Оба недоросля находились в строгом, безупречном образе — никто из них не сделает первого, примирительного шага навстречу другому. Скорее уж небеса рухнут им на голову. Скаидрис вертел в руках синий флакончик; смачивая кусок тряпки перекисью водорода, юноша отирал кровь с глубокой ссадины на обнажённом предплечье.

Аглая Бездна, уткнувшись своим распухшим носом, с торчащими из ноздрей кусочками ваты, в стекло иллюминатора, выпятила в сторону соратника и бывшего друга свою аппетитную жопку, обтянутую лишь коротким подолом футболки. Но труъ-мéтал и не думал на неё смотреть. Ну может лишь изредка.

— Мы, школота, не тех пацанов покрошили...

И кривоватая, тщедушная женщина, одетая в драный этнический сарафан и мужскую армейскую майку, что никак не сдерживала порывы её шикарного бюста, выложила бойцам всё, что успела подслушать возле дверей каюты викингов.

— Ёп твою мать, — в унисон прозвучали голоса влюблённых.

В голосах этих — высоких и ломающихся — слышался недюжинный вокальный потенциал — ещё пара лет, и неподражаемая Ханна ван ден Берг, ровно как и старина Эрик Гардефорс смогут спокойно вздохнуть и отправиться на заслуженный отдых, зная, что боевой штандарт передан в надёжные руки.

А вот удивления, возмущения или сострадания в голосах этих не прозвучало. Лишь глубокая усталость.

Скаидрис хмыкнул, плеснул жидкости на окровавленную тряпицу и, подойдя к маленькой, кривой женщине, стёр полосу засохшей крови с её ключицы. Капли перекиси стекли вниз, на шикарные холмы, но юноша вытер и там.

— Чё ты так взбудоражилась, мамочка? Не поверю, что тебе есть хоть какое-то дело до этой сопливой девчонки, если, конечно, ты не возжелала нарезать из её кожи кровавые ремни с помощью твоего любимого канцелярского ножа.

Скаидрис поднял рукой густой локон волос со лба женщины и прилепил кровавый тампон прямиком на огромный синяк, что буйно рос и уже темнел, зацветая.

Точёная задница Бездны качнулась вправо, затем влево и вновь вправо.

— Наверное, она мокнет при виде одного из этих дикарей, а теперь, походу, придётся их всех убить, вот она и расстроилась.

«Ага, вот он, вот он, тот самый подпиздон, ага, тот самый.»

Скаидрис торжествующе уставился на вихляющую у окна жопу.

«Ты первая не выдержала, сучка».

— Я хочу их всех, детишки, причём одновременно, — Соткен, переваливаясь с короткой ноги на ту, что подлиннее, проковыляла к столу и задумчиво опёрлась локтями о столешницу, явив Скаидрису все свои невозможные прелести.

— Но, по правде говоря, это к делу не относится. Чё мы делать-то будем?

Голая рука Бездны скользнула под короткую футболку и почесала скрытую подолом ягодицу. Скосившему глаза Скаидрису на миг показалось, что он видит очертания розовой свиньи на труселях своей боевой подруги и труъ-мéтал лихорадочно потряс волосатой головой, отгоняя наваждение.

Рука одернула ткань — свинья пропала.

— Монакуру будем ждать. Или тётечку. Мне всё это не нравится, но я, честно сказать, от службы подустала. Хольмганги эти бляцкие, совести мучительные выборы, не говоря уж о банальных коридорных махачах, порядком извели бедную девушку. У меня скоро день рождения. Это мой обещанный круиз. Первый подарок за семь лет. Вот вернётся сержант, мы ему весь расклад и поясним. И пусть они с Йолей сами с этим всем говном и разъёбываются. А я устала.

Дверь каюты широко распахнулась, и в помещение вошёл согбенный Монакура — спина сутулилась, лицо потемнело. Задница у окна развернулась и оказалась действительно усталой и сильно израненной девушкой. Аглая Бездна, опершись спиной о стену, сползла на пол и вяло помахала вошедшему рукой. Она открыла было рот, но Скаидрис...

«Вот оно, вот оно! Сломался, сучёнок!»

...Но Скаидрис предупредительно затараторил, избавляя измученную подругу от долгого, неприятного монолога.

— Монакура, тут такое дело... Мы, короче, не тех пацанов вальнули... А теперь эти отморозки собрались девчонку свою значит того — пожертвовать... И это... Прикинь... Они собираются её подвесить...

