Вначале она подумала, что Волк дразнит её — хрипит, подражая ей, пытаясь отвлечь, развеселить. Однако очень скоро она поняла: держащий её на руках зверь рычал. Рычание звучало угрожающе потусторонне; малышка Сигни перестала давиться горькими комками скорби и вся похолодела от восторга. Сигни ещё сильнее прижалась к плоской груди держащей её женщины, восхищённо впитывая глухие вибрации.

«Отчего рычат собаки? Оттого, что видят врага; оттого, что у них отнимают еду; оттого, что их бьют палкой; оттого, что бьют палкой их хозяина; оттого, что не хочу я идти писать-какать под этот проливной дождь в полдвенадцатого вечера, когда все нормальные псы уже спокойно спят. Оттого, что жизнь — собачья. Отчего рычит эта собака?»

— Ты в порядке, госпожа? — прозвучал взволнованный старческий голос.

Голос, ответивший ему, осыпался горсткой остывающего пепла. Так звучал бы песок на старом виниле, если бы граммофонподключили через гитарный усилитель бренда «Marshall».

— Убивать маленьких девочек — неправильно. Но воскрешать тех, кто уже почил... — корил себя древний бог.

Другой голос, прервавший это ужасное хрипение, вообще не имел ничего общего с теми звуками, которые человеческое ухо может воспринять без содрогания. Так шипит королевская кобра, вернувшаяся с охоты домой и заставшая все свои драгоценные яички с будущими змеёнышами разбитыми.

— Я, например, всем доволен. И не загоняйся, дружище. Иди сюда, давай лучше обнимемся.

И они обнялись. Высокая женщина, в звериных очах которой полыхал яростный пожар, левой, обнажённой рукой ещё сильнее прижала к себе хрупкое тельце маленькой девочки, облачённой в окровавленное рубище. Её правая ладонь, затянутая в истёртую кожу, легла на широкую спину древнего фараона. Из под проклёпанной перчатки свисали лоскутки истлевшей человеческой кожи и промасленные помочи рабочего комбинезона. Два синих луча вмиг пронзили все три сплетённых тела; лица мёртвых колобков накрыла дрожащая рука, и фараон уткнулся ввалившимся носом в пропахшую потом и старостью шерсть домотканного свитера. Момент истинной реальности снизошёл на всех четверых, связав воедино и богов и тех, кто уже почти как боги.

* * *

— Подслушивать — полезно!

Хмурое лицо Монакуры просветлело, сержант нагнулся и рывком поставил юного скальда на ноги.

— Смирна, боец!

Хельги послушно вытянулся по струнке — башка задрана, подбородок — вперёд.

— Постой пока что, малыш, твой сержант сейчас решит, какая судьба тебя ждёт.

Лист ржавого железа, затянутый вонючим шерстяным одеялом, снова затрещал под костлявой задницей, упрятанной под камуфлированную ткань.

— Когда ты выучил наш язык? Во сне?

Монакура слегка приподнял верхнюю губу, обнажая несуществующие клыки. Пародия настолько удалась, что Аглая Бездна прыснула и опустила нацеленный на викинга пистолет.

— Гораздо быстрее, сержант.

Хельги ни разу не улыбался, более того, скальд выглядел испуганным.

— Как только понял, что хочу остаться в живых.

Ржавое железо одобрительно хрустнуло.

— У тебя хорошие способности, солдат. Согласен со мной, щенок?

Скаидрис выпустил из рук ремень штурмовой винтовки, которой в тот же момент завладела раскрасневшаяся от борьбы за оружие Соткен, и недобро, исподлобья, взглянул на попаданца.

— Не люблю предателей, — презрительно процедил труъ-мéтал.

Хруст железа.

— Какой же он предатель, малыш. Он клятву дал. Клятву госпоже лейтенанту. Хм... Будем называть вещи своими именами. Он дал клятву нашей госпоже. Все вы прекрасно понимаете, кто она нам, так ведь?

Бездонные голубые глаза обвели взглядом всех бойцов, туша и замораживая слабые очаги возгорания умирающего бахвальства. Потом снова уставились на скальда.

— Ты же не боишься смерти, верно, викинг? Я сам видел — не боишься. Что же тебя так напугало, Хельги, сын Хрольфа?

Задранный вверх подбородок, на котором росло три волосины — две рыжих и одна белая — непроизвольно затрясся.

Лист железа нетерпеливо хрустнул.

— Я же сказал тебе, воин. Я сказал правду. Я хочу жить.

