Они схлестнулись, демонстрируя молниеносные, скупые движения настоящих мастеров.

Рубящий удар в лицо — капитан изящно отклонился. Выпад — Жиль де Риньяк мягко парировал, сделал точный рипост.

Отпрянули, застыли в стойках.

Капитан слегка тряхнул палашом, стряхивая с кончика клинка пару кровавых капель.

Лейтенант скосил глаза на распоротую на груди рубаху — прореха быстро краснела.

Снова сошлись.

Жёсткий рубящий удар по левому боку — лейтенант с трудом увернулся.

Хлёсткий, словно плеть, удар снизу — его парирующую руку откинуло в сторону.

Резкий выпад — лейтенант успел выставить перед собой ладонь — острие капитанского палаша пробило её насквозь, клинок увяз, погрузившись под левую грудную мышцу.

Удар кулаком в висок — теряя сознание, лейтенант вяло ткнул своим оружием в сторону противника.

Поединок закончился.

Лёжа на пыльных каменных плитах немецкого дворика, Жиль де Риньяк хмурился, тщетно пытаясь понять, где же он ошибся. А потом осознание пришло к нему, даруя отдохновение и спокойствие. Он нигде не ошибся. Рано или поздно, на каждого мастера меча найдётся более искусный мечник. Слабо улыбнувшись, он вдохнул полной грудью вечерний воздух, прикрыл глаза и умер.

* * *

Красное солнце давно спряталось за верхушками елей. Сумерки обернулись непроглядной тьмой, поглотившей старый особняк, затерянный в лесу. Маленькие огоньки показались на старой лесной дороге — то горели тусклые светильники на козлах крытого экипажа, что торжественно и скорбно въезжал на маленький дворик. Лошади встали, понуро опустив вниз лохматые головы, животные чувствовали свой печальный груз. Входные двери распахнулись; Мортен и солдат, опекающие раненного Кристиана, встречали капитана и его людей, высоко подняв масляные лампы.

Следом за экипажем показался молоденький трубач — слева от него шёл великолепный конь. Под седлом, но без всадника.

— Вы привезли врача? — поинтересовался Мортен, но, почувствовав неладное, отступил назад.

— Где командир? — хмуро спросил драгун, принимая поводья капитанского жеребца.

— Убит, — коротко ответил ротный трубач; его лицо осунулось, значительно прибавляя ему в возрасте, — Принимайте командование, вахмистр.

— Его противник? — вахмистр недоверчиво глянул на паренька.

— Мёртв, — ответил тот.

Вахмистр кивнул и подкрутил ус.

— Слушайте меня, — он обратился к трубачу и драгуну, исполняющему обязанности возницы, — Завтра мы отправляемся навстречу нашему полку. Не знаю, что за задание имел капитана, но теперь мы обязаны позаботиться о его теле. Сборы начнём после короткого отдыха. Но, прежде всего, я прошу вас двоих пройти в комнату раненного Кристиана. Мы обязаны помянуть нашего командира — месье Жиля де Риньяка, солдата, не проигравшего в своей жизни ни одной схватки.

* * *

— Кто может спать — спите, — вахмистр широко зевнул, обнажая металлическую пластину вместо передних зубов, — Кто не может — пейте. Но с первыми петухами всем быть на ногах.

— Я не держу петухов, — сконфуженно произнёс Мортен.

— Ты неплохой парень, даром что бош, — вахмистр снисходительно похлопал мужчину по плечу.

— Нам и не требуется живой петух, у каждого солдата Великой армии вот здесь, — он постучал себя по коротко остриженной голове, — Находится встроенный. А ещё имеется вот это.

Драгун вытащил карманные часы, поднял вверх за цепочку, и, когда циферблат оказался на одном уровне с синим носом Мортена, покачал ими взад-вперёд.

— Ладно, по последней кружке за нашего командира, и я, пожалуй, вздремну пару часов.

Но вахмистр так и не выпил последний бокал вина. Его рука, протянутая за сосудом, безвольно упала, глаза закатились и бравый вояка повалился на пол с колченогого табурета. Остальные участники поминок — трубач, солдат и бедняга Кристиан, тот самый, что попал под ящик, вскоре разделили участь старшего — повалились, где кто сидел.