Смуглая рука, сгиб локтя которой украшала татуировка алой розы, распустившейся на шрамах от бесчисленных внутривенных уколов, легла на плечо ливу, и тот послушно замолк.

— Наш сержант в курсе, — сказала Соткен, — Не утруждай себя.

— Ты же нас подслушивал? — серая сталь её взгляда бесследно растворилась в медитативном льде миндалевидных глаз.

Монакура утвердительно кивнул и сел на койку. Лист железа заскрипел, затрещал, но выдержал. Гигант сложил на коленях свои красивые, покрытые рыжей шерстью огромные руки и, тяжело вздохнув, безвольно уронил сверху львиную голову. Чёрные глаза Бездны расширились; тьма, плещущаяся в её зрачках, клубилась пугающими сгустками мрака, грозя выпустить в мир всех обитателей преисподней. Огромный женский рот скривился, лицо умирающего на её футболке господина освежила тоненькая струйка прозрачной слюны.

— Ты в порядке, бро? — девушка сделала слабую попытку подняться на ноги, но те не слушались, натруженные.

— Думаю, что убивать маленьких девочек — неправильно. Уверен я и в том, что воскрешать маленьких мёртвых девочек — неправильно вдвойне. А уж воскрешённые мёртвые девочки и те, кто разделил их печальную судьбу — это вообще пиздец, — голос бывшего барабанщика звучал неуверенно и печально, сержантом овладела чёрная хандра.

Бездна скрипнула зубами и кряхтя поднялась на ноги. На трусиках, что на долю секунды мелькнули перед глазами Скаидриса, юноше вновь померещились пугающие розовые силуэты. Спёртый воздух каюты посвежел, что-то громыхнуло, серебряный всполох резанул пространство и ударил прямо в пол всего в паре сантиметров от гигантских голых ступней сорок восьмого размера. Но именно в тот момент, когда очищающий хаос готовился обрушиться на груду кос, в дверь каюты неуверенно постучали.

Вернее будет сказать: звук, раздавшийся с той стороны двери, больше походил на скрежет когтей измученной кошки, ломящийся в запертый сортир, чем на настойчивую просьбу войти.

Монакура Пуу вскочил на ноги — синдром Портоса отпустил его.

Аглая Бездна, так и не разразившаяся грозой, резко развернулась и, выхватив Глок из кобуры, взяла дверь под прицел.

Скаидрис потянул на себя приклад штурмовой винтовки, но та не поддалась — маленькая женщина в алом сарафане тянула ствол оружия в противоположное направление.

Сержант легко встал с кушетки и вот уже дверь резко отлетает в сторону, огромная рука, поросшая рыжей шерстью, мелькает словно удар тигриной лапы, и хватает незваного гостя за шиворот.

Дверь захлопывается, гость уложен мордой в пол. Посмотрим, что за птица к нам пожаловала.

Сержант пнул гостя ногой и тот послушно перевернулся на спину, слегка приподняв руки в жесте покорности.

— Я всё слышал, — кривился испуганный Хельги, и его русский звучал идеально, — Я жить хочу...

* * *

— Устала, моя хорошая?

Красная лохматая голова приблизилась к её лицу, зелёные глаза лучились добротой. Малышка Сигни не удержалась: отшвырнув в сторону армейский нож, она бросилась склонившейся над ней женщине на шею, зарылась лицом в густые, сальные волосы, обхватила тоненькими ножками и ручками ту, которой ей так не хватало. Так сильно не хватало. Она уже не пыталась сдержать слёзы — те хлынули из глаз, смывая кровь с волос той, что обнимала её. Но она всё ещё пыталась удержать в себе звук, пыталась не рыдать в голос, обойтись сопливым хрюканьем. Поэтому ещё сильнее прижалась к мускулистому, но такому нежному на ощупь телу.

Она не видела, как вспыхнули зелёные глаза, разгораясь багряным пожаром, не видела, как сидевший в кресле неупокоенный фараон смахнул одинокую слезу, выкатившуюся из слепого глаза, закрытого отвратительным бельмом, не видела, как обеспокоенный капитан прекратил возню возле неподвижного женского тела, распростёртого на полу и поднял на госпожу обжигающие синие глаза. Малышка Сигни хрипела в голос, но всё ещё сопротивлялась горестному вою, рвущемуся с её искусанных губ. А потом она услышала этот звук. Почувствовала его. Звук зарождался внутри той, кто держал её на руках, прижимая к себе.