— Десятилетие истинной свободы в России, впервые за несколько веков, — улыбнулся лив, — Беспредел, братва, всеобщий головокружительный оттяг и похуизм. Круче по духу лишь тусовка Нестора Петровича Махно. Или «красный террор».

Лицо лива исполнилось забавной мимикой пьяных воспоминаний.

— Может ты и не врёшь, щенок, — громадный кулак ухнул по столу, — Сдаётся мне — ты вовсе не ребёнок. Однако спасибо за лестную оценку.

— Хуйнёй страдаете, господин сержант, — хмурая Бездна красовалась окровавленным куском пластыря, закрывающего левое ухо, — Сейчас не время для спагетти-вестернов; мы оказались в опустошённом мире, где каждый сам за себя.

Она оглядела рожи собравшихся за столом.

— Вы себя в зеркало видели? Ну кто к вам за помощью рискнёт обратиться?

Монакура покачал указательным пальцем в воздухе, подкрепив жест несогласия словами:

— У меня корешок был, погонялово «Челюсть» гордо носил; всё потому, что перец один ему в рыло кислоты плеснул, да так, что у него с одной стороны лица кожу с мясом начисто сожгло: лишь кости и зубы, страшенные, как у коня, торчали. И нечего: коммерсы толпами валили: «Открышуй нас, Сергей Михайлович, оброк исправно платить станем». Добрый пацан был: дань с сортиров и ларьков ночных на подотчётной ему территории вообще не взымал. Пристрелили его, естественно, и весьма скоро. Не суди по внешности, мелкая.

— Да ну вас, — Аглая махнула рукой, — Делайте, что хотите.

— А что хочешь ты, моя хорошая, — йолина безупречная нога устремилась к потолку, с голенища страшенного гада стекло пролитое Скаидрисом пиво, — Прежде чем мы отправимся на войну, ради которой я вас и собрала?

Чёрные глаза девушки устало прищурились:

— Ну сколько можно прикидываться наглухо ебанутой, а тёть? С головой у тебя, конечно не очень, но проснись: какая нахуй война? Нас четверо и мы с тобой лишь потому, что везёт тебе нехило, а сейчас все держатся победителей.

— Ну всё же, — уточнила ничуть не расстроившаяся от услышанных откровений предводительница, — Чего ты хочешь?

Аглая задумалась ровно на пару ударов сердца.

— Самолёт или корабль, — выдохнула девушка.

Она пригубила эля и стукнула по столу не хуже своего приёмного отца:

— Хочу посмотреть что осталось от моей планеты. Возможно найти спокойное место, но прежде...

— Кого-нибудь убить, — закончил лив.

Девушка согласно кивнула.

— Ты самолётом можешь управлять, мой хороший?— жёлто-зелёные глаза вопросительно уставились на сержанта Волчьего Сквада.

— Могу самолётом, могу кораблём, — невозмутимо ответствовал тот.

— Есть у меня корабль, — заявила Йоля, — И капитан к нему имеется. Только вот незадача: уплыл старый пройдоха припасы пополнить, да застрял где-то. Грим его сейчас по всем морям-океанам ищет. Так что пока ждём, можем поисками самолёта заняться. Но прежде слушайте мой приказ...

Она хлопнула о стол объявлением Монакуры.

— Завтра поутру наделайте таких ещё и отправляйтесь в близлежащий город — стены домов оклейте. Сколько просидим здесь — не ведаю, а кушать всегда хочется. А на сегодня всё...

Она вопросительно уставилась на Монакуру Пуу, беспомощно открыв рот.

— Отбой!— огромный кулак вновь впечатался в трухлявые доски стола.

Глава шестая. Контракт

Приняв мощный удар армейского берца, дощатая дверь замковой казармы широко распахнулась: трухлявая древесина хрустнула, ржавые петли жалобно скрипнули. Внутрь ворвалась Аглая Бездна — раскрасневшаяся, возбуждённая. В одной руке девушка сжимала верный Диемако, в другой мятый листок.

Увидав жёлтую бумагу, исчирканную красным карандашом, Монакура Пуу порывисто поднялся со своего табурета. Хмурая Йоля, греющаяся возле каминного пламени, не удосужилась поднять лохматую голову.

— Вы не поверите, — затараторила Аглая, — У нас посетители — мужик какой-то. Выглядит как бродяга; я его чуть не пристрелила: думала зомби поднялся с кладбища нашего дворового. Тащемта он утверждает, что пришёл по нашему объявлению.