Мортен подождал пару минут, потом поднялся, собрал оружие драгун и вышел прочь, заперев за собой дверь. Он направился прямиком в подвал. Спустился по лестнице, миновал коридор и оказался в пустынной зале. Нажав нужный кирпич, мужчина исчез в тёмном проёме тайного хода.

* * *

— Mutter... — мужчина снял с носа зелёные стёклышки и почтительно опустился на колени возле громоздкого, грубо сработанного кресла, — У меня хорошие новости.

На белом, словно вырезанном из мела, лице женщины, расположившейся на сидении, медленно поднялись тяжёлые, набухшие веки. Распахнувшиеся глаза не имели ни белка, ни радужки, ни зрачков. Лишь беспросветная, влажная чернота. От края до края.

— У нас есть богатое подношение. Французские солдаты. Их командир мёртв. Никто не знает, что они тут застряли.

Мортен поднял вверх руку с четырьмя растопыренными пальцами.

— Беззащитны, как овцы. Я подмешал им в вино снотворное. Немного опия, болиголов, цикута... Можно начинать. Адепты ждут вашего слова.

Его опущенная вниз голова склонилась ещё ниже, когда женщина встала.

Он так и стоял коленопреклонённый — стоял до тех пор, пока не затихли удаляющиеся шаги.

5.

Они проснулись одновременно. Они всегда пробуждались вместе — и когда были живы, и сейчас, когда их сердца уже не бились. Проснулись и сразу осознали — что-то случилось. Что-то страшное, ужасное, невозможное.

Их разбудило пение. Приглушённый хор хриплых, дрожащих голосов.

Когда они жили в родном поместье, их будил папочка — снимал прочь ненавистную цепь, откидывал крышку сундука, протягивал наполненные чаши и ждал, пока близняшки утолят свою жажду. Потом они обнимались, смеялись и готовились провести вместе всю ночь — бродить по тёмному парку, сидеть возле журчащего ручья, беседовать, читать книги, изучать языки, играть на фортепиано... Потом они отправились в военный поход, и появились некоторые трудности, но папа продолжал о них заботиться, а драгоценной влаги стало намного больше. А сегодня их отец не пришёл, и вот они лежат в своём ящике — испуганные и голодные.

Монотонный гул голосов усилился. Поющие принялись лупить во что-то — барабаны или тамбурины. Сбивчивый, рваный ритм мелодии завораживал, угнетал.

— Где папа? Я голодна. Что с нами случилось, Арманда? — младшая не выдержала — в голосе слышались нотки крайней тревоги.

— Не знаю, милая Флёр, подожди немного, — старшая, которая семнадцать лет назад появилась в этом мире на пять минут раньше сестры, была испугана не меньше. Но чувствовала всю полноту ответственности за близняшку.

Арманда перевернулась на бок — лицом к той стенке сундука, откуда, по её мнению, доносились звуки. С удивлением обнаружила на своих удлинившихся пальцах крепкие, прямые и острые, словно итальянские стилеты, ногти. Такое уже случалось с ней — один раз, когда папа опоздал вовремя дать им крови. Она воткнула своё оружие во внутреннюю, атласную, как у гроба, обивку ящика, и принялась рвать материал. Скоро обнажились доски. Крепчайшая древесина крошилась, будто труха под клювом дятла. Маленькая щель становилась всё шире и шире и...

— Ой, — Арманда дёрнулась и отпрянула назад, придавив своим весом сестру.

Рука девушки наткнулась на звенья серебряной цепи, опоясывающей ящик.

Она перетерпела приступ отчаянного ужаса и, когда её пальцы прекратили дымить, осторожно припала лицом к проделанной щели.

— Дай и мне посмотреть, — в голосе Флёр теперь слышалось больше любопытства, чем испуга.

— Ползи, малышка, тут хватит места, — Арманда подвинулась.

Под атласной обивкой их пристанища — большого, невозможно удобного ящика, скрывалась пуховая перина; множество подушек поддерживало комфорт. Правда иногда папа заставлял их пережидать день в совершенно другом месте — то был мерзкий короб, наполненный землёй. Папа говорил им, что для таких, как они — земля — будто ванная с дорогими лечебными маслами. Где же ты, отец?

Девушки прижались к смотровой щели, обе были сильно напуганы и старались не шуметь — благо, что не надо сдерживать шумное от волнения дыхание. Сёстры не дышали.