Монакура Пуу пристально вгляделся во влажные глаза юноши и кивнул.

— У тебя хорошие способности, солдат. И отличная интуиция. Ты прав, смерть — ещё не повод нарушить клятву, данную нашей Госпоже. Смерть — смертью, а службу никто не отменял. Лучше нести её, будучи живым. Вольно, малыш. Слушай мой первый приказ.

* * *

«Как всё же здесь странно,» — подумал Рекин, вглядываясь в мутную поверхность зеркала.

«Но, как же, Хель его дери, удобно...»

«Может заплести косички, как у этого странного йотуна...»

Викинг наклонился поближе к зеркалу и его пальцы сомкнулись на головке жёлтого перезревшего прыща, что разросся буйным грибом на носу воина.

Прыщ прыснул, забрызгав поверхность зеркала склизким сгустком. Рекин удовлетворительно хмыкнул, смазал жидкость со стекла и понюхал.

Дверь в сортир отворилась, зеленоватый свет, сочащийся из коридора, осветил силуэт худенькой фигурки, что бочком протиснулась в образовавшуюся щель.

Воин уставился в зеркало, вглядываясь в отражение вошедшего. Потом широко улыбнулся, но не развернулся к гостю — вид переднего гнилого зуба стёр довольную гримасу с рожи старого пирата. Приподняв верхнюю губу, Рекин облизал грязный ноготь на мизинце, с помощью которого и приступил к очищению зубной эмали.

— Принёс?

— Принёс, — ответил ему Хельги, сын Хрольфа.

Удивлённый Рекин прекратил ковыряться у себя в пасти и порывисто развернулся. Его наилучшие ожидания оправдались — Хельги стоял в дверях сортира, сжимая в ладони рукоятку автоматического пистолета «Глок».

— Хель тебя дери, мой мальчик, как тебе удалось добыть это у них... Покажи мне, как работает это волшебство.

— Как пожелаешь, славный Рекин.

Грохнуло так, что у старого воина заложило оба уха. Он больше ничего не слышал. И не понимал. Он просто стоял, смотрел на скальда и улыбался. В заросшем рыжим волосом лбу пузырилась кипящей кровью маленькая, аккуратная дырка. За его спиной, по разбитому зеркалу сползали на пол кровавые сгустки, перемешанные с раздробленными костями его черепа.

Хельги сделал пару быстрых шагов навстречу оседающему на пол телу и подхватил улыбающегося воина. Он бережно опустил викинга на пожелтевший кафель, и надвинул веки на хитрые, глумящиеся глаза.

— Прости, брат, но всё, что я смог для тебя сделать — это подарить тебе свободу. Отныне ты, славный Рекин, сын Хромуля, свободен от этой проклятой клятвы.

* * *

— Ты реально такой зашитый? Ты о чём-нибудь другом, ну хоть о чём нибудь, кроме этих вот мечей и этих своих растреклятых богов вообще думаешь? Хотя бы иногда?

Аглая Бездна отодвинула ржавый меч стволом своей винтовки на самый краешек стола. Ярл Туи проследил взглядом движение, облизал пересохшие губы, да так и залип, целясь светлыми, безумными глазами в перекрестие гарды.

— О чём ты думаешь, ярл? Вот прямо сейчас? Может о своей несчастной дочурке, которую хотел подвесить за ноги на трухлявое дерево рядышком с её мёртвой мамашей, которую ты подвесил туда пару лет назад?

Ярл облизывался, гипнотизируя меч. Бездна коротко размахнулась и ствол штурмовой винтовки врезался в лицо викинга, разбивая в кровь губы и кроша передние зубы. Рыжий Туи очнулся и, сплюнув кровавую пену на стол, прямо перед собой, неторопливо ответил:

— Я жду когда ты отвернёшься, Дева Меча. Ну или хотя бы замешкаешь.

Дрожащие пальцы ярла вновь поползли по столу к лежащему на нём ржавому клинку.

— Я с детства ненавижу викингов.

Ярл поднял на девушку непонимающие глаза.

— Мой папа был похож на тебя — лохматый, рыжий и больной. Он твердил мне про метал, мечи, атмосферу, и еловые леса. Хотел вызвать всех на бой, но лежал потом в больнице, со сломанным носом. Он очень сильно меня любил. Так сильно, что как-то ночью перепутал меня с мамой. Я убила его. Если ты знаешь хоть одну молитву, прочти её, ярл.

— Дай мне хотя бы сжать рукоять, воительница.