Йоля зябко поёжилась:

— Приведи клиента, моя хорошая, и не кричи так громко: голова раскалывается.

Долговязый, сутулый настолько, что казался горбатым, мужчина средних лет робко переступил порог. Левая рука посетителя плотно прижимала к впалому брюшку плетёную авоську; правая нервно мяла скомканный листок бумаги. Он потянул с головы вязаную шапчонку; седеющие сальные космы рассыпались по плечам. Вороватый взгляд блестящих колючих глазёнок равнодушно скользнул по фигуре красноволосой женщины; визитёр сделал пару неуверенных шагов в направлении Монакуры. Снова остановился, постоял на месте, помялся и, наконец, решился:

— Господин...

Но так и не продолжил: гигантский указательный палец сержанта прикоснулся к заросшим усами губам:

— Госпожа лейтенант, — Пуу качнул головой в направлении Йоли и подтолкнул ногой вперёд грубую табуретку.

Мужик послушно сел.

— Кто ты и с чем пожаловал? Выкладывай, — йолин голос внезапно сорвался в сухой лающий кашель.

Мужичонка сунул руку в плетёную авоську; Монакура поднапрягся и сделал шаг к табуретке. Длинные пальцы, облечённые в драные шерстяные перчатки, ловко извлекли из недр сумки квадратную бутылку зелёного стекла:

— Малиновая наливка, с сахарком и пряностями; отлично помогает при любой простуде.

Он бережно поставил сосуд на краешек стола. Следом за бутылкой на свет появился кожаный кисет. Посетитель потряс им в воздухе:

— Антибиотики, витамины, ЛСД, табак, гашиш, аспирин и презервативы.

Последним на столешницу лёг патрон.

— Семь шестьдесят два, — прокомментировал мужчина.

— Этого, — он обвёл рукой жалкую кучку даров, — У нас навалом. Найдутся и другие полезности. Еды тоже хватает. Разрешите представиться.

Он встал с табуретки, поправил фалды длинного плаща и вежливо поклонился:

— Я мастер, цеховой мастер. В нашем городе мы придерживаемся общественного строя, проверенного веками. В нынешнее непростое время мы, рабочие и ремесленники, стараемся, насколько это возможно, жить мирно, довольствуясь скромными плодами своих трудов. Однако не так давно в нашем городке стали происходить странные вещи: в разрушенной части города, заброшенной и необитаемой, что-то поселилось. И по ночам оно приходит к нам; забирает жизни моих людей. И не только жизни. Оно забирает их головы. Мы пробовали сопротивляться: организовывали ночные патрули, отправляли экспедиционные отряды, но патрули ничего не замечали, а из охотников не вернулся ни один человек. Среди пропавших людей и мой горячо любимый сводный брат...

Он осёкся, сглатывая комок скорби, снял с носа очки в старомодной роговой оправе и принялся старательно протирать толстенные стёкла рукавом плаща.

Йоля вяло махнула рукой сержанту сквада.

— Кто-нибудь видел то, что крадёт головы твоих людей? — хрипло спросил Монакура.

— Никто не видел; только слышали, и происходящее смахивает на какую-то чертовщину. Еле слышная музыка и женские стоны; детский плач и звуки терзаемой плоти, а иногда слышится топот множества ног, будто маршируют солдаты. И всегда жёлтая, ущербная луна. Ночь полнолуния снова приближается. А так как на всей Земле теперь днём с огнём не сыскать священника...

Цеховой мастер криво ухмыльнулся:

— Я обратился к тем, кто может решить эту проблему огнём и железом. Кстати о солдатах... После очередного налёта мы нашли вот это, — он снова запустил руку в авоську и вытащил оттуда ржавую пехотную каску, — Этот горшок закрывал обрубок шеи одного из моих людей.

— Штальхельм канувшего в лету вермахта, — Монакура постучал ногтем по стальным боковым рожкам, — Но, блядь, почему такой маленький?

Он изрядно глотнул из зелёной бутылки:

— Картина создаётся сумбурная: орда мёртвых подростков гитлерюгенда оккупировала половину вашего города, а в полнолуние крадёт головы твоих мирных рабочих.

— Возможно и так, — невозмутимо пожал плечами мастер, — Так вы берётесь за дело?