужна либо сплошная мультипликация, но это будет грубо выглядеть, либо сложные комбинированные съемки, которые кроме меня никому сделать не под силу. «Вот, — сказал мне Братуха, — и проявите там все свои способности». Я, конечно, согласился. Сценарий был совершенно не пригоден для работы. Братуха сказал: «Делайте по-своему, но официально, в титрах, сценаристом будет Сильвестров. Сценарий оплачен».
Я создал себе маленькую, но дружную группу. Я — режиссер, Лаврентьев — оператор, Идельсон — директор, Аня Ивантер — ассистент режиссера. Художникам я взялся работать сам. Продумав всю технологию производства фильма, поставил условие: дать нам в полное владение один из двух малых павильонов, постоянного осветителя, постоянного рабочего-плотника. И не вмешиваться в нашу работу. Сделаем фильм — покажем. Братуха мне верил, поэтому согласился. Мы начали работу.
Прежде всего, необходимо было решить две задачи. Во-первых, создать «природу севера», во-вторых, создать ночное небо и на нем различные формы полярного сияния, при этом в движении. Тут мне, между прочим, помогло то, что в блокаду, во время ночных дежурств на вышке, когда город был погружен в тьму, я не раз видел в северной стороне, над Охтой, полярные сияния разных форм.
Начинать следовала с решения вопроса каким способом будем имитировать полярное сияние. От этого зависел масштаб макетов природы и «неба» со звездами.
В Арктическом музее отобрали и скопировали фотографии с изображениями различных северных пейзажей с заснеженными скалами, прибрежными поселками, кораблями на рейдах, скудной растительностью. Там же ознакомились с разновидностями полярных сияний.
Затем сконструировали и построили «комбайн», который мог бы создавать необходимый эффект сияний. Это был стол, на который ставились макеты северных пейзажей. За ним стояло «небо» из тугонатянутой на раму белой бумаги. Бумага должна была быть белой потому, что на нее должен падать свет, изображающий сияние. Спереди же, со стороны аппарата, «небо» в тех местах, где оно освещалось слабо, было почти черным. Но чуть светлее гор на макете.
В бумаге «неба» прокололи дырочки разной величины — звезды. За «небом» — подвешенная рама с беспорядочно натянутыми нитями. При медленном движении рамы, нити то тут, то там перекрывают дырочки и звезды «мерцают». Ну, а за рамой с нитями, в шести метрах находился прожектор, освещающий «небо» сзади, причем для равномерного освещения перед тем натянута калька.
Эффект сияния создавался подсветкой «неба» снизу через узкое длинное зеркало. Оно отражало свет прожектора наверх под очень острым углом. На пути света было три приспособления, превращающих ровное освещение в струистое, вырастающее и угасающее, меняющее форму. Струистость достигалась медленно движущимися навстречу друг другу стеклами самого низкого качества, волнистыми. Они разбивали свет на струйки. Эффект угасания и возрастания освещенности давал валик, на котором в беспорядке были наклеены комки рыхлой ваты. При медленном вращении валек давал меняющиеся формы теней. И, наконец, формы, ограничивающие сияние, достигались просто картонными кашетами, которые вырезали из луча прожектора нужный участок